Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Нашли они и ресторан "Сальве". Джек с мамой последовали совету чересчур настойчивой официантки и взяли пошированного гольца, а не обычную жареную мелкую белую рыбу или судака, и на главное блюдо — из вежливости — олений язык, отказываться от которого они уже устали. Джек очень удивился — язык оказался вовсе не резиновый и очень вкусный. А на десерт, конечно, морошку — темно-золотистую, немного кисловатую, а с ней мороженое; контраст был весьма изысканный.

Мама дождалась, пока Джек доест мороженое, и только тогда спросила официантку, где можно сделать татуировку. Ответ ее несколько огорошил.

— Говорят, есть какая-то женщина в отеле "Торни", — начала официантка. — Она вроде там постоялица, иностранка. Красавица, говорят, только очень печальная.

— Печальная? — спросила Алиса. Казалось, она удивлена. Джек не смел поднять глаза на маму; даже он знал, что она печальная.

— Ну, так говорят, — ответила официантка. — У нее еще маленький мальчик, вот вроде тебя, — добавила она, кивнув Джеку.

— Вот как, — сказала Алиса.

— Она находит клиентов в Американском баре, но татуирует у себя в номере, когда мальчик уже спит.

— Как любопытно, — перебила ее Алиса. — Но я ищу не ее, а другого татуировщика; может быть, у вас тут и мужчины этим занимаются?

— Ну, у нас тут есть, конечно, Сами Сало, но женщина из отеля "Торни" куда лучше.

— Вот он-то мне и нужен, не расскажете мне про него? — попросила Алиса.

Официантка, невысокая, плотно сбитая женщина в одежде на пару размеров меньше, чем следовало, тяжело вздохнула. Казалось, у нее болят ноги — каждый шаг вызывал на ее лице гримасу — и дрожат руки, меж тем на вид она была Алисина ровесница. Под фартуком у нее висело полотенце, им она и принялась вытирать стол в ответ на Алисин вопрос.

— Крошка, вот что я тебе скажу, — шепотом обратилась официантка к Алисе, — зачем тебе Сами? Он ведь и сам знает, как тебя найти.

Алиса и этого не ожидала. Может быть, она не поняла, что официантка знает, что она и есть та женщина из "Торни". Впрочем, опознать их было не слишком сложно — ну кто еще в Хельсинки больше них походил на молодую красивую женщину с американским акцентом и маленьким ребенком.

— Я хочу познакомиться с Сами Сало, — сказала Алиса. — Я хочу узнать, не делал ли он татуировку одному моему знакомому.

— А вот Сами Сало вовсе не хочет с тобой знакомиться, — сказала официантка. — Ты отбиваешь у него клиентов, у него падают доходы, и если ты думаешь, что он этим доволен, ты сильно ошибаешься. Так говорят.

— Как я погляжу, ты очень внимательно слушаешь, что тут у вас говорят.

Официантка повернулась к Джеку.

— Я вижу, ты устал, — сказала она. — Ты высыпаешься? Тебе не мешает спать вся эта татуировочная суета?

Мама встала из-за стола и протянула руку Джеку. Ресторан был полон народу, было очень шумно — финны умеют галдеть за вином и едой, так что Джек не расслышал, что мама сказала официантке в ответ. Судя по всему, смысл был вроде "спасибо за заботу", а может, и вовсе наоборот, "если зайдешь ко мне в "Торни", я с удовольствием сделаю тебе татуировку в таком месте, что будешь вопить от боли". А может быть, Алиса попросила ее передать Сами Сало весточку — даже Джек сообразил, что они друзья.

Больше они в "Сальве" не ходили, ели в "Торни", а Американский бар и вовсе стал им родным домом.

Но как же церковь, думал частенько Джек, ложась в кровать. Почему они никого не спрашивают про орган, на котором папа играет в Хельсинки (ведь должен же он где-то играть на органе)? Где же обесчещенные юные девушки, которым выпало несчастье повстречаться с Уильямом? И где и что Сибелиус?

Джек порой думал, что мама уже устала искать папу или, хуже, стала бояться того, что будет, если они его найдут. Может, ей стало ясно, как это будет жутко — в конце концов увидеться с Уильямом лицом к лицу, но для того лишь, чтобы он просто пожал плечами, повернулся спиной и ушел прочь. Ведь Уильям уже знает, конечно, что они его ищут, это точно, мир органистов и татуировщиков так тесен. А что будет, если Уильям сам решит найти их? Что они скажут ему тогда? Ведь им придется задуматься, а в самом ли деле они хотят жить с ним, в самом ли деле хотят, чтобы он перестал от них бегать? И если да, то где они хотят с ним жить?

Хельсинки — не лучшее место для людей, неуверенных в себе, а Алиса, кажется, как раз переживала острый приступ неуверенности. Если ей нужно было ночью в туалет, она будила Джека и требовала, чтобы он шел с ней, даже если ему не хотелось, и не разрешала покидать номер без нее, так что несколько раз Джеку приходилось писать по ночам в раковину (он не хотел будить маму). А когда мама вечерами ловила клиентов в Американском баре, Джек этаким впередсмотрящим на мачте парусного судна должен был следить за ней из лифта, который, казалось, навечно застрял на втором этаже (его никто и не думал чинить).

Когда Алиса находила очередного клиента, то оборачивалась и кивала Джеку (сквозь решетки шахты лифта мальчик выглядел птицей в клетке). Джек провожал ее взглядом, пока она вела клиента к лестнице, а потом выходил из лифта и бежал на четвертый этаж. Когда мама и клиент появлялись у дверей номера, Джек уже поджидал их там.

— Ба, какие люди! — всякий раз говорила мама. — Джек, уж не за татуировкой ли ты пожаловал?

— Нет, спасибо, — всякий же раз отвечал Джек. — Я слишком мал для этого. Мне бы только посмотреть.

Наверное, этот спектакль выглядел глупо, но мама с Джеком твердо решили играть его для каждого нового гостя, который сразу понимал, что Джек и мама — неразлейвода.

К концу третьей хельсинкской недели Джек совершенно позабыл о Сибелиусе. Его внимание отвлекли две юные девушки (судя по виду, еще какие бравые), которые однажды вечером подошли к Алисе в баре. Они попросили сделать им обеим татуировку — одну на двоих. Правда, стоя в лифте этажом выше, Джек плоховато расслышал их разговор.

— Татуировка — это вам не торт, ее нельзя заказать одну на двоих, — так, показалось Джеку, ответила мама.

— Ерунда, еще как можно, — ответила более высокая из девушек, а другая, кажется, сказала:

— Мы все на свете делили на двоих, даже вы-сами-знаете-что!

Джек увидел, как мама отрицательно качает головой — как-то необычно. Он уже видел, как мама отказывает чересчур пьяным юношам и компаниям из двух-трех человек — вход к ней в номер был строго по одному. Но эти две девушки выглядели как-то иначе, казалось, Алисе неловко с ними, Джек подумал, что мама, наверное, говорит с ними не в первый раз.

Алиса резко встала, повернулась и пошла прочь. Но бравые девушки — Высокая и Невысокая — пошли вслед за ней, ни на миг не закрывая рта. Увидев, что мама ступила на лестницу, Джек вышел из лифта. Высокая и Невысокая следовали за мамой по пятам.

— Мы же достаточно взрослые, не так ли? — спрашивала Высокая.

Алиса, не оборачиваясь, снова отрицательно покачала головой, но девушки не отставали.

— А вот и Джек, ведь это ты, правда, — сказала Невысокая, увидев мальчика на лестничной площадке. Джеку показалось, что девушка знала, где его искать. — Мы с подругой учимся музыке, я занимаюсь хоровым пением и органом.

Алиса застыла, словно обратилась в камень. Девушки догнали ее между первым и вторым этажами. Джек ждал маму на площадке второго, смотря вниз на всех троих.

— Привет, Джек! — сказала Высокая. — А я играю на виолончели.

Она была чуть ниже Ингрид My и не такая невозможно прекрасная, но руки у нее были такие же длинные. У нее были вьющиеся светлые волосы, подстриженные очень коротко, как у мальчика; носила она хлопчатобумажную водолазку, а поверх нее — толстый старый свитер, вышитый северными оленями.

Невысокая была довольно полная, миловидная, ее длинные черные волосы ниспадали на грудь. На ней была черная мини-юбка, черные колготки, черные сапоги до колен и черный свитер с треугольным вырезом (на пару размеров больше, чем нужно), на вид очень мягкий, ничем не вышитый.

— Вы учитесь музыке, вот оно что, — повторила Алиса.

— В Академии имени Сибелиуса, Джек, — сказала Высокая. — Ты слыхал о такой?

Мальчик ничего не ответил, пристально смотря на маму.

— Имени Сибелиуса... — сказала Алиса таким тоном, будто слово резало ей горло.

Невысокая девушка подняла глаза и улыбнулась Джеку.

— Да, ты, конечно, Джек, кем же еще тебе быть, — сказала она.

Высокая взбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, встала перед Джеком на колени и приставила ладони к его лицу, словно рамку к портрету. А руки у нее потные, подумал мальчик.

— Да вы только посмотрите на него, — сказала она; от нее пахло фруктовой жевательной резинкой. — Будь ты побольше, был бы вылитый отец.

Тут к ним присоединились мама и Невысокая.

— Руки прочь, — сказала Высокой мама, та встала и сделала пару шагов назад.