Пуговицы (СИ) - Мартин Ида

— Ну, какое расследовать? — она снова шумно высморкалась и обречённо махнула рукой. — Дело шестимесячной давности. Кому нужно это расследование? Они и так были страшно рады, что удалось сразу установить личность. Это только в кино что-то расследуют. В жизни у всех полно текучки. У Веры Васильевны муж полицейский. Говорит, столько бумажек приходится заполнять, что больше ни на что времени не остаётся.

— Понятно… — я задумалась, стоит ли говорить ей про растяжку.

В кино показывали, что они исследуют даже ткань, если на ней остаются отпечатки, но директриса была права. Кино — это кино.

С Женечкой мы подружились, когда я только переехала к Кощею с Ягой и чувствовала себя катастрофически несчастной. Ему было четырнадцать и, вероятно, я даже была немного в него влюблена, как может быть влюблена десятилетняя девочка во взрослого миловидного мальчика с ясным взглядом и розовым румянцем на нежном лице.

Он водил меня по району и обучал «устройству нашего мира».

На обычной улице, посреди белого дня он то и дело замечал какие-нибудь знаки, послания или сигналы, которыми обменивались сущности.

В одну из первых наших прогулок, проходя мимо арки, где на стене были выведены непонятные каракули в стиле граффити, он прочёл слово: «Воздержание».

— Что это такое? — спросила я.

— Это правило-напоминалка, — с таинственным видом сказал он.

— Какая ещё напоминалка?

— Об осторожности, конечно. Когда скамейки покрашены, на них тоже напоминалки пишут, чтобы никто не испачкался. А ещё на дверях пишут «выход», чтобы не забыть.

— И о чём же это правило?

— О том, что всё должно быть по правилам.

— Чудесно! Масло масляное.

— Это хорошее правило. Когда нет правила, получается беспорядок. А беспорядок — открывает двери в дестрой.

— Что такое дестрой?

— Это место, где живут сущности.

— Демоны ада?

— Нет. Сущности.

— Они злые?

— Разные. Бывают и хорошие сущности, но чаще плохие. Как везде. Им нужны твои эмоции и чувства. Твой разум и сознание. Все нематериальные вещи, которыми обладает человек: здоровье, красота, сила, молодость, энергия и даже время. Всё то, что в нашем обычном понимании нельзя отдать или забрать, для сущностей — особая ценность.

— И как же они выглядят?

— Обычно. Как любые люди. Как ты или я.

— А их много?

— Конечно.

— И как же их узнать?

— У тебя не получится.

— Почему?

— Ты не умеешь видеть суть.

— Что такое суть?

— Суть — это истина. Знаешь фокус, где три стаканчика и шарик, который фокусник быстро-быстро перекатывает из одного стаканчика в другой. Он так ловко их переставляет, что ты не можешь понять, где на самом деле шарик.

— Напёрстки что ли?

— Суть — это как тот шарик. Ясно? Нужно видеть только её.

Я вроде бы и понимала, что он всё выдумывает, однако глубокая убежденность, с которой сам Женечка в свой мир верил, невольно передавалась.

Он считал, что его предназначение состоит в охране всеобщего миропорядка. И если вдруг этот порядок нарушится, наступит полный хаос, или, как он называл, «дестрой».

Женечка любил школу и заботился о ней, как никто другой. Он был уверен, что всё, что малейшим образом нарушает порядок, будь то невычищенные мусорные баки, сухая листва на дорожках или разросшаяся трава, приоткрывает двери в дестрой и впускает его в наш мир.

Самое удивительное, что все эти дни, обдумывая происшествие с Надей, я ни разу не подумала о нём. А ведь Женечка наверняка был в тот вечер в школе. Его просто не могло не быть.

Обойдя весь школьный двор, я заглянула в подвал, столовую, проверила в кабинете труда и, в конце концов, нашла его во дворе средней школы, здание которой находилось от нас неподалёку.

В полупрозрачном дождевике он обрезал кусты. Заметив меня издалека, Женечка выпрямился и застыл с секатором в руке.

— Еле тебя нашла.

— А что случилось? — забеспокоился он. — С мамой что-то?

— Нет. С мамой всё в порядке. Ничего не случилось. Просто давно не виделись. Хотела поболтать.

— У меня работа, — с важным видом заявил он.

— Работай, я рядом постою.

Женечка медленно отвернулся к кустам и стал чикать выбивающиеся из общего ряда веточки.

— Какие новости? — нарочно понизив голос, полушёпотом спросила я. Это должно было означать, что речь пойдёт о его тайной миссии.

— Ты знаешь, — откликнулся он неохотно. — Дверь распахнулась. И теперь неизвестно, что будет.

— Скажи, а ты помнишь тот вечер, когда твоя мама осталась допоздна перед школьным концертом? Весной. Когда ещё зеркало разбилось.

Женечка перестал чикать и замер, стоя ко мне спиной. Я бы хотела видеть его лицо, но давить на него было опасно, от любого напора он с лёгкостью мог замкнуться, уйти в себя и вообще перестать разговаривать.

— Точно, — тихо проговорил он. — Всё это случилось из-за разбитого зеркала.

— Нет, погоди. Лучше вспомни, что ты делал тогда.

— Складывал коробки от книг. В библиотеку привезли новые учебники. Было очень много коробок.

— Ты был в библиотеке?

— В библиотеке, — повторил он задумчиво.

— И никуда оттуда не выходил?

Он неопределенно пожал плечами:

— Писать ходил. Два раза.

— А когда узнал про зеркало?

— Мама пришла и сказала его снять.

— А мы где были?

— Тебя не было. Ты ушла с Васей.

— Можешь очень хорошо подумать и сказать мне честно…

— Я всегда говорю честно, — он резко обернулся. — А думаю, как умею.

— Не обижайся, я хотела просто попросить, чтобы ты постарался вспомнить что-нибудь необычное или странное. Может, ты видел что-то или слышал?

— Странное происходит каждый день. А вот необычное редко. Зеркало разбилось — это очень необычно. И плохо.

— Ты знаешь, что Надежда Эдуардовна с твоей мамой поссорилась?

Женечка кивнул.

— А знаешь из-за чего?

Громко шурша дождевиком, он по-детски замотал головой.

— Я хочу выяснить, что случилось с Надеждой Эдуардовной, — я снова понизила голос. — Выяснить, как она оказалась в том колодце и почему. Можешь узнать у мамы, из-за чего они поругались?

— Мама тут ни при чём, — твёрдо сказал он.

— Конечно, ни при чём, но когда неизвестность исчезнет, исчезнет и туман. Появится ясность и понимание. А это значит, что дестрой отступит, а дверь закроется.

— Ты очень умная, Микки, — Женечка потрясённо открыл рот. — Я попробую.

Кощей был дома. Телевизор в его комнате что-то громко вещал.

— Эй, — крикнула я, проходя на кухню. — Я тебе еды раздобыла. Можем вместе поесть.

Но он не отозвался, даже громкость не убавил. Я плюхнула пакет на стол и отправилась мыть руки. А пока мыла, снова подумала о Томаше. Как он стоял в ванной и, глядя в зеркало, приглаживал растрепавшиеся волосы, а увидев в отражении, что я смотрю, смущённо опустил глаза. Томаш смутился. Такие самоуверенные люди, как он, никогда не смущаются.

Что всё-таки с ним было не так?

Я считала, что после летних каникул всё успокоилось и прошло. Что моё сумбурное увлечение им было навеянной весенней лихорадкой, глупостью и задетым самолюбием. И вот теперь это началось снова.

Под тёплой водой окоченевшие пальцы согрелись и стало немного легче.

Из телевизора доносились жуткие крики и звуки выстрелов.

Решительным шагом я вошла к Кощею в комнату. Вошла — и остолбенела.

Кощей лежал на полу, лицом вниз, возле левой руки валялась чашка. Молоко, которое в ней было, серым пятном впиталось в ковёр. Он не шевелился.

Я бросилась к нему, со страхом прикоснулась к голому плечу и с огромным трудом перевернула на спину. Лицо было бледное, губы совсем потеряли цвет, но пульс прощупывался, а грудь заметно вздымалась. Я легонько похлопала его по гладко выбритой щеке, а затем, накрыв шерстяным клетчатым пледом, вызвала скорую.

Врачи приехали быстро. Их было двое. Молодой приятный парень с бородой и суетливая тётка.