Драма в конце истории - Федор Метлицкий

Батя уплетал бутерброд с колбасой.

— О чем вы говорите? Другого озарения не бывает.

Пьяненький Веня бормотал:

— Торжествует новый Ренессанс рационализма. Раньше считали, что общество существует независимым от отдельной личности. Позже поняли, что нет общества независимого от человека, за его спиной. А сейчас все эти построения — чушь собачья. Живое пахнущее бритое существо отвергает эти умствования. Как сказал Нострадамус, мы получаем то будущее, которого заслуживаем.

— Ты не любишь новые технологии, — болтал пьяный Батя.

Веня на миг отрезвел.

— Люблю осмысленные технологии, уводящие из одиночества человечества во вселенную, откуда мы родом. Наступает что-то иное, чего мы никак не ждали. Совсем не в русле старых гуманистических традиций моих любимых классиков, идеи которых не смогли предотвратить вакханалию массовых ликвидаций.

Мне почему-то стало страшно за него.

— Уже виден конец слепой истории, когда человечество ускоренно расшифровывает себя и мир, начиная выбираться из загадочной тьмы своего существования, загадочной во всем: откуда возникла живая энергия, зачем она стала такой, идущей неведомыми ему самому путями, из каких элементов создано и как взаимодействует с целым? Открывается единство взаимодействия человека с космосом. Все, что мы делаем — это подготовка к будущему переселению человечества в эти безграничные просторы.

Мне мешает наблюдатель, сидящий во мне. Но какой же чудовищный космический наблюдатель сидит в Вене!

Он грустно закончил:

— Наверно, бессмысленно призывать к самопознанию. Прояснит мозги только смертельное потрясение, когда все очнутся и увидят, что соскальзывают в пропасть.

16

Я влюбился со всей страстью отчаянного одиночества. Встречался с Юлей, где нас не могли увидеть знакомые. Мы, не зная куда идти, бродили по набережной, куда я убегал с Веней и Батей, и я обнимал ее, прижимая к парапету. Заходили в мою любимую выставку-галерею старого «современного искусства», как ее называли с начала века. Я останавливался у коллажа Энди Уорхола — ряда одинаковых цветных портретов ушедшей знаменитости.

— Это образ нашего искусства, повторяющего осколки идей прошлых эпох.

Юля отвечала невпопад, стреляя в стороны глазками, с готовностью кивала, и с облегчением шла за мной к следующей картине. Это было длинное по ширине полотно — черные кляксы с гармоническими брызгами на вечном белом фоне — художника-абстракциониста, пытавшегося избавиться от натуралистических картинок-представлений, чтобы выразить метафорой суть своего мироощущения. Так он шел к себе.

— Чувствуешь музыку осени, тонкой, с облетевшей листвой деревьев?

Я впервые увидел, что она насупилась.

— Ты меня, земную, не видишь.

«Вот так штучка! — с восхищением подумал я. — Умеет показать зубки.» И увидел в ней такую женскую трезвость, сидящий в ней кулачок взрослой женщины, что казалось, она знает что-то сущностное гораздо глубже, чем я.

Юля смотрела на меня с жалостью. Наконец, не выдержав, увела меня из этого опасного места.

Она повела меня, где прохладно, в театр танцев на льду. Единственный вид спорта, превративший тело и музыку в полет, который любили все живущие в зоне отчуждения.

Это было действительно чудо. Юная девушка в голубой юбочке — вылитая Юля! на руках долговязого партнера в черном (я на мужиков не смотрю), взлетала надо льдом, закружившись так, что стала прозрачной как крылышки стрекозы, ее юбочка задиралась, обнажая чудесную попу, точь-в-точь как у моей любимой. Если человечество когда-либо выражало самое прекрасное в своем физическом облике, юное чудо жизни, то это была она. И в обожании ее зрителями она, казалось, сама в безумном танце выражала любовь к ним.

Но по-настоящему Юля оживилась только в супермаркете. Она рылась в молодежной одежде — по сути, накладных латах, подчеркивающих таинственные прелести молодого тела. Мне плевать было на товары, я ничего в них не понимал, и в примерочной кабинке лез целоваться. Но она досадливо отмахивалась. Я чувствовал себя, как на одном корпоративе с девушкой, когда мы в толпе, с бумажными тарелками в руках, боясь опрокинуть содержимое друг на друга, не знали о чем говорить, и с облегчением потерялись в толпе.

Неужели ей нужно от меня что-то другое? Сейчас изменились отношения в любви. Девушки инстинктивно стремятся к «папику», из заботы о продлении прочного рода, не хочет любви в хижине. Или это просто ревность?

Что такое любовь? Слава богу, я уже мог на эту тему рассуждать. Случайность, когда внезапно угадываешь самого близкого человека? Любимые всегда случайны. Встречаешь ту, на кого положил глаз, и вот — любовь. То есть прирастаешь к тому, кого узнаешь мгновенно.

Это как-то связано с озарением в сознании, как говорил Веня. В сущности, мы ищем, через своеволие близкой нам женщины, что-то иное, желая его последним плачем исцеления. Раньше бы сказали, божественное.

Но почему только через одну женщину? Почему невозможно любить многих? Ведь, я положил глаз на ту гордячку из метро, и ее мгновенный след остался в памяти. Если бы открывалось близкое во многих, всех бы и любил. Почему невозможно влюбиться сразу во многих?

Что-то в твоих убеждениях, Веня, не сходится.

17

После долгого времени бесплодных поисков и ожидания я зашел в высокое кристаллическое здание Центра Универсального Искусственного Интеллекта. Внутри мириады связанных один с другим кассет-компьютеров уходили в мистическую тьму цехов.

Сейчас считается, что абстрактная наука слилась с высокими технологиями. Теоретики уже не нужны, и они исчезли. Академия наук превратилась в технологичное управление энергиями. В будущем УИИ будет управлять энергиями человечества, связывая их для целенаправленного полезного дела, и поглощать свободных творцов, не допуская заманчивого своеволия.

Победил искусственный мозг, ибо победила «церебральная» теория о том, что мыслит мозг, а не все существо человека с его универсальным разумом. Объем памяти в хранилище информации превзошел интеллект всего мира, стал независимым от человеческих чувств. Возникла саморегулируемая система информации. Новые знания расправили крылья и разносятся мгновенно, и контроль власти больше не нужен, она декоративна, и ничто не мешает идти естественным путем развития, поскольку цивилизация нащупала прочное дно великой естественной стабилизации. Неразрушимый кристалл, который приведет к смерти истории.

Раньше у живых экономистов, погруженных в мистику взлетов и падений мировой финансовой системы, была общей одна тревога. Они паниковали при уменьшении цифр роста даже на долю единицы, ибо это грозило опустошением кошельков у мириадов их владельцев.

Другие экономисты настолько намагничивались электронно-информационными технологиями, что целиком погружались в серый мир, где господствуют рациональные законы, и стали бесстрастными фиксаторами этой серой реальности, не замечая стонов и страданий в содрогающемся теле реальности.

Сейчас эта махина Центра, связанного Центром Мирового Интеллекта (ЦМИ), бесстрастно управляет мировой экономикой, прогнозируя оптимальное развитие событий.

В жужжащих коридорах никого не было. Одни автоматы — что тут делать ошибающимся ненадежным людям?

Я потрогал прозрачную стеклянную стену, и стало больно. Словно заныла старая рана, унижение от изгнания из этого храма будущего.

Обмануть проникающую в глубину рацио технику не так уж трудно, стоит только применить человеческую хитрость. Зная ключевой код (мы с приятелями-сослуживцами пользовались им во время работы здесь), я проник в тайную комнату архивов человеческих судеб. Это совершенно пустая изолированная камера, в ней есть что-то мистическое, хотя секретные архивы давно открыты.

За глухой стеной раздался естественный человеческий голос, с легким металлическим акцентом.

— Я вас слушаю.

Это был андроид Оракул — удивительная машина, предназначенная для поиска информации, умела не только пробиваться через тонны «информационного мусора» и обрабатывать запросы жаждущих, но и запоминать мысли каждого гражданина страны и предвидеть его поступки. Не для контроля за населением — в этом не было надобности, ибо экономическая целесообразность естественно отбраковывала все ненужное для цивилизации.

В нем не было древнего наития, поддакивающего властителю, а только строго научное электронно-информационное устройство разгадки закономерности случайностей. Оракул также баловался ролью ясновидящего для человеческих особей. Поэтому его называли народным Оракулом, нашим господином УИ.

Вопрос был один: что случилось с Веней?

Невидимый андроид сказал без запинки:

— Ты еще принадлежишь нам. Увы, не стопроцентный сын цивилизации. В основном приходят существа, гордящиеся своим «коллективным подсознательным». Ты же кентавр.