Пуговицы (СИ) - Мартин Ида

Со мной они разговаривали отрывисто и требовательно: «Что случилось? Сколько ему лет? Есть ли хронические заболевания, аллергия на лекарства?»

Про заболевания и лекарства я ничего не знала. Кощей жаловался на политику, цены, работу и погоду, но на здоровье никогда.

Они присели возле него на корточки, разложили свои чемоданчики, обмотали предплечье лентой прибора для измерения давления, задрали майку и поставили на костлявую грудь какие-то присоски с проводами.

Спрашивать, что с ним, было глупо, поэтому я просто стояла, облокотившись о косяк и смотрела. Но тётке это всё равно не понравилось, и она потребовала, чтобы я не мешала.

Кощей почти всегда был на стороне Яги, чего бы она мне не высказывала. Тихим эхом подхватывал её слова и раз по тридцать повторял одно и тоже.

«Нахалка ты, нахалка. Неблагодарная нахалка. Змеюка бессовестная. Гюрза. Маленькая подлючка. Кукла бессердечная. Оторва. Транжирка и тунеядка».

На эпитеты они никогда не скупились.

Яга и Кощея любила распинать, но меня они шпыняли вдвоём. По большей части беззлобно, между делом, «для профилактики» — посмеиваясь, говорила Яга. В первое время я, конечно, переживала. Много плакала и страдала, но потом привыкла и перестала слышать, пропуская мимо ушей. Иногда, когда совсем допекали, я, конечно, срывалась и отвечала им в том же тоне, чему Яга была даже рада. Ну как же, девочка «оправдала ожидания» и «показала себя во всей красе». Что не удивительно. Ведь яблоко от яблони недалеко падает.

Формально Кощей был моим дедом, маминым отцом, но маму он точно также ругал, как и меня. Отца, кстати, тоже. Просто маму они знали лучше, поэтому и вспомнить могли все её прегрешения ещё до того, как она вышла замуж и съехала от них.

— Приступ сняли, — парень-врач вышел из комнаты. — Сегодня всё должно быть в норме. Завтра придет участковый доктор. Режим — постельный.

— У него сердце?

— Сердце тоже. Но тут может быть что угодно. Необходимо обследоваться. Без анализов даже приблизительно ничего не скажешь.

Они собрали свои чемоданчики и ушли.

Кощей лежал в кровати, опершись спиной о подушки с каким-то жалким, провинившимся видом.

— Извини, — сказал он. — Сам не знаю, как так получилось.

— Что у тебя болит?

— Ничего не болит.

— Так не может быть.

— Может.

— Они сказали, что тебе нужно обследоваться.

— Ага. Уже бегу.

— Я селёдку принесла в горчичном соусе. Хочешь?

— А картошку сваришь?

Кощея всю жизнь кто-нибудь обслуживал. Сначала его мама — моя прабабушка, потом бабушка Люся, потом её родная сестра — Яга, которая сама никогда не была замужем и своих детей не имела. Она и с Кощеем-то жила не как жена, а, скорее, как нянька, приняв шефство над ним после смерти сестры.

— Ладно.

Я подняла с пола плед, собрала мусор, оставленный врачами, и отправилась на кухню варить картошку.

— Всё-таки иногда ты бываешь нормальной, — крикнул Кощей мне в спину.

И из его уст это был очень щедрый комплимент.

Глава 7

Изначально никто не хочет быть плохим.

Каждый в детстве знает, что Кощей Бессмертный и Баба Яга плохие. А сам ты добрый, честный, справедливый и выступаешь на стороне правды и света. Иначе и быть не может.

Но чем старше становишься, тем сильнее размывается граница, отделяющая хорошее от плохого. Внезапно оказывается, что Кощей — измученный, страдающий артритом дед, Баба Яга — старая некрасивая одинокая женщина, а Людоед и Вампир просто «особенные», ведь никой их вины в том, что они родились именно такими, нет. Красная Шапочка — манипуляторша, Золушка закомплексованная жертва, Иванушка-дурачок наглый, глупый раздолбай, которому всё достаётся на халяву. И тогда, когда ты это вдруг понимаешь, сказка заканчивается. Добра и зла больше не существует. Выбирать становится невозможно. И ты сам уже не знаешь, на какой стороне находишься.

Моя сказка закончилась, когда мне было восемь. Однажды в субботу утром. Во время завтрака.

Мама отчего-то накрыла на стол на двоих, а папа, который обычно поднимался раньше всех, с постели так и не встал. Я спросила, не заболел ли он, на что мама ответила, что ей всё равно. И сразу, пока я не успела оправиться от удивления, выложила, что они разводятся.

Она сказала это по-доброму, ласково, так, чтобы я типа не переживала, и от этого её слова прозвучали неправдоподобно.

— Мы с тобой навсегда уедем в Италию. Представляешь? Это там, где Колизей, Пизанская башня и Венеция. Хочешь увидеть падающую башню?

— А папа?

— Папа останется здесь.

— Навсегда?

— Ага. Пусть сам прозябает в этой унылой серости.

— Какой серости?

— Ну, здесь. В Москве.

Я огляделась. Кухонные шкафчики у нас были сочно-оливкового цвета, шторки на окнах и скатерть рыженькие, кухонный абажур ярко-жёлтый.

— Здесь всё разноцветное, — не поняла я.

— Это я образно сказала. Просто Москва скучная, холодная и грязная. Зимой слякоть, летом — пыль. А в Италии кругом зелёные поля, море и бескрайнее голубое небо.

— Как же мы тогда папу оставим?

— Микки, мышонок, нам с ним придётся развестись, — мама крепко зажала мою руку в своих ладонях. — Это значит жить раздельно. Ты же поедешь со мной?

— Я не знаю.

— Как не знаешь? Я же твоя мама.

— Нет, конечно, я хочу с тобой, но с папой тоже хочу.

— Так не может быть. Всё уже решено.

— Хватит настраивать дочь против меня, — крикнул из комнаты папа. — Она никуда не поедет. Микки, зайди ко мне.

Вырвав у мамы руку и всё ещё ничего не понимая, я побежала к папе в спальню. Он сидел на кровати, опустив ноги на пол.

— Иди сюда.

Папа усадил меня к себе на колени.

— Ты же со мной, мышонок, правда? Уж ты-то меня не бросишь?

— Я не знаю.

— Она тебя уже подговорила? — он печально вздохнул.

— Я хочу с тобой, но с мамой тоже хочу.

— Так, к сожалению, не получится. Нужно выбрать.

Но как? Как я могла выбрать кого-то из них, если любила родителей одинаково? И они меня тоже любили. Так, по крайней мере, мне казалось. Любили, заботились, постоянно баловали и никогда не наказывали. Да и между собой до этого дня при мне не ругались.

— Ты сейчас поступаешь некрасиво, — мама нарисовалась в дверях. — Мы с тобой уже всё решили и договорились.

— Ничего не договорились, — отозвался папа. — Пусть Микки сама решит.

— Конечно, сама, — мама ласково улыбнулась мне. — Но со мной ей будет лучше.

— А как насчёт твоего престарелого хрена? С ним ей тоже будет лучше?

— Люк тут не причём. Не вмешивай его.

— О чём ты думаешь? Неужели я отпущу своего маленького мышонка чёрт знает куда?

— Твой эгоизм зашкаливает. Я даже не за себя сейчас прошу. Подумай о её будущем!

— Я думаю о том, что у каждого ребенка должна быть нормальная семья. И Машина семья вся здесь. Все бабушки и дедушки, я, в конце концов. А там у неё не будет никого. Совсем никого. Только старый обрюзгший макаронник и его свежеиспечённая макаронина.

— Ты нарочно пытаешься оскорбить меня при дочери?

— Про тебя я не сказал ни слова.

Они долго ругались. Но я мало что слышала и уж тем более запомнила, кроме того, что близится нечто ужасное, и какой выбор не сделай, всё будет плохо. Поэтому единственное, что я смогла придумать, — это не выбирать никого. Тогда, по моему мнению, родители должны были оба остаться со мной, ведь каждый из них меня сильно любил. А я любила их.

Вот только сказка закончилась, а я об этом ещё не знала.

Из-за того, что я продолжала упорно отвечать, что хочу быть и с мамой, и с папой, начались долгие суды, где папа говорил, что отдавать маме ребенка нельзя, поскольку у неё нет работы, и последние пять лет не было, и что в другой стране она не сможет обеспечить мне нормальные условия проживания, ведь нет никаких гарантий, что её новый брак продлится долго. А мама убеждала судью, что оставлять меня папе нельзя, потому что он безответственный и слишком много времени проводит на работе. Папа привёл в суд своих родителей, где они ругали маму, а мама притащила Кощея с Ягой, которые до этого момента в моей жизни почти не появлялись, но благодаря особому дару красноречия Яге удалось выставить папу в таком ужасном свете, что его мать набросилась на неё с кулаками прямо в зале суда и их еле разняли.