Драма в конце истории - Федор Метлицкий

За столом и на скамьях сзади возник ропот.

— У нас нет нейропатологии! — возмутился Чеботарев. — И нет этих… симулякров!

— Поклеп!

Сторонники Вени толерантно кричали:

— Здесь многие притворяются оппозицией!

— Надо вычистить их из наших рядов!

Веня спокойно сказал:

— Мы создадим новый Гражданский фронт. Назовем его «Спасение».

Большая часть тайной вечери бурно захлопала.

Толстый председатель задвигался на стуле, словно чесался зад. Он ощутил в груди острый нож, вонзенный не только в его самолюбие, но и в саму жизнь.

— Ренегаты! — вдруг сорвался с места Чеботарев. — Хотите разрушить фронт? Мы вас уничтожим!

Председатель, вытирая пот с толстого лица, остановил его жестом.

— Спокойно. Не надо же так в лоб!

Ораторы, подобранные председателем, с наслаждением ругали систему страшного одиночества людей. Это стало банальным обрядом, словно то зло естественно и закономерно; говорили о полной поддержке программ изменения сознания населения, предлагали однотипные планы мероприятий по улучшению и совершенствованию, уходили в искренний порыв «нормативной» правды, достигая иллюзии победного шествия дела духовного оздоровления, и забывая о своих реальных мыслях в обычной жизни выживания.

Меня что-то раздражало. Как они зажигаются идеями? Откуда эти не сомневающиеся убеждения? Мы-то, экологи, озираем сразу всю планету, стоя над политическими тусовками, и потому во всем сомневаемся.

Мой отчаявшийся шеф выступил за передачу нашей программы в руки мощного Гражданского фронта, лишь тот может потянуть всенародное дело, которое не может быть собственностью мелких общественных организаций.

Председатель вкрадчиво сказал:

— С правом подписи.

Мой шеф несколько встревожился.

— А с нами как?

Председатель потрепал его по плечу.

— Вы что! Будете работать как раньше. Поможем материально.

13

Я переглядываюсь с «нимфеткой» Юлей.

Она в мистическом поле со мной, мы прекрасно понимаем друг друга, не сознанием, а некоей иной энергией. В ней есть какая-то первозданная чистота, что может увести меня из отчаяния. То, что мне нужней всего. Из моих нереализованных комплексов. Возможность начать с чистого листа. Она зачеркивает мою прошлую жизнь, возвращая к началу.

Эта чистая душа и совершенное тело — нечто вечно юное, идеал, независимый от ее ума и самосознания. Иное, во что нельзя не влюбиться, нельзя не поклоняться. Ты — жизнь, назначенная к бою, ты — сердце, жаждущее бурь.

Юля уже не оглядывалась рассеянно, и я был счастлив, когда ненароком где-нибудь прижимался к ней, и она поддавалась. И не было никакого напряжения, я мог говорить о чем угодно, а она молча слушала, и разница между нами тонула в обоюдном восхищении.

В ней угадывалась наша будущая прочная семейная бытовуха, но я не думал об этом — все застилала слепая влюбленность. Пусть она тупенькая, но у нас могут быть дети, счастливее и талантливее, чем мы.

Вечером, когда остались с ней одни (диктовал ей срочную работу), прижал Юлю к себе и с давно накопившейся страстью прильнул к ее губам. Она не сопротивлялась. Оглянулся — кругом столы с бумагами и компьютерами, какие-то углы, наверно, пыль. Я повел себя как старпер. Стыдно без постельных принадлежностей, без бокала вина и роз. И крыл себя за несмелость в ответственные моменты. Меня не пугало правосудие ввиду незаконности предстоящего деяния, попадающего под закон о педофилии, ей еще нет и семнадцати, но я чувствовал себя стариком — мне уже двадцать два. Останавливала не совесть, а, наверно, догадка, что мы не совпадаем во времени и пространстве. Не для меня чужая юность, никогда этого не будет. О чем плачет душа, раздираемая любовью?

Я воображал, как приглашаю ее к себе на дачу, когда там нет мамы. Мы едем с ней в электричке, и я не ощущаю ничего, кроме этой юности, — она кажется сияющим светлым гребнем возносящейся энергии. Мне этого почти достаточно, словно нашел замену всей этой чертовой жизни.

Вот мы идем по просеке, мимо раздраженных волей босяков-дачников в старом тряпье.

Представил постель, где мое тело исчезло — только острая опасность возможного наслаждения, в испуге ответственности — перед кем? У мужчины врожденное чувство власти над существом, которое под ним. Но лежу неподвижно рядом, как в королевском кино, боясь прикоснуться к ней. Это испуг девственника, забывшего о прежних встречах с девушками. Любое сближение было бы фальшивым, порушило бы что-то между нами.

Она тоже лежит неподвижно.

14

Веню пригласили на конгресс по устойчивому развитию (Sustainable Development) в Соединенные штаты Америки. У него там были последователи, специалисты по экологии отчужденных зон Северной Америки. Я увязался за ним.

Шеф не верил, что поездка принесет пользу. Это могло быть одно из многочисленных пустых сборищ, резолюции которых оседают в наших файлах.

Везде экологи неутомимо влезают во все дырки без паспорта, уверенные в своем пророчестве последнего экологического катаклизма. И что своими речами могут сами предотвратить экологическую катастрофу.

Шеф говорил: силы уже не те. Столько боролся, а все впустую. Перегорел. Как только представлял непомерную работу, которую проделал за свою жизнь, и что снова надо браться за то же, наступала слабость. Не было подходящей замены, и он отпустил вожжи. Но, слава богу, нашелся наследник, это был я. Хотя слишком молод, но другого нормального просто не было.

Я же легок на подъем. И мы вылетели в Нью-Йорк.

Я верил в мое обновление в этой стране — она что-то даст моей душе, больше, чем дома. И поможет встать на ноги нашей организации.

Наша пассажирская «тарелка» прошла на бреющем над огромным городом. Аппендикс Лонг-Айленда почти затоплен водой океана, и только Манхеттен возвышается островком, с башнями небоскребов и глубокими расщелинами прямых улиц.

Нас встретил Майк, мой знакомый в первой командировке — круглолицый, одетый в костюм с иголочки, с растрепанными волосами из-под ковбойской шляпы. Он специалист по компьютерным системам, бывал в России и знал русский язык. Расставаясь с нами у входа, он пригласил нас в гости, в коттедж на Лонг Айленде.

Здание конгресса выглядело, как предупреждение грядущего апокалипсиса, — подсвеченная грозовым светом неба в расщелине улицы куча благородного мусора асимметричных объемов пестрых ярких цветов, сделанных из не фонящих отходов высокотехнологичных производств и материалов повторного использования. Типичная американская экономия на отходах.

Внутри длинный зал с рядами застекленных кабинок вместо голых кресел между проходами, кабинки оснащены оборудованием по старинке: откидной столик, на подлокотниках кресел вставлены микрофоны с автопереводчиком и наушники. Над простым столом-президиумом визуальные изображения лозунгов конгресса. Деловая обстановка, никаких летящих объемов, пышных декораций и лозунгов, как это бывает у нас.

Я понял, тут дошли до необычной для мозгов америкосов идеи: технологии привели к обезличенным выражениям смыслов бездушных автоматов, способных творить искусственный мир, все больше расходящийся с сырой реальностью. Им хотелось подчеркнуть важность живого общения живых креативных менеджеров.

В прозрачных кабинках сидели почтенные ученые из разных стран, в черных мантиях и академических шапочках, уткнувшись в экраны планшетов и шурша бумагами.

Я надел наушники автоматического переводчика.

Председатель Конгресса, типичный американский джентльмен с ухоженными морщинами лица и опрятной седой прической, сдержанно приветствовал зал, с сознанием тяжкой ноши ответственности его страны перед человечеством.

— Как вы знаете, людей стало больше, чем природных ресурсов, — признался он, выразив лицом глубочайшее сожаление. — Что делать? Природные ресурсы — всеобщее достояние. Но рынок способен платить только реальную цену. Страны-реципиенты хотели бы даром прокатиться на запятках цивилизации, но надо же чем-то жертвовать. Придется ужиматься тем, кто не является донором, что-то делать с балластом незанятого населения, при истощенности ресурсов. Мы должны оказать помощь бесполезным слоям, обеспечить хорошим «секонд-хендом» по программе «велфер». Увы, придется установить международный контроль, желательно не насильственный, а поставив перед неизбежностью, — во главе с давно работающей нашей Комиссией по глобализации, заменившей ОБСЕ и НАТО.

В психологии американца все еще сохранился атавизм лидерства.

Докладчики стали подходить по очереди к трибуне, они были торжественны, словно несли миру свою миссию.

Во мне снова возник сторонний наблюдатель. Одни, как идущие на риск капитаны мировой экономики, встревоженные за свою жизнь наводнениями, бунтами коренного населения и нерезидентов — эмигрантов-гастарбайтеров, лавировали в океане, зараженном отходами человечества, эпидемией «синей чумы» — синтетическими бактериями, созданными для пожирания разлитых нефтяных пятен, но предпочитающих нефти лучшую пищу — рыб, тюленей и других морских обитателей. И в необъятном небе над собой не замечали ничего, кроме парниковых газов.