Гусман де Альфараче. Часть вторая - Матео Алеман

Так я говорил, а господин мой внимательно слушал, время от времени приподнимая брови, из чего я заключил, что он не пропускает мои слова мимо ушей. Я прочел его мысли и разгадал намерения: он опасался за себя и за честь своего дома; его добрая слава могла пострадать от огласки, поскольку оскорбленное семейство состояло в родстве с самыми влиятельными и видными лицами в городе.

Я же постарался подлить масла в огонь такими речами:

— Ничто на свете не может смутить или напугать меня: я давно знаю, что судьба ко мне беспощадна, и всякий, кто имеет со мной дело, рискует жизнью и ставит на карту свою честь. Но у меня достанет мужества спокойно встретить любой удар, ибо горький опыт научил меня переносить страдания с твердостью и не терять надежды. Я всегда готов к худшему и вместе с тем верю в удачу и потому спокойно иду навстречу своей судьбе, удары коей никогда не бывают страшнее ее угроз. Но если бы я пал духом, злой рок преследовал бы меня свирепо и неотступно.

Все случившееся — пустяк, и вторник тут ни причем: я не верю в приметы, да и вашему сиятельству не пристало быть суеверным Мендосой[37] и повторять бредни испанцев насчет вторника, как будто этот день заклеймен каким-то особенным проклятьем, а другие дни — лучше. Но если и так, пусть проклятье падет на меня одного, пусть на мою голову обрушатся какие угодно грозы — я не пророню ни единого слова, которое могло бы причинить вам ущерб. Не придавайте значения пустякам, ваше сиятельство, все это вздор. Я же готов служить вам верой и правдой до конца моих дней, что бы ни случилось и чем бы это ни кончилось. А впрочем, на вашем месте я не только бы оставил это дело, но не стал бы вообще появляться на той улице, чтобы не давать пищи пересудам. Да и хлопоты наши ни к чему не ведут. И то сказать, если из тысячи дней невозможно выбрать ни одного подходящего для свидания, то ведь и всей жизни не хватит и придется увековечить ваше ухаживанье наподобие майората, чтобы плодами его могли воспользоваться наследники.

Право же, в Риме можно найти кое-что получше и притом без всяких убытков, трудов и опасностей. Не знаю, а только со мной так не бывает: я не влюбляюсь, а перепархиваю с цветка на цветок, и в этом не отличаюсь от других моих земляков. Я все равно что нож бахчевника: вырезаю кусочки на пробу то из одной дыньки, то из другой. Сегодня здесь, завтра там. Подолгу на одном месте не застреваю и горя не ведаю: сплю и ем исправно, в разлуке не вздыхаю, при свидании позевываю и расправляюсь с ними без церемоний.

Ваше сиятельство — дело другое. У вас все по-рыцарски, на благородный манер. Вы, как и следует могущественному сеньору, пренебрегаете легкой добычей и, словно кречет в погоне за цаплей, готовы преследовать свою жертву за облаками, ни на что невзирая и обо всем позабыв. Впрочем, вам это к лицу; упорство — украшение сильного.

— Нет, Гусманильо, плохо ты разбираешься в этих делах, — возразил мой сеньор. — Это далеко не так; в наше время ничто не может причинить человеку с положением такого вреда и позора, как иной мелкий грешок. Люди моего звания обязаны заботиться о том, чтобы одеяние их не уступало сану, ибо судить о последнем будут по первому. Мельчайшие брызги расползаются в большие пятна. От ничтожного дуновения начинают гудеть органные трубы. Поверь: если бы честь моя не была тут замешана и, в особенности, если бы не данное Николетте слово, что ты посетишь от моего имени сеньору Фабию, я бы не задумываясь бросил эту затею. Но мне не хочется, чтобы дама приписала это слабости характера или малодушию и могла упрекнуть меня в непостоянстве, — дескать, я ветрен, как мальчишка, и в сердце моем любовь держится, как вода в решете. Она, пожалуй, подумает, что я хотел только испытать ее, посмотреть, что она скажет, а потом над ней посмеяться: ведь едва она подала мне надежду, я тотчас ею пренебрег и остановился на полпути.

Мало того что мы, как ты говоришь, весьма несчастливо приступили к делу; я и сам не настолько ослеплен, чтобы не видеть правды: муж этой дамы — один из самых влиятельных сеньоров в Риме, человек знатный, сановный, богатый; и поэтому всякий, кто притязает на благородный образ мыслей, обязан его уважать и оберегать от оскорблений. Положим, она молода и, несомненно, ищет случая развлечься; но это вовсе не значит, что именно я должен доставить ей случай и домогаться ее любви в ущерб моему званию, чести ее супруга и благополучию всей их фамилии.

Как часто мы, мужчины, обращаем свой взор на предмет случайный, упорно добиваясь победы, которая вовсе того не стоит, и не отступаемся единственно ради того, чтобы не прослыть растяпами или слабосильными трусишками! Однако если при столь великом усердии мы до сих пор не поколебали целомудрия этой сеньоры и усилия наши так дешево стоят и так дорого обходятся, я готов признаться, что влечение мое к этой даме было подобно пороху: оно вспыхнуло внезапно, охватив пожаром рассудок, и так же быстро погасло; я вижу, что творю зло, и простираюсь ниц в знак раскаяния и смирения.

Охотно последую твоему совету и откажусь от погони за добычей, которая не дается в руки; напротив, я поступлю с этой сеньорой, оказавшейся в моей власти, как благородный ястреб, который по собственной воле отпускает свою жертву;[38] этим я положу конец порочащим ее слухам и сделаю все, чтобы спасти ее честь и мое доброе имя.

Услышав такие речи, я возликовал: предо мной распахнулись райские врата — я был спасен. Одобрив всей душой намерение сеньора, я постарался облегчить ему отступление, не ради него, а ради себя, и сказал следующее:

— Ваше сиятельство говорите и поступаете сейчас сообразно вашему достоинству. Хотя приятно достичь желаемого, но еще приятнее, на мой взгляд, сознавать, что мы способны подчинить своей воле низменные страсти, особенно когда потворствовать им опасно. Вы рассудили как христианин; решение ваше — плод светлого ума. Не будем же с ним медлить, положитесь на меня, ибо я верный ваш слуга, и если порой, в угоду слабостям господина, готов взять на душу грех, то с тем большим усердием, вернувшись на путь истинный, буду трудиться во исполнение его благих намерений.

С тем он меня и отпустил, проговорив:

— Ступай с богом и не хлопочи более об этом деле, памятуя, что честь моя в твоих руках.

ГЛАВА VII

Слухи о приключении Гусмана де Альфараче разносятся по всему Риму, и он принимает решение уехать во Флоренцию; некий воришка набивается к нему в друзья с намерением обокрасть

Я часто размышляю о том, как ослепляет влюбленных страсть. Невольно задумаешься над примером моего господина, доверившего мне свою честь, словно я был способен не замарать ее. Грустно становится, как вспомню, что, будучи отъявленным лгунишкой, я сумел войти к нему в милость; со мной обсуждались важные дела; мне доверялись тайны и все достояние; к мнению моему прислушивались и со мной считались. А как я злился, когда мне говорили неправду, хотя от меня самого никто никогда не слышал слова правды без примеси лжи!

Я был способен навеки возненавидеть человека, один-единственный раз прилгнувшего мне. Удивительного тут, впрочем, мало: не только я, но и все те, кто сам не может похвалиться щепетильностью, требуют от других безупречной честности, для себя же не видят в том никакой нужды и беспрестанно лгут. Они посулят горы золота, а не дадут и ломаного гроша, если вам что-нибудь от них понадобится и вы попросите их о самом пустячном одолжении. Сколько тут будет уверток, отговорок, отсрочек, сколько обещаний, исполнения которых вы дождетесь не скорее, чем Ной своего ворона[39]. Если же в ваших услугах нуждаются они и вы не сделаете все минута в минуту, если хоть немного промедлите, запоздаете с обещанным и отсрочите исполнение на один только час, вас ославят на весь свет, утверждая, что вы не хозяин своему слову и нечестный человек.

Так же поступал и я, думая про себя: «А с какой стати я буду воздерживаться от лжи? Пусть вранье считается гадким пороком и низостью, мне-то что до этого? Какая разница, правду я говорю или неправду, раз я уже вошел в доверие? Господа так ослеплены страстями, что если даже воочию убедятся в моей нечестности, то не захотят поверить своим глазам. Какой такой чести я лишусь? Чье доверие утрачу? Все и так знают, что я за птица, а любят, ценят, кормят меня именно за то, что я лгу. Так уж устроен свет; ложь и лесть — любимая пища наших властелинов. Но попробуй скажи им, чтобы перестали играть в карты: владения их разорены, а подданные обнищали; чтобы вели себя достойно на улице и в церкви, ибо ветреность их неприлична и вводит в соблазн; чтобы не сорили деньгами, губя свое богатство и самих себя; что, если хватает на мотовство, должно хватить и на жалованье слугам, а между тем челядь у них ходит оборванная и голодная; что если им дана власть и влияние, то пусть позаботятся о бедняках; что если они имеют доступ к государям, пусть ищут себе верных и достойных друзей, ибо фортуна переменчива и счастье непостоянно; чтобы хоть в праздники поднимались пораньше и не опаздывали к мессе, а заодно и исповедовались как следует быть, а не для того только, чтобы поскорей отделаться, словно они лишь по названию христиане; ведь есть и такие, что исполняют свои обязанности ровно настолько, чтобы их нельзя было уличить в неверии; попробуй напомнить им, что они всего лишь люди, и если уже не молоды, то невдолге встретятся со смертью лицом к лицу, ибо стоят одной ногой в могиле. Приговор им вынесен, и подобно тому, как осужденные на казнь расстаются с товарищами по острогу и те прикалывают к их одежде прощальные значки, точно так и эти греховодники должны готовиться к разлуке со зрением, слухом, вкусом, сном; о смертном приговоре ежечасно напоминают им то почки, то печень, то мочевой пузырь; сдает желудок, уходят силы, холодеет кровь, выпадают зубы, кровоточат десны — оседает фундамент, гниют потолочные балки, и нет таких подпорок, что поддержали бы падающую стену, остов расшатан до основания, покосился и рухнул весь дом.