Любовь заказывали? (сборник) - Иосиф Гольман

Нет, так не годится. Надо что-то придумать.

Он лихорадочно осмотрелся по сторонам.

Что за черт! На первом островке довольно отчетливый волчий след. И на втором! И на третьем! Как они туда попали? Без разбега такой прыжок и для волка невозможен!

«Значит…» – осенила догадка.

Он подошел к боковому краю гати и после пяти секунд поисков нашел старые бревна. Они вели к первому островку. Замазав веткой следы, так же, прямо по хляби – точнее, по скрываемым ею бревнам, – на второй. Потом – на третий. Оттуда, уже не рискуя, прыгнул на берег, уцепившись за ветви густо растущего ивняка.

Все. Спасен.

Старая гать шла по островкам. Когда делали новую – срезали угол. Это и стоило Вовке жизни.

А вот и юрист.

Добрался до конца гати, растерянно завертел головой.

– Эй, ты! – закричал он в лес.

– Тут я, – открылся Глеб, в любой момент готовый отскочить за толстый ствол.

– Как ты прошел?

– Сам догадайся, – рассмеялся Железнов.

– Сволочь, – выругался юрист. Но тут же сменил тон: – Послушай. Мы квиты. Покажи, как мне отсюда выйти, и мы квиты. Я даже денег заплачу.

– А Анька? – спросил Глеб.

– Что Анька? Какое тебе дело до Аньки? Она даже с тобой не поехала.

– Нет, Анька тоже в деле, – упрямо качнул головой Глеб.

– Хорошо, заплачу и за Аньку.

«Надо торговаться, – подумал Глеб. – А то не поверит». И вслух спросил:

– Сколько заплатишь?

– Двадцать тысяч.

– А за Аньку? – не отставал Железнов.

– Десяткой обойдется.

«Итого – тридцать, – задумался Глеб. – Неплохой бизнес».

– Ты не ломайся особо, – крикнул юрист. – Здесь до города близко. Буду стрелять, орать, все равно кто-нибудь услышит.

– Вполне может быть, – согласился Глеб. – Утром помогут. Как тебе ночка на болоте? Да еще если дружок твой вылезет.

Юрист задумался. Действительно, начинало темнеть.

– Ладно, я согласен. Тридцать кусков, – пробурчал он.

– Американских, – уточнил Железнов.

– Понятно, что не монгольских. И мы квиты.

– Хорошо, тогда ствол – в воду.

Толстяк размахнулся и безропотно кинул помповик в жижу, та алчно чавкнула, неторопливо приняв оружие в свои мягкие объятия.

Вот здесь юрист ошибся. Не надо было так размахиваться. Или если уж выбросил ружье, выбросил бы и пистолет, мелькнувший под курткой в наплечной кобуре.

Теперь его идея ясна. Выйдет на сушу, убьет Глеба, затащит в болото – и вот тогда действительно квиты.

Нет, этот юрист определенно был мужик, хоть и со знаком «минус». Вот почему его нельзя оставлять живым.

– Короче, здесь все просто, – усмехнулся Глеб. – Ты бы и сам догадался. Все как на первом прогале. Можешь просто спокойно идти вперед. Прямо до берега. – И откровенно заржал: – За тридцать-то тысяч долларов можно и по воде аки посуху!

Юрист побледнел от ярости, выхватил пистолет и, не разбирая дороги, рванул к берегу. Тонуть начал сразу. А поскольку шаг сделал широкий, то шансов у него не было. Никаких.

Он плакал. Ругался. Умолял. Стрелял по кустам, в которых прятался Глеб, а потом снова плакал и умолял.

Потом смолк.

Глеб, пошатываясь, пошел к городку. У окраины встретил участкового с карабином.

– Вы ничего не слышали, Глеб Павлович?

– Стрельба была на болоте, – честно ответил Железнов. – Не иначе приезжие охотники заблудились. Я пытался пролезть, – показал Глеб на измазанную одежду, – да сами знаете, что такое Большая Болотина.

– Да уж, – согласился многоопытный милиционер, – местные сюда за деньги не сунутся. Надо бы огородить здесь все.

– Надо бы, – теперь согласился Железнов. Огораживать вход в Болотину со стороны городка собирались еще до его отъезда в Москву. – Если помощь понадобится – скажите. Всегда помогу.

– Спасибо, Глеб Павлович, – поблагодарил старлей.

Глеб зашел в круглосуточно работающий магазинчик – и сюда докатились новые веяния, – купил водки и консервов, после чего усталой походкой направил стопы в Синдеевку.

Пошел дальней дорогой.

По лесу – не хотелось.

16

В Синдеевке декабрьские вечера длинные, тягучие. И не будь рядом Майки, можно было бы сказать – тоскливые. Особенно после летнего сумасшествия.

Грибы кончились только в начале октября, и то самые трудолюбивые сборщики пытались сдать добычу, изъятую чуть ли не из-под снега. Клюква шла до холодов. Когда морозы подцементировали болота, стало даже удобнее.

Примерно в это же время Глеб запустил колбасный заводик. Еще один запускал сам Еремеичев, но упаковкой и рекламой занимался все равно Железнов. Именно он уговорил Ивана потратить серьезные деньги на закупку флексоустановки, и теперь они печатали оболочку и наклейки не только для себя, но и для двух Ванькиных друзей-конкурентов. А это так приятно – получать живые деньги с конкурентов!

Впрочем, рынок пока был явно не насыщен, места хватало всем.

Но речь не об этом. А о том, что Глеб оказался в положении профессионального бегуна, который бежал, бежал, а потом, добежав до конца дистанции, вдруг замер в растерянности. Ощущение оказалось не из приятных: отними у белки колесо – и она вполне может помереть.

В Москве, конечно, тоже были моменты малой жизненной активности, но то – Москва. Там всегда можно найти себе развлечение.

Глеб вдруг понял, что настало его первое испытание на синдеевскую прочность. Ведь одно дело – убежать откуда-то, а другое – куда-то. Будет ли ему хорошо здесь?

Да еще Майка как будто решила дополнительно его проверить. Он ведь думал, они чуть ли не завтра поженятся. Особенно после событий на Большой Болотине.

Ан нет.

Майка вдруг передумала насчет быстрых решений.

Нет, она не уходила. Не кокетничала. А просто заморозила все, и привет. В гости наведывалась почти ежедневно, либо Глеб в детдом заходил. Однако на попытку любого физического сближения реагировала вежливо, но твердо. В смысле – пока не надо.

В принципе Железнов угадал верно. Она не хотела облегчать ему проблему выбора, чтобы не жалел потом о скоропалительном решении. Пусть увидит жизнь в Синдеевке именно такой, какова она на самом деле. Без Большого театра и ночных клубов. Без джакузи и множества телеканалов.

Правда, кое-чего Железнов не знал. Например, того, что Томка нашла его адрес, но писала и звонила не ему, а, быстро выяснив ситуацию, прямо Майе.

Тамара как могла – а она умела быть убедительной – объясняла, что Глеб принадлежит ей, что он – ее, до кончиков ногтей, и что она его все равно заберет. А потому не следует затевать с ним ничего серьезного, так как все равно – ненадолго.

Майка не боялась соперничества с Тамарой – она боялась соперничества с Москвой. Если Глеб вдруг ощутит, что настоящая жизнь – не здесь, то он все равно не сможет быть счастливым.

Глеб не знал деликатных подробностей, но процесс этакой ломки все-таки пережил. Правда, вовсе не так тяжело, как опасался. Во-первых, даже в зимнем застое дела все-таки были. Они с Еремеичевым не собирались останавливаться на достигнутом, да и достигнутое требовало постоянного пригляда. Во-вторых, он встал на подаренные ему Еремеичевым охотничьи лыжи и впервые после того дня, когда к нему приехали московские «гости», отправился в лес.

Ружья не брал. Пошел просто так, подышать. Вышел только к вечеру. Усталый, замерзший. Но – счастливый.

Это чувство грело лучше шубы или водки. Когда эндорфины в мозгу выделяются просто от того, что ты видишь цепочку заячьих следов на снегу. Или потому, что зеленое на белом – елка в снежной шубе – выглядит так необъяснимо прекрасно.

Именно после того похода Глеб успокоился окончательно, и время от времени нападавшая скука пугала его теперь гораздо меньше. Теперь он точно знал, что настоящей тоски не будет.

Сейчас Железнов был занят важным делом: укреплял лично срубленную пушистую елку на прочное основание-крестовину. Ему активно помогали человек десять воспитанников, и самое сложное было организовать эту помощь так, чтобы он все-таки мог заниматься делом. Елку он принес с запозданием, очень долго выбирал. А ее еще надо украсить игрушками, потому что Новый год – это такой замечательный праздник, особенно для детей.

Нет, дело, конечно, не в проблеме выбора елки. Он бы привез ее давно, а не тянул до последнего. Просто ему не хотелось вдыхать этот мощный красивый запах, заполонивший сейчас маленький актовый зал детского дома.

Глеб, взрослый и сильный мужчина, очень тяжело перенес октябрьскую встряску. Тогда здесь пахло так же. Еловые ветки были набросаны и на полу, и на снегу, на всем пути от дверей до автобуса с черной каймой на борту.

Железнов стоял рядом с маленьким гробом, не в силах отвести глаз от Ленкиного личика. Бледное и очень красивое, оно сейчас было лицом совершенно нормального ребенка. Только мертвого.

Ленку отпел священник, привезенный Еремеичевым из города. Дети, пришедшие попрощаться, вели себя по-разному: троица симулянтов казалась напуганной, некоторые были равнодушны. А Маринка так вообще активно радовалась происходящему, потому что все было красиво и запахи были необычные, торжественные – пахло хвоей и ладаном. И конфеты давали шоколадные.