Источник - Джеймс Миченер

– Но отправится наш сын, – напомнил граф.

– До чего великолепно! – вскричал на французском старый торговец. – Фолькмар! Отправляйся в паломничество следующей весной. Мы встретимся в Цфате и вместе пересечем горы.

Граф, высокий суровый мужчина, которому уже перевалило за сорок, с чисто выбритыми резкими чертами лица, смуглого, как и у всех его предков, обосновавшихся в Святой земле, несколько секунд обдумывал это предложение.

– Было бы очень приятно повидаться с тобой в Цфате, Музаффар, – осторожно сказал он, – но к тому есть два препятствия. Весной в Галилее начинается жара. Сама по себе она меня не остановила бы, но я планировал, возвращаясь из Цфата, перевалить возвышенности и показать сыну в Штаркенберге настоящий германский замок, а он лежит далеко в стороне от твоего пути.

– Вовсе нет! – запротестовал старик. – Я пошлю верблюдов в сопровождении проводника. А сам вместе с тобой перевалю горы и по пути встречу свой караван.

– Ты возьмешь своего коня? – спросил Фолькмар.

– Будет куда лучше, если ты прихватишь одного для меня… Нет! Я куплю в Дамаске лучшего коня, которого только смогу найти, а когда доберусь до Акры, продам его!

– Значит, договорились? – уточнил Фолькмар.

– В Цфате в апреле. – Когда два друга обменялись рукопожатиями, араб добавил: – Если мы все выяснили, то я должен двигаться.

– Лишь после того, как ты поешь, – возразил граф и пригласил его к столу.

Огромный зал, в котором расположились двое мужчин, был в 1105 году завершен Гюнтером Кёльнским и представлял собой шедевр искусства крестоносцев; тонкие каменные ребра, идущие вдоль стен, завершались высокими арками, в которых были прорезаны узкие стрельчатые окна. Каменный пол был так гладко отполирован и плиты так плотно прилегали одна к другой, что за двести лет их перекладывали только один раз. Когда их кладку протирали маслом – это и было сделано сегодня, – казалось, что под ногами не твердый камень, а блестящий шелк.

По залу были расставлены статуи знаменитых владельцев замка, в серебряных канделябрах из Дамаска и Алеппо курились свечи, и их лучи отражались в золотых украшениях из Багдада и покрытых расписной эмалью ящиках из Персии. Поскольку дерево уже начало становиться редкостью в Святой земле, огромные комоды, стоящие вдоль стен, и длинный стол были привезены сюда из Акры, куда изделия из лесов Сербии доставило генуэзское судно, но великолепный гобелен, висящий на восточной стене, был соткан в Византии.

Это был прекрасный зал, в котором всегда бурно кипела жизнь, – за предшествующие сто восемьдесят лет именно здесь Фолькмары заключали семейные союзы со многими из семей великих крестоносцев, не считая только Боэмонда Антиохийского и Болдуина Иерусалимского, которые неизменно отказывались вступать в родственные отношения с наследниками Ма-Кера. В этом зале заключались браки и происходили коронации, и в августе 1191 года здесь началось многомесячное празднество, когда замок был отбит у Саладина Ричардом Львиное Сердце и передан им Фолькмару IV. Ричард провел в замке две недели, оправляясь от раны, полученной при осаде Акры. Этот зал украшали своим присутствием принцессы Галилеи, тут бывали Эмбриакос из Генуи и Джон из Бриенны. Сюда являлись посланцы императора Комнина из Константинополя, властители Армении и Ибелины, местные аристократы. Здесь же бывали такие великие люди, как лорды из Тира, Кесарии и графы Триполи; но в истории этих выдающихся покоев одно имя стоит особняком, возвышаясь над всеми.

– Давай выпьем за Саладина, да будет проклята его память, – предложил Фолькмар, и старый торговец поднял свой бокал, хотя, как мусульманин, он не должен был употреблять вино.

– Он мне нравится, – признался старик. – Саладин был так благороден, что должен был бы считаться арабом.

– Он убил двух моих предков, – заметил Фолькмар.

– Если бы стороны прислушались к нему, – сказал старик, – мы бы уже давно поняли, как надо жить на этой земле.

– Вот тут я с тобой полностью согласен, – признал правоту собеседника Фолькмар.

В эту минуту в зале появился одиннадцатилетний сын графа и поздоровался с арабом, который часто привозил ему из Дамаска неожиданные подарки.

– Ты когда-нибудь показывал своему сыну Рога Хаттина? – по-арабски спросил Музаффар.

– Нет, – засмеялся граф. – Наша семья предпочитает держаться от них в отдалении.

– Следующей весной ты должен это сделать, – предложил Музаффар. – Чем больше мы знаем об истории, тем лучше.

Графиня Фолькмар прервала их разговор, пригласив мужчин в зал поменьше, где на тяжелом деревянном столе их уже ждал великолепный обед. Главным блюдом был самец косули, добытый на холмах напротив Акры, но кроме того, на столе были и куропатки, доставленные в замок мусульманскими торговцами из Иерусалима. Высились бронзовые вазы с черными сливами и абрикосами из Сирии, апельсины и поздние дыни с полей под Ма-Кером. Фолькмар догадался, что люди Музаффара уже доставили в замок новые припасы, потому что увидел перед собой небольшое серебряное блюдо с персидскими фиалками, залитыми прозрачным сахаром. Они были сдобрены корицей и предназначались на десерт.

– Мне всегда нравилось есть на вашей посуде, – пошутил Музаффар. – Видя ее перед собой, я чувствую себя едва ли не христианином. – Он поднял перед собой благородное старое блюдо, много лет назад вылепленное в Иерусалиме, но обожженное в гончарных мастерских Египта, и снова стал его изучать. На нем был лишь один искусный рисунок красного цвета: огромная рыба, с глупым видом раскрывшая пасть. Почти два столетия в каждой крепости крестоносцев хранился такой набор посуды, ибо рыба стала самой популярной эмблемой христианства: несколько столетий назад кто-то выяснил, что греческое написание слова «рыба», ichthys – это акростих, который может быть истолкован как «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».

Пока они ели, Музаффар разглядывал фолианты, которые стояли в шкафах вдоль одной из стен зала. В Ма-Кере было семьдесят томов, что считалось в те времена солидной библиотекой, и большинство из них доставил Музаффар. В Алеппо, Смирне или Багдаде, где бы ему ни доводилось бывать, он собирал старые книги для своего друга, потому что, как и многие арабы того времени, он считал странным, что неграмотные крестоносцы проявляют так мало интереса к учению.

Когда неторопливая трапеза подошла к концу, он сделал последний глоток вина, поцеловал на прощание графиню, дал юному Фолькмару несколько монеток из Персии и, взяв графа под руку, повлек его к верблюжьей стоянке. Когда они остались наедине, он тихо спросил:

– А когда придет конец перемирия?…

Граф Фолькмар задумался и потом сказал:

– Люди в Акре полны надежды, а я – осторожности. Мамелюки могут выгнать нас с этих земель.

– Я тоже так думаю. И что же ты будешь делать?

– Замок я не оставлю. – Граф подозревал, что Музаффар мог явиться сюда и в роли шпиона, поддавшись давлению мамелюков. С другой стороны, если они послали его, то уж лучше пусть все знают. – Я буду сопротивляться, – упрямо сказал он.

– А мальчик?

– В этом-то все и дело, – ответил Фолькмар, не скрывая озабоченности.

– Почему бы тебе не отослать его обратно в Германию? – предложил Музаффар.

– Мой отец побывал в Германии, и я помню, как он рассказывал, что по сравнению с нашей жизнью в Ма-Кере германцы живут подобно животным. Они же считали, что отец стал настоящим арабом, и сомневались, можно ли доверять его религиозности. Он рассказывал, что они с кузенами почти не понимали друг друга: он любил учиться, а они даже читать не умели; он любил философские дискуссии, а они знали только охоту. Короче, он обрел цивилизацию от арабов, а его родственники предпочли оставаться варварами, полными подозрительности. И когда его тягостный визит подошел к концу, все испытали неподдельное облегчение, видя, как он уезжает, – да и он сам чувствовал себя точно так же. Не думаю, что моему сыну понравится в Германии.

– Но я предупредил тебя, Фолькмар. Ему нужно уезжать.

– Знаю. Только куда?

Два старых друга обнялись, и араб вернулся к своим верблюдам.

Солнечным утром конца апреля 1290 года граф Фолькмар поднял своего одиннадцатилетнего сына с постели и привел в помещение, где его уже ждали. На полу был разложен полный набор доспехов для мальчика.

– Нам придется ехать верхом через опасные места, – объяснил граф. – И охрана не всегда может спасти от налета бродяг и грабителей. – После того как оруженосцы облачили мальчика в привычную нижнюю одежду, они примерили на него плотную рубашку, сотканную из толстых льняных нитей и подбитую хлопком, вымоченным в уксусе. Она должна была противостоять стрелам. На нее накинули легкую гибкую кольчугу до колен, которая не мешала движениям. Сзади она была разрезана, чтобы можно было сидеть верхом. Ноги были защищены Железными башмаками, длинные поножи которых прикрывали большие берцовые кости. А поскольку паломникам придется ехать под палящим солнцем, доспехи были прикрыты легким матерчатым плащом, на котором синим шелком был вышит герб замка: высокая округлая башня, окруженная другими.