Дети змей, дети волков - Янина Волкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Замолчав, Витарр делает еще глоток и, с громким стуком вернув кружку на место, произносит на выдохе:
– Не женщина, а самая настоящая змея с женским ликом.
Хакон смотрит на него внимательно, слушает каждое сказанное слово. В душе Витарра ворочаются сомнения; может, Медведя подослали для того, чтобы его убить? Ганнар конунг умер в Великом Чертоге, окруженный выпивкой, и если это было убийство, то так просто убить его мог лишь тот, кому конунг доверял.
Чем возлюбленный почившей дочери не человек, достойный доверия?
Но вместо того чтобы лишь сильнее подкармливать безумные догадки Витарра, Хакон морщит нос, словно бы собираясь сплюнуть. Выражение полного презрения застывает на его лице, когда начинает берсерк говорить:
– С трудом верится, что одна женщина на подобное способна.
– Уж поверь, женщины способны и не на такое. Ренэйст и вовсе протащила меня без ведома отца на его же драккар, и никто ей в этом не помог. Разве что только ее хитрость, да только сестра уж точно в этом уступает владычице Трех Сестер.
Витарр смеется тихо, вспоминая, как путешествовал в бочке, словно сельдь. Теснота и гадкий запах промокшей древесины, пахнущей рыбой, волновали его далеко не так сильно, как то, что могли бы с ним сделать, если бы нашли. Если бы Ренэйст не вмешалась, вступившись за брата и закрыв его грудью от гнева отца. Крошечная и тоненькая, как иголка, едва способная удержать в руках меч – и конунгу дерзить.
Воспоминания о сестре пробуждают в Братоубийце неутихающую боль утраты. Молчат они оба тревожно, погруженные в свои думы, и рой мыслей мечется в его голове, желая вырваться наружу. Подняв кружку, одним могучим глотком осушив ее содержимое, Витарр наполняет ту снова.
– Мне ее не хватает. Рены. Я так и не смог стать ей братом, которым должен был стать.
– Она никогда не держала на тебя зла, – отвечает Хакон, следуя его примеру. – Она почти не говорила о том, что произошло тогда, и о брате вашем знаю я ничтожно мало, но Ренэйст всегда винила именно себя в том, что случилось. Как-то раз она спросила у меня, изменилось ли бы хоть что-то, если бы она все же вышла за тобой на лед, и я не знал, что ответить. Единственным, кто мог дать ей ответ, был ты, но она так и не решилась задать тебе этот вопрос.
– Единственное изменилось бы: выйди она со мной на лед, у конунга, возможно, остался бы только старший сын. Нас обоих за непослушание поглотила бы богиня Вар, на этом все и закончилось бы.
Они замолкают, думая каждый о своем, и нависшая тишина не кажется такой угнетающей. Привыкший к одиночеству, Витарр ощущает себя чуждо среди людей, ему так и хочется сбежать, лишь бы никому на глаза не попадаться. Увы, если хочет он стать конунгом, то не может больше и речи быть о том, чтобы скрываться в тени. У всех на виду должен быть юный конунг, не может у него быть тайн от своего народа.
Витарр еще не конунг, но начать изменения стоит уже сейчас.
Опустошив кружку, Хакон поднимает на него взгляд:
– Разве не должен сейчас ты быть подле своей женщины?
– Не хочу тревожить ее сейчас. Руна сразу поймет, что меня что-то гложет, беспокоиться начнет. В ее положении она должна думать о благополучии ребенка, а не моем. Вернусь, когда она будет уже спать.
Ему вовсе не хочется, чтобы она чувствовала запах пойла, исходящий от него, но сейчас Витарр не видит иного способа снять груз со своей души. Он не уверен, что в будущем все сложится благоприятно. Предсказание, сделанное Сагой, повторенное ею множество раз, душит и губит его. Если, согласно предсказанию вельвы, один из них должен убить другого, что же будет теперь, когда Ренэйст погибла? Неопределенность душит его. Мешает спать.
Витарр ощущает ответственность, к которой никогда не был готов.
– Ты уверен, что готов отказаться от титула конунга?
– Он никогда для меня не был важен. Я понимал, что должен буду стать конунгом, но лишь потому, что сердце мое выбрало Ренэйст и она ответила на мои чувства. Ей было суждено стать следующей кюной по воле отца.
Хакон прерывается, чтобы сделать глоток. Витарр наблюдает за тем, как под кожей двигается его кадык.
Наконец он продолжает говорить:
– Мне нужна была женщина, а не титул. Потому, раз ее больше нет, то и от титула прока мне никакого не будет. Если столь сильно волнует это, то я поддержу тебя при выборе нового конунга. Я уверен, что Ренэйст хотела бы этого.
Эти слова ранят его. Беззащитным делают. Дышать тяжело становится, руки дрожат, беспокойство кружит голову. Ему лишь хочется, чтобы все это закончилось, чтобы в жизни появился покой и порядок. Уверенность в том, что все им сделанное – правильно. Если бы на его месте был Хэльвард, было бы ему так тяжело? Или же титул «любимого сына конунга» спас бы его от подобной участи?
Воспоминания о Хэльварде причиняют ему муку. Пробуждают давно забытую обиду и дух соперничества, что был между братьями. И забыть успел, что сокрыл подобные чувства за обидой и страхом, которые сковали его вместе с ледяными водами озера.
Теперь еще и Ренэйст. Чудится Витарру, что брат и сестра стоят у него за спиной, смотрят с осуждением. Считают, что это он должен был умереть, а не они. Ренэйст, вероятно, ненавидит его гораздо сильнее; быть может, если бы не согласилась ему помогать, то была бы жива.
От этих мыслей ком встает в горле, и Витарр делает несколько больших глотков.
– Откуда ты знаешь, – спрашивает он, поставив опустевшую емкость на стол, – что хотела бы она этого? Мы не были близки, я не был ей братом, которого бы она хотела видеть подле себя. Ее побратимы и те были ей ближе, чем я.
– Даже если так, все, чего Ренэйст желала – это свободы. Необходимость занять место наследника конунга тяготила ее с того самого мига, как погиб Хэльвард. Если бы только Ганнар конунг изменил свое решение, то это освободило бы ее. Однако я хорошо знал мою Ренэйст. Она желала быть тебе сестрой и в первую очередь согласилась на это ради тебя, Витарр.
Думая о Ренэйст после слов Хакона, Витарр представляет ее перед собой, но не взрослую воительницу, а
