Головорез - Майкл Слэйд

После окончания жатвы наступало время для отдыха. Пока Цинк тратил свою жизнь на возню с психами вроде Вурдалака (отпуск у него составлял несколько недель в году), Том проводил пять месяцев, жаря свою спину где-нибудь на юге, у Тихого океана, или ныряя в Карибском море. С весенней оттепелью он возвращался, рассчитывался с наёмными помощниками и начинал весь цикл снова.

"Если вступаешь в дерьмо, – подумал Цинк, – то часть его обязательно пристаёт к трости".

Он задумался, не вступает ли он в кризис средины жизни?

Воодушевляться – чем?

Арифметикой? 40 х 2 = 80 годам, при том, что мужчины в среднем живут 72 года?

Или это было вызвано посещением матери на прошлой неделе?

У Тома были две немецкие овчарки: Барк и Байт. Барк получил свою кличку[5] потому, что его лай был более грозным, чем у Байта. Собаки сопровождали его от самых ворот, от нанятой им машины, затем по лестнице переднего крыльца и до дверей фермы. После того, как он постучал, его матери потребовалось долгое время, чтобы отворить.

Больше минуты он стоял снаружи на пронизывающем до костей холоде. Было заметно его дыхание на морозном воздухе. Ноги отбивали чечётку, чтобы стряхнуть снег с ботинок и отогреть пальцы. Ты не мог подумать о том, чтобы взять машину с обогревателем? Оглядывая виднеющиеся поля, он снова почувствовал себя резвящимся мальчишкой, подкарауливающим сову, жившую в амбаре, когда она слетит вниз с соломенной крыши; ощущение невинности, потерянной навсегда, комком стало у него в горле. То было время, когда эта ферма была для него всем миром.

– Привет, сынок, – сказала мама, отворяя наконец дверь.

– Привет, ма, – ответил он, стараясь скрыть свой шок.

Прошло меньше года после его последнего посещения, но за это время она состарилась на десяток лет. Её волосы теперь были совершенно белыми с полосками тускло-жёлтого, узкие плечи ссутулились, превратившись в горб. Когда он взял её руку в свою и поцеловал в щёку, запах перлового супа вновь напомнил ему детство.

Он содрогнулся, ощутив в своих пальцах её слабую кисть и заметив жёсткие седые волоски на её верхней губе. За стёклами очков в проволочной оправе её глаза были затуманены катарактой.

"Старик высосал её всю", подумал он.

Затем он вспомнил обещание, которое однажды дал ей.

Чувство вины за то, что не виделся с ней чаще, заставило его отвести глаза.

– От холода у меня ломит кости, сын. Ты войдёшь, или мне обогревать весь Саскачеван?

Он шагнул в дверь и закрыл её за собой.

– Садись в кухне. Это всегда была твоя любимая комната.

Дом не изменился с тех пор, как он был ребёнком. Том построил свой собственный на другом конце поля, предоставив дому их матери коробиться от времени. Та же обшитая сосновыми досками кухня, та же дровяная печь. Те же медные миски и кастрюли, развешанные по стенам. Те же банки с домашними заготовками на полке рядом с коробками с чаем. Единственное, чего не доставало – это энергии его матери.

– "Эрл Грэй", Цинк? Ты, должно быть, продрог?

– Не отказался бы от чашки. Но позволь мне заварить его.

– Я всегда сама заваривала чай в этом доме, – сказала она.

Ему было мучительно наблюдать за тем, как она дрожащими руками разогрела чайник, затем мучилась, наливая кипяток. Она выглядела такой изнурённой. Такой хрупкой.

Такой обыденной. Придавленной тем, что день за днём вынуждена была бороться за то, чтобы доказать своему разуму, что её тело по-прежнему в состоянии позаботиться о себе. Что произойдёт, если, встав однажды утром, ты обнаружишь, что война проиграна? Не будет ли это днём, когда ты сведёшь счёты со своим желанием жить?

До тех пор, пока старость, горе иль болезни Плоть мою не обвенчают с тленом – подумал он.

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы переехать в Роузтаун, мама?

– Нет, – сказала она резко, положив конец обсуждению.

– Ты ведь знаешь, зимой? Когда Том уезжает?

– Что мне делать в городе, Цинк? Вся моя жизнь прошла здесь.

– Ты бы приезжала обратно весной, мама. Том мог бы захватывать тебя с собой, когда он…

– Ты помнишь снеговиков, которых ты лепил во дворе? Иногда я скучаю по их ледяным лицам так же, как и по твоему.

– По поводу Роузтауна, мама…

– Сын, я остаюсь здесь. Вы с Томом живёте своей жизнью. Я буду жить своей.

– Ты ведь не становишься моложе.

– Так же, как и ты. Скоро тебе исполнится сорок и ты вступишь в средний возраст.

Ты понимаешь, что если бы ты был женат и твоя жена ждала сейчас ребёнка, то тебе будет шестьдесят, когда твоему ребёнку исполнится двадцать?

– Ладно…

– Ты не хочешь детей, Цинк?

– Мама, на это есть ещё достаточно времени. Мы говорим о тебе.

– Нет, сынок. Суть состоит в том, что мы говорим о нас. В твоей жизни есть женщина?

– Сейчас нет. "Я всё испортил, – подумал он. – Я выбирал между Кэрол и Деборой и потерял их обеих".

Чувствуя себя неуютно от этой темы, он пересёк кухню и подошёл к окну.

– Что ты скажешь, если после чая мы слепим вместе одного? Ты будешь сидеть здесь и руководить мной во дворе?

– Снеговика, как в старые времена? Я любила это.

– А я люблю тебя, – сказал он обнимая её.

Его мама наполнила чайник и засунула "коричневую Бэтти" в стёганый чехол.

Подойдя к столу, он толкнул отцовское кресло-качалку. Слушая её скрип… скрип… скрип, он подумал о папе, курящем трубку, с "Альманахом фермера", лежащим у него на коленях. То было время, когда Цинк боялся садиться в это кресло.

Фотоальбом лежал открытым на столе рядом с качалкой. Может, мама пролистывала его, когда он приехал? Опустив взгляд, он наткнулся на мгновение, запечатлённое навсегда: его отец, высокий и представительный, с гордым блеском в глазах, его мать – не старше двадцатипяти лет – в своём свадебном платье.

Он посмотрел на старую женщину, разливающую чай.

Он глянул на красавицу на фотографии.

"Если бы только я мог отвести руку времени", – подумал он.

Звонок телефона прервал его воспоминания.

Сперва он подумал, что телефон звонит в кухне фермы; затем он понял, что это – в лыжном домике.

Оставляя уют сауны, он завернулся в простыню и зашлёпал через холодную кабину, чтобы ответить на вызов.

– Чандлер.

– Инспектор, меня зовут Роберт ДеКлерк. Я новый начальник спецотдела "Х".

– Да, сэр, – сказал Цинк. – Добро пожаловать обратно.

– Я хочу, чтобы вы вылетели в Сан-Франциско.

АКУПУНКТУРА

Ванкувер

8:50 пополудни

В квартале от лавки, где прошлой ночью исчез мясник, был склад человека, покупавшего и перепродававшего рога. Еще дальше по Пендер-стрит, на углу с Клином, между школой кунг-фу и рестораном "Счастливый случай" втиснулась китайская аптека. Дожидаясь момента, когда через десять минут лавка закроется, трое молодых панков с серьгами в ушах и татуировками на руках стояли снаружи, разглядывая лекарства, выставленные в окне. Одетые в чёрные джинсы, белые тенниски и чёрные кожаные куртки, они называли свою азиатскую уличную банду "Демонами переулков". Китайские иероглифы, нарисованные на стекле, перечисляли обычные даосские рецепты: рогаплодородие и общее здоровье костный мозг крокодилароды и мышечные боли медвежий желчный пузырьболезни сердца и рак питоний жирфурункулы печень ящерицдля выкидыша кожа кобры и гадюкиуспокоительное рог носорогастимуляция мужской сексуальности петушиные гребнизагустение крови и болезни живота клоп-вонючкаастма, болезни почек и селезёнки желчь карпаслепота и глухота пенис тиграобразование семени Китайский таэль составляет 1,3 унции. За окном виднелись ряды фаянсовых баночек.