Паутина - Джудит Майкл

— Ну что ж, теперь все кончено. Я уезжаю и забираю с собой Пенни и Клиффа. Ни одна из вас их не получит. Чудовищно даже подумать о том, чтобы семья зависела от капризов двух скучающих женщин, что детей, словно игрушки, можно передвигать туда-сюда — поиграть, потом отшвырнуть в сторону, потом вспомнить и снова желать их получить. Я не…

— Я не отшвыривала их в сторону! — воскликнула Стефани. — Я знала, что Сабрина о них заботится, знала, что она сделает так, что они будут здоровы и счастливы, пока я не вернусь, и она сдержала свое слово, а теперь…

— Теперь? Ты что, думаешь, что теперь снова вернешься в семью?

— Не к тебе. К тебе я бы не смогла вернуться. Ты не хочешь меня видеть, а я не могу больше жить с тобой, Гарт. Но я хочу, чтобы дети были со мной. Это же мои дети, Гарт, я — их мать! Неужели это для тебя ничего не значит?

— Нет. С какой стати? Для тебя ведь это ничего не значило.

— Это не так. Еще как значило! Я хотела, чтобы они были рядом со мной, с той самой секунды, когда ко мне снова вернулась память… — Она увидела, как Гарт круто повернулся к ней лицом. — Вот как все было на самом деле! Ты так и не спросил меня, но именно это со мной и произошло, а у нас не было возможности тебе об этом сказать, но, если ты позволишь нам обо всем рассказать, ты все поймешь и, может быть, изменишь свое мнение. Сабрина… — Она вышла на террасу, где все еще продолжала стоять Сабрина. — …ты должна мне помочь. Я не хочу одна обо всем рассказывать. Я хочу, чтобы это сделали мы обе.

— Капризы двух скучающих женщин, — ледяным тоном повторила Сабрина, не сводя глаз с Гарта. — Вот, значит, как! Ты нарочно стараешься распалить себя… у тебя есть такая склонность… и если не перестанешь, мы вообще не сможем ни о чем поговорить.

— Хватит говорить мне, к чему у меня есть «склонность», черт побери! Ты две недели знала, что Стефани жива, ты превратила всю нашу жизнь в сплошное притворство…

— Всю нашу жизнь?

— …и она никогда уже не станет такой, как раньше. Ты знала это и решила никому ни о чем не говорить. Потому что ты любишь сестру. Веская причина, ничего не скажешь! И ты еще говоришь, что любишь нас. Значит, вот как ты распределяешь свои симпатии? Если речь идет о нас и твоей сестре, ты отдаешь предпочтение сестре.

— Это несправедливо.

— Почему? Ты же на самом деле выбрала ее.

— Совсем не так. Я знала, что совсем скоро мы с тобой встретимся…

— Нет, так, и был еще случай, посерьезнее этого. Ты прикинулась ею, чтобы мы не догадались, что она от нас уехала.

— Тогда я тебя еще не любила. А потом, когда полюбила, я не думала ни о чем, кроме как о тебе и о детях. Я в самом деле лгала тебе по телефону, но не представляла, что еще можно тут сделать, к тому же это длилось лишь несколько дней. Я думала, завтра, в воскресенье, встречу тебя в аэропорту, у нас будет возможность обо всем поговорить… все уладить…

— Нет, ты думала, что все время будешь дурачить меня.

— Гарт, хватит, прошу тебя! Я понимаю, ты обижен и зол. Понимаю и то, что у тебя есть для этого веские причины, но у меня и в мыслях не было постоянно обманывать тебя, и тебе об этом прекрасно известно. Все, чего мне хотелось, — это быть вместе с тобой и детьми, жить, окруженной добротой, любовью и благодарностью. У меня никогда не было желания дурачить тебя после той первой недели, а особенно после того, как я тебя полюбила. И наш дом на самом деле был для меня убежищем, настоящим райским уголком, и я делала все, что могла, чтобы так же чувствовали себя в нем и ты, и Пенни, и Клифф. Насколько я могу судить, я не сделала ничего, что могло бы причинить боль тебе или им. Я старалась сделать так, чтобы у всех у нас было чувство, что мы любим, заботимся, оберегаем друг друга. Ты ведь все это знаешь, как знал на протяжении всех прошедших месяцев, и я была бы тебе признательна, если бы ты потрудился вспомнить, что нас связывало все это время, а не предавался воспоминаниям о том, что чувствовал в декабре прошлого года и снова переживал то ужасное время, как будто с тех пор ровным счетом ничего не изменилось.

— А что изменилось, если ты нашла в себе силы лгать мне последние две недели? — Он услышал, как эти слова слетели с губ, и подумал, почему не может остановиться, почему, закусив удила, продолжает стоять на своем. Я люблю тебя, знаю, что ты любишь меня, знаю, что ты оказалась в ловушке, уступив настойчивым просьбам Стефани. Ты нужна мне, я не представляю себе жизни без тебя. И все же бушевавший в нем гнев давал о себе знать, и злые слова сами слетали с языка. Заставив себя оторвать взгляд от лица Сабрины, в глазах которой застыла невыразимая боль, он повернулся к Стефани. — Вы обе думаете, что можете как ни в чем не бывало начинать всякий раз все сначала независимо от того, что происходило без вас. Словно дети, что разбили окно и делают вид, будто они тут ни при чем. Но на сей раз я не позволю вам начать все сначала. В том, что произошло, вам некого винить, кроме самих себя. Мне наплевать, как дальше сложится у вас жизнь, но Пенни и Клифф не будут иметь к ней никакого отношения.

— Ты не можешь так говорить! Я буду бороться с тобой, я хочу, чтобы они были со мной!

— А что у тебя есть за душой. Ничего, кроме страстного желания смотаться в Лондон пофлиртовать? И это после года, который ты провела в разлуке с ними? Нет, они останутся со мной. Ты их больше не увидишь. Ни ты, ни она их больше не увидите.

— Ну, хватит, — сердито вмешалась Сабрина. — Злись и дальше, если это все, на что ты способен, но ты же не знаешь всей истории. Ты не можешь в таком состоянии размышлять трезво о том, что делать, пока не выслушаешь все, от начала и до конца. Почему ты не обратил внимания на слова Стефани, когда она сказала, что лишилась памяти? Ты что, не поверил ей? Или просто не желаешь слушать ничего, что заставило бы тебя изменить свое отношение к нам? Выслушай нас — это единственное, о чем мы просим. Ты можешь это сделать? Так у тебя хотя бы будет возможность удовлетворить свою любознательность ученого.

Он невольно улыбнулся, но тут же одернув себя, посмотрел на часы. Начало первого, дети, наверное, все еще развлекаются в обществе фокусника. И Александры. Наш ангел-хранитель, мелькнула у него мысль.

— Это не отнимет у тебя много времени, — холодно добавила Сабрина.

Он кивнул.

— Хорошо.

— Давайте сядем здесь. — Тембр ее голоса снова изменился. Теперь, понимая, что вся история так или иначе выплывет наружу, она попыталась поставить себя на место Гарта и прониклась ощущением предательства и уязвимости, охватившим его после того, как он пришел к ним в гостиничный номер, и голос ее задрожал от любви к нему и от желания его защитить. — Здесь так красиво, такой изумительный вид… и еще надо попросить принести что-нибудь поесть. Мне кажется, мы все немного проголодались. — Сняв телефонную трубку, она попросила принести вино и кофе. — И еще что-нибудь, — добавила она и заказала салат. — Не уверена, что мы сможем в таком состоянии есть. Мы со Стефани в последние дни только заказываем еду и не притрагиваемся к ней, когда приносят. Уже не помню, когда в последний раз мы с ней съели все до конца. Ну ладно, можно сейчас попробовать. — Она говорила слишком быстро и много, потому что нервничала. Ей казалось, будто сердце сейчас выскочит из груди. Когда Гарт медленно вышел к ним на террасу, она вдруг подумала: с трудом верится, что они здесь сейчас вместе, что все переменилось и переплелось столь причудливым образом, все тайны раскрыты, а будущее по-прежнему неясно. Ведь нельзя исключить того, что Гарт может в любой момент сказать ей: «Отправляйся на все четыре стороны, а мы со Стефани сами разберемся, как быть дальше с детьми».