Под знаком Льва - Леон де Грейфф

Песнопения

1Я начинаюновую песню.Песню простую.

Песню прозрачную, без ухищренийясную песню.Без ухищрений мы веселимсяили тоскуем.Без ухищрений нас прибираетрай или бездна.Пусть эта песня станет подобначистой печали.Пусть моя песня будет немою,ибо нелепостарому сердцу петь о зареи начале,рыская взглядом по горизонтужадно и слепо.

Новую песню я начинаю,жертвуя старой.

Песню преданий,песню скитаний,песню тумана.Пусть в этой песнене громыхают лихо фанфары.Пусть позабудет новая песнябой барабана.песни Востока, южные песни,с вами не скоровстречусь я снова. Это желаньеперегорело.Не по душе мне тихие песнииз Эльсинора.[58]Песни, что пели в лодках норманныили карелы.

Я начинаюновую песню,песню простую.

Я позабуду, тропики, вашипраздные будни:пышную сельву, серенький город…Вас мне не надо,душные ночи, добрые ветры,злые полудни,жаркие споры, шумные рекии водопады.Я начинаю новую песню.Песню, в которойслов будто нету: только значенье,только звучанье.Песню, в которойвесла и парус — вместо мотора.Песню-химеру.Песню-легенду.Песню-преданье.В хрупких спиралях раковин влажныхпрячась от слуха,голос пучины, ты безыскусентоже, наверно.

Но и в пучине все ж различаетчуткое ухопесню рыбачью — возле причалаили в таверне.

Сделаю песню болью своею,солью своею.Песню простую — проще, чем волныоколо рифа.Песню, в которой сходятся разомвсе одиссеи.Песню, что станет лодкой норманна,парусом скифа!

IIНи звука, ни звука, ни звука —лишь неба сожженного мука.Лишь солнца разбухшего бука,и скука, и скука, и скука.Нит-че-во![59]

Возводит жара постепеннополудня тюремные стены,и в центре вселенского пленапылает зенит, как полено.Черт возь-ми!

Тоска и скучища. Затишье.Электроразрядные мышискользят по извилинам крышисознанья… Но это излишне.Нит-че-во!

О где вы, любимые звуки?песни веселья и муки?Где ваши вокальные трюки,тирольцы и башибузуки,казаки? Я, с вами в разлуке,помру от тоски и от скуки.Черт возь-ми!

О черт возьми! Ну и страна!Затишье. Тихость. Тишь одна.Лишь монотонная струнареки, что даже не видна,и всхлипы ветра… Тишина.Вот го-ре-то!

Мечты закрылись на ремонт.Вы представляете? Ай дон'т.[60]Лишь скука, словно мастодонт,утюжит ржавый горизонт.Не бо-лее.

Не более… Как одинокои как это, право, жестоко,беспримесно и однобоко!В нас вперилось солнце, как око,но много ли с этого прока?Ни-ско-леч-ки!

Закат. Дело близится к ночи.Уже небеса в многоточьяхПлеяд, Орионов и прочихсозвездий… Но мне, между прочим,еще тос-кли-вее!

Созвездия Лиры, Персея…В бесплодных усильях потея,порхаю в глухой темноте я,как жалкая тень Прометея,и жалую, жалю, жалею…И что же? Есть прок?Ну, ни-ско-леч-ки!

IIIЯ трубадурить бы и рад.Но что такое трубадур?По милости глупцов и дурон — фокусник и акробат,канатоходец, гистрион,паяц он, клоун, шут, буффон…

Взлетает высоко Икар,но падает на тротуар.Нас отравило на корнюдыханье жабы. На кровизамешен даже ритм любви,и разве эту западнюя трубадурством отменю,когда кровав, как душегуб,и поцелуй любимых губ?Взлетевший в небеса Икарпадет на грязный тротуар.Отвергнутая высотой,мечта падет в навоз и гной,и вавилонский столппадет,едва упрется в небосвод.Любовь?Но длится только мигсчастливой страсти краткий крик,к тому же даже ритм любвизамешен тоже на крови.Быть может, мысли?Высокаты, мысль, вначале, но потомбесплотных мыслей облакабесплодным рушатся дождем,и поцелуй любимых губбезжалостен, как душегуб.

Поэтому не тронь струну,а, предпочтя ей тишину,безмолвной музыкой пишивсе песни мысли и души.Умолкни, бывший балагур,немее мима стань стократ,жонглер и клоун, акробат,канатоходец-трубадур!

Прозаические напевы

Фрагмент

Под небом, где в разрыве облаковто синь мелькнет, то лучик позолоты, —кишенье обездоленных племен:невольники копаются. Илоты.

Людское море. Дюны голых телгрызут гранитный грунт осатанело,и вместо жемчуга сверкает поту них на бронзе тела.

Крошится гулкий камень. Тяжко бьюткирка и лом, прокладывая русло,где заструится паровозный дыми две стальных реки пролягут грузно.

Людское море. Дюны голых телгрызут гранитный грунт осатанело.С холма топограф смотрит в нивелир,как в окуляр артиллерийского прицела.

И, в жизнь сойдя с неписаных страницсвирепого ковбойского устава,в сомбреро, в джинсах жирный инженерна них бинокль, как пулемет, наставил.

С ног на голову все перевернуви опрокинувши пейзаж привычный,глядит прогресса злое божествосквозь призму линзы тахеометричной.Под небом, где в разрывах облаковто синь мелькнет, то лучик позолоты,кишит скопленье нынешних рабов.В гранитный грунт вгрызаются илоты.

Другие напевы

IОна — не глаза, а пламя,она — не уста, а пламя.И в памяти, словно в раме,останется это имя.Я душу оставил с ними —с очами ее, с устами.

Все прочее — так! Случайность.Куда я плыву? Не знаю.На розе ветров качаясь,ладья моя расписнаяв банальность, в гиперболичностьмою увлекает личность.

Она — не руки, а длани.Не длани даже — две лани.О, Сад моего Желанья,о, Сад Наслаждений… Длани,ласковые,как лани!

Все прочее — прах и ветер.Все пепел и пустоцветье.Заветнее нет на свете,наверное, ничего.В насмешку я похоронноспою своему Харону:мол, знай мое удальство!

Но где же она? Ответьте!Все прочее — пустоцветье.Пой песню, моя струна!

А песню подхватит ветер…На этом, на том ли светевернется ко мне она!

IIЧтобы это изречь,эмоций предостаточно, но малооказывается самого главного:стихотворного пустословия.

Все кристально просто в своей прозрачности:под силу клавишам клавицимбала,по зубам белозубому роялю,где родятся родниковые аккордышопеновской балладыили пьесы Шумана ли, Мусоргского,Шубертова экспромта, бетховенского андантеили адажио, илиБаховой фуги, нежной прелюдииДебюсси — но тольковсе это не по зубам рассудочной прозе.

Чтобы это изречь,эмоций предостаточно, но малооказывается самого главного:стихотворного пустословия.

Чтобы это изречь…Изречь? Но зачем и какого черта?Мои глаза прочли эту поэму,и уши мои услышали эту музыку…Пусть же останется неизреченнымто, что не по зубам рассудочной прозе!

IIIПодите к черту! Я непробиваем.Ты сердишься, читатель? И пускай!Меня перевоспитывать не надо.Не нравлюсь я? Другого почитай.

Я страсть как непривычен? Я не моден?Но это ли не рай и благодать!Когда грейффизм войдет однажды в моду,де Грейфф начнет прозрачнее писать.

Да, я безбожно смутен и нечеток.Да, я расплывчат, словно светотень.Но мой туман сродни ночному мраку,в котором вызревает юный день.

Меня перевоспитывать не надо:ведь я мудрее змия, почитай.Но если мудрый гад тебя пугает,то лучше земноводных почитай.

IVНелепое сердце в пучине абсурда,у бреда во власти,во власти крылатой возвышенной болии низменной страсти.

И радость, и смех — за какими горамивсе это осталось?Насуплены брови, тоска и отрыжка,изжога, усталость.Как реяла в небе веселая песня!Веселый сарказм накрывал с головою,и пьяные ягоды губ опьяняли,и вот под луною по-волчьи я вою.

Нелепое сердце в пучине абсурда,у бреда во власти,во власти крылатой возвышенной болии низменной страсти.

VNe dites pas: la vie etc. etc.]еап Moreas[61]Пыжась от счастья, восторгом взрываясь,одни восклицали: «Экая радость!»Я же испортил им разговор:все, мол, сплошная ересь и вздор.

Другие искали во мне участья.Кричали: «Господи! Что за несчастье!»Но я испортил и им разговор:все, мол, сплошная глупость и вздор.

Одни живут пустойМечтой,Другие ищут в мелком вздорегоре.

Я же, как из пагодывездесущий Будда, —и цветы и ягодыпрозреваю всюду.

Вездесущ, как ветери как ревизор,вижу: все на светебредни, чушь и вздор.

Сонатина в тональности ля бемоль