Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

И куда только подевалась вся строгость Алисиных правил! Оказалось, что Ингрид My вовсе не так уж юна и ей можно сделать татуировку. И вовсе она никакой не ребенок, она просто так выглядит. Джек даже думал, что сам это понял, что угадал, сколько ей лет, — на его взгляд, от шестнадцати до тридцати. Он и понятия не имел, что ему был уготован мир женщин куда старше его.

Стоял полдень, янтарный свет заливал их номер, и кожа Ингрид My казалась позолоченной. Она сидела обнаженная до пояса на кровати, рядом с ней Алиса. Джек сидел на другой кровати и пялился на грудь девушки.

— Он же только ребенок, я не против, чтобы он смотрел, — так она сказала.

— А что, если я против? — сказала Алиса.

— Пожалуйста, я хочу, чтобы Джек был рядом, — попросила Ингрид. — Ты же знаешь, он, когда вырастет, будет точная копия Уильяма.

— Еще бы мне не знать, — сказала Алиса.

Возможно, Ингрид была не против потому, что грудей у нее, по сути дела, не было, но все равно Джек не мог глаз от нее оторвать. Она сидела выпрямившись, ее длинные пальцы лежали на коленях, сквозь золотистую кожу рук просвечивали ярко-синие вены. Еще одна синяя вена начиналась у горла и спускалась вниз, между ее крошечных грудей, казалось, эта вена пульсирует, словно бы у Ингрид под кожей прячется какой-то зверек.

Алиса вывела трафарет целого, а не разорванного сердца под левой грудью у Ингрид, и Джек только тогда заметил, что сердце-то целое. Он-то думал, что Ингрид хотела разбитое сердце, а это было неразбитое. Ингрид же не могла видеть, что делает Алиса, ей потребовалось бы зеркало; но даже если бы оно в комнате было, она бы не заметила — потому что пристально смотрела на Джека, а тот пристально смотрел на ее груди, это было куда интереснее, чем татуировка.

Алиса наносила трафарет, но девушка не проронила ни звука и сидела совершенно неподвижно, и только по ее щекам обильно катились слезы. Алиса не обращала на них внимания, а если они попадали девушке на левую грудь, она вытирала их так же небрежно и быстро, как капельки лишних чернил.

Затем Алиса принялась закрашивать трафарет, и тут стало ясно, к чему она стремилась — она так поместила сердце на небольшую грудь девушки, что оно, казалось, бьется, сокращаясь одновременно с дыханием Ингрид. Оно было совершенно настоящее, казалось, вот-вот — и из него потечет кровь. Джек видел, как мама укутывала сердце в цветы, как обрамляла его розами, но это ее сердце было совершенно особенное, меньше прочих. И что-то еще в нем было такое. Оно лежало на краю левой груди и касалось места, где под ребрами у девушки билось ее собственное сердце; однажды в будущем именно сюда положит руку ее ребенок.

Закончив, Алиса ушла в ванную вымыть руки, и тогда Ингрид наклонилась вперед и положила руки Джеку на пояс.

— У тебя отцовские глаза и рот, — прошептала она неразборчиво, как обычно, можно было подумать, что она говорит "нос", а не рот. А потом поцеловала Джека в губы, пока Алиса была в ванной. Джек едва не упал в обморок. Она немного раскрыла губы, ее зубы стукнулись о его. Естественно, Джек сразу забеспокоился — а что, если трудности с речью заразные?

Вернувшись, Алиса протянула Ингрид зеркало, а сама села рядом с Джеком и наблюдала, как девушка разглядывает свою татуировку. Та смотрела долго, молча. В любом случае Джек не слышал, что она сказала Алисе, он убежал в ванную чистить зубы и полоскать рот.

Может быть, Ингрид сказала:

— Сердце целое, а я хотела разорванное пополам.

— С твоим сердцем все в порядке, — наверное, ответила Алиса.

— Нет, оно разбито, разбито! — решительно сказала Ингрид. Эти слова Джек расслышал хорошо и вышел из ванной.

— Тебе только кажется, — сказала Алиса.

— Ты меня обманула. Я просила другое! — крикнула Ингрид.

— Я дала тебе то, что у тебя есть на самом деле, твое настоящее сердце, как есть, крошечное, — добавила мама.

— Пошла ты в жопу! — заорала Ингрид.

— Не надо при Джеке, — сказала Алиса.

— Я ничего тебе не скажу, — ответила девушка и поднесла зеркало ближе к своей груди. Да, это было не то, чего она хотела, и все же она не могла оторвать глаз от своей татуировки.

Алиса встала с кровати и ушла в ванную. Прежде чем закрыть дверь, она сказала:

— Когда-то ты встретишь нового мужчину, Ингрид, и это обязательно случится, и вот теперь у тебя есть сердце, которое ему будет приятно сжать в руках. Там же тебя будут касаться твои дети.

Алиса включила воду — она не хотела, чтобы Джек и Ингрид слышали, как она рыдает.

— Ты не перебинтовала ее, — сказал Джек, обращаясь к закрытой двери.

— Вот и перебинтуй девушку, Джеки, — отозвалась мама, — я не хочу к ней прикасаться.

Джек оторвал немного марли и выдавил на него вазелина; кусок как раз закрыл татуированное сердце. Затем он достал пластырь и приклеил марлю к груди Ингрид, следя за тем, чтобы не прикоснуться к соску. Ингрид немного вспотела, пластырь не хотел приклеиваться.

— Тебе раньше приходилось это делать? — спросила девушка.

— Еще бы, конечно, — сказал Джек.

— Не ври. К женской груди тебе еще не случалось прикасаться.

Джек в ответ повторил ей обычные слова, он хорошо знал, что говорит мама.

— В течение дня пусть будет под пластырем. Будет немного болеть, как будто ты подгорела на солнце.

Девушка тем временем застегивала рубашку, лифчик надевать не стала.

— Откуда ты знаешь, что будет болеть и как это будет? — спросила его Ингрид. Она вытянулась во весь рост, Джек едва доставал ей до пояса.

— А потом смажь мазью, — завершил инструктаж Джек.

Она наклонилась к нему, Джек подумал, что она снова будет его целовать, и закрыл рот руками. Наверное, он дрожал, потому что Ингрид положила руки ему на плечи и сказала:

— Не бойся, я не сделаю тебе больно.

Она не стала его целовать, а шепнула на ухо одно слово:

— Сибелиус.

— Что?

— Скажи маме, что он часто повторял слово "Сибелиус". У него на уме один только Сибелиус. Думаю, я тоже туда наведаюсь.

Ингрид приоткрыла дверь в коридор, осторожно выглянула. Создавалось впечатление, что для нее это знакомая процедура, словно ей не раз уже приходилось покидать номера отелей так, чтобы ее никто не заметил.

— Сибелиус? — повторил Джек. Наверно, думал он, это какое-то норвежское слово.

— Я сказала это только ради тебя. А не ради нее, — сказала Ингрид My. — Так своей маме и передай.

Джек проводил ее взглядом. Вылитая взрослая женщина, сзади она вовсе не походила на ребенка.

Он вернулся в номер и принялся прибирать: проверил, что баночки с красителями и вазелином плотно закрыты, запаковал бинты, оторвал кусок бумажного полотенца и разложил на нем иглы двух тату-машин — "Джоунси", с помощью которой мама наносила трафареты, и "Роджерс", для закраски. Джек знал, что мама всегда чистит иглы после работы.

Алиса наконец вышла из ванной, было видно, что она долго плакала. Джек всегда считал свою маму писаной красавицей, и то, как на нее смотрели другие мужчины, лишь убеждало его в том, что он прав. Но сейчас она выглядела совсем по-другому; наверное, ей было очень трудно, наверное, она впервые татуировала такую юную и красивую девушку.

— Эта девица, от нее сердце замирает, Джек, — сказала мама.

— Она сказала "Сибелиус", — сообщил он.

— Чего?

— Сибелиус.

Мама, казалось, не больше поняла смысл сказанного, чем Джек. Она задумалась.

— Может быть, он туда уехал, — сказал Джек. — Может, там мы его найдем.

Алиса покачала головой. Джек решил, что Сибелиус — это еще один город, куда они не собирались. Он даже не знал, в какой стране этот город.

— Так где это? — спросил Джек.

Алиса снова покачала головой.

— Это не где, это кто, — сказала Алиса. — Сибелиус — это фамилия финского композитора. Сибелиус — финн, он жил в Финляндии, и это значит, что твой папаша отправился в Хельсинки, Джек.

В Хельсинки они точно не собирались. Название Джеку очень не понравилось, в самом деле, что еще за Хельсинки такие и почему их много?

Но сначала Алиса хотела поговорить с Трондом Хальворсеном, халтурщиком, который не моет иглы и заразил Уильяма. Таких, как Хальворсен, Татуоле называл "мясники". Работал он у себя дома на первом этаже, в Старом городе, то есть в восточной части Осло; салоном ему служила кухня.

Тронд Хальворсен оказался старым матросом. У него были "ручной работы" (то есть не машинные) татуировки из Борнео и Японии, на левой руке красовалась обнаженная девушка от Татуоле, а на правой — работа его учителя Тату-Джека. На бедрах и животе у него было вообще что-то ужасное, его собственных рук и игл дело.

— Это я так ремесло осваивал, — говорил он, показывая Алисе свои художества.

— Расскажи мне про Партитурщика, — начала она.

— А что рассказывать, он мне нарисовал ноты, я их на нем вывел. Понятия не имею, что это за музыка.