Осень на Шантарских островах - Борис Казанов

Возле мыса Генка подождал меня. Здесь прилив подступал к самой скале. От жеребца валил пар, ему не стоялось на месте, он поднимался на дыбы и вертел хвостом. Генка ослабил поводья, и копь опрометчиво бросился вперед, не разбирая дороги, и тут же провалился в воду по брюхо, а Генка едва не перелетел через его голову -- здесь проходило устье реки, которую затопил прилив. Генка огрел кулаком жеребца, тот захрипел, выбрался из русла, но рассудительности у него не прибавилось, и он помчался дальше, как сумасшедший, расплескивая воду, но вода мешала ему бежать, и он начал выбиваться из сил. Тут Генка, наконец, сдержал его и перевел на спокойный шаг. Я перебрался через речку без особых хлопот, если не считать того, что моя низкорослая кобылка окунулась в воду с головой, одежда на мне стала мокрой, и я теперь дрожал от холода. Дорога круто свернула на восток -- то есть никакой дороги уже не было, все было залито водой. Мы продвигались вслепую по береговой кромке, придерживаясь за скалу, чтоб не сбиться в темноте с пути, а вода все прибывала, кобылка уже погрузилась в нее по грудь. В полную луну прилив в этих местах достигал пятнадцати метров, а сейчас луна была молодая и, значит, прилив будет поменьше, но нам и его хватило бы на всю жизнь... Моя кобылка никак не могла привыкнуть к ударам волны, пугалась и поддавала задом, а потом ржала и широко расставляла передние ноги, чтоб не упасть. Но она ни разу не ослушалась моей руки, потому что не могла поверить, чтоб человек послал ее на гибель просто так, ни за понюшку табаку, -- это была такая славная кобылка, что сам бог не простил бы нам, если б мы утопили ее... Я напрягал зрение, пытаясь что-либо разглядеть в темноте, и едва не налетел на Генку с его вороным.

-- Кони! -- сказал Генка. -- Слышишь, ржут...

-- Какие кони? -- Я совсем забыл, что мы гонимся за убежавшими лошадьми. Держась за повод, я свесился к воде, приставил к уху ладонь. -Ржут... -- согласился я, глянул на берег и закричал: -- Вот он, урез, -- тут мы раз воду брали!..

-- Умница, -- насмешливо сказал Генка, -- и как ты здорово догадался...

Скала была разрезана ручьем, от которого пахнуло парной теплотой, -этот ручеек выливался из источника. Когда лошадь ступила в него, судорога прошла у нее по телу -- ручеек был довольно горячий. Ущелье сужалось в одном месте настолько, что моя грудастая кобылка застряла -- ни вперед, ни назад, и тут она впервые за всю дорогу испугалась и заржала что есть мочи, и те лошади, за которыми мы гнались, ответили ей сверху. Я крикнул Генке, чтоб он подождал меня, но ни жеребец, ни Генка не обратили на меня внимания -- они стоили друг друга. В конце концов кобылка прорвалась вперед, ободрав себе бока, и я, держа ее на поводу, стал подниматься по ручью и поднимался до тех пор, пока не увидел лошадей -- они стояли по брюхо в источнике, положив головы на спину друг другу, как это умеют делать лошади. Им, видно, было хорошо стоять в теплом источнике, они решили переждать здесь темноту и не обращали на нас внимания. Мы с Генкой последовали их примеру и, не снимая одежды, с наслаждением разлеглись в теплой, остро пахнущей воде, и я даже не успел слово проговорить, как уснул.

Разбудило меня солнце. Не вылезая из воды, я приподнялся на локте и оглянулся по сторонам, а потом увидел Генку, который стоял на скале. Я выбрался из источника, отжал одежду, напялил ее на себя и подошел к Генке.

Утро было на редкость хорошее, и я видел громадный луг, зелено-розово переливающийся среди редких деревьев. Внизу сверкал пролив, пар от источника расходился в воздухе. Генка задумчиво смотрел в одну сторону, посмотрел и я и увидел кулика, который низко летел над лугом; и увидел волнующийся след в траве, мокрые спины лошадей, среди которых была и моя кобылка... Я смотрел на них при утреннем свете, и хотя мне было жаль потерянных денег, я не осерчал на Генку, что он отпустил лошадей. Ведь не из-за денег мы мчались в темноте и чуть не утонули под этим берегом, не для того мы неслись, не разбирая дороги, чтоб увезли потом этих лошадей под номерами на пароходе... И безо всякой связи подумал: сколько друзей растерял я по свету, сколько ребят увезли от меня во все стороны пароходы, -- я даже не знал, где они сейчас и встретимся ли когда, как на этот раз с Генкой. И мысленно пожелал им, чтоб они не утонули. Еще я подумал, как будет хорошо от сознания того, что в каком-то диком месте постоянно станет жить дорогое тебе существо, к примеру, эта кобылка, -- рвать траву и вертеть хвостом, и ты не можешь ее потерять, и всему этому я обрадовался, как ребенок, и подумал: никто уже не увезет ее под номером, и, значит, что если кто-нибудь хоть раз испытал в жизни такое, то поймет и не осудит нас...

ПРИХОД

Уже была полночь, а в порту стояла одуряющая духота, жаром несло от раскаленных за день пароходов, и полуголые грузчики, которые катали к холодильнику стокилограммовые бочки со шкурами, прямо обливались потом и ныряли то и дело в огромную цистерну с водой -- купаться в бухте запрещалось. Между тем другая бригада, состоявшая из моряков, работала глубоко под землей, на двадцатиградусном морозе, -- они устанавливали бочки в холодильнике. Бочки доставляли сюда лифтом. Моряки ставили их на цементном полу, перекладывая каждый ряд настилом из прочных досок. В холодильнике слышался шум мощных вентиляторов, которые прогоняли через охладительные камеры нагретый воздух, стены и потолок покрывала аммиачная шуба,

распространявшая отвратительный запах. Моряки были в ватниках, сапогах, в подбитых мехом рукавицах, их дыхание инеем оседало на одежду, и когда они поднимались наверх за новой партией бочек, то долго не могли согреться и топтались возле склада, ошалело таращили глаза по сторонам.

Территория порта была хорошо освещена -- на кранах горели лампы дневного света. Это были японские краны "Сумитомо", кабина управления у них выдвигалась далеко вперед, так что крановщик мог наблюдать, что делается в трюме. Вдоль причалов стоял под разгрузкой товарный состав с пиленым лесом, за ним высились штабеля пустых бочек. Возле грузовой конторы было несколько деревьев, черных от угольной пыли. А по ту сторону бухты была ясно видна понтонная переправа и редкие фигуры гуляющих и стеклянное здание морского вокзала, через которое на пассажирский причал выливался поток людей, -- это были девушки-сезонницы, которых отправляли на рыбокомбинаты. Было видно, как они поднимались на пароходы, держа в руках раскрытые паспорта; сидели на чемоданах и узлах возле швартовых тумб, ожидая своей очереди... Каждый раз, вылезая из холодильника, моряки видели эту нескончаемую погрузку -- она разворачивалась впереди, словно на немом светящемся киноэкране, и возбуждающе действовала на них, но постепенно живое ощущение происходящего убывало, и уже казалось, что наблюдают они нечто бесплотное и нереальное, не имеющее к их жизни никакого отношения.

Только один из них никак не мог успокоиться. Он был новичок на флоте, его только что взяли. Никто не знал его имени, зато он сразу получил прозвище -- Сынуля, очевидно за то, что был гораздо моложе остальных. Сынуля не так давно приехал сюда по вербовке -- на стройку, но работа там не удовлетворила его, он, можно сказать, только и думал, чтоб устроиться на какой-нибудь пароход. Среди сезонников, которые поднимались на пароходы, была и его Танька. Они однажды увиделись в городе, но не решились заговорить, потому что были в ссоре, и, может быть, из-за этой ссоры он и поехал в этот далекий край, а она -- следом за ним... Увидев Таньку в чужом городе, Сынуля тотчас забыл прошлую обиду и уже помышлял о примирении, но вдруг случилось, что они оказались по обе стороны бухты, так и не выяснив своих отношений, и сейчас Танька уедет, а потом они отойдут на рассвете, и бог знает, когда увидятся... Все вокруг теперь казалось Сынуле каким-то странным наваждением: и этот город, по которому он шатался в поисках работы, не зная, куда себя деть, и лица моряков, и работа в холодильнике. Только насчет Таньки он знал точно: она здесь, он видел ее собственными глазами, она сейчас уедет...

Кто-то из моряков окликнул его. Поток груза в это время прекратился, видно, грузчики перекусывали наверху, а здесь моряки совещались о чем-то.

Оказалось, нужно было несколько человек, чтоб поехать на кладбище -похоронить погибшего на промысле моряка. Отбирал людей огромного роста матрос со шрамом, которого Сынуля видел впервые. Он был грубо-красив даже в рабочей одежде, с тем особенным загаром на лице и руках, который бывает у людей, работающих в ледовой обстановке. И этот матрос неожиданно показал на него...

В грузовике ехали четыре человека, не считая шофера: один стоял у переднего борта, а два -- сзади, у ног покойного, который лежал в закрытом гробу, обитом красным сукном. Матрос, который выбрал Сынулю, сидел вместе с шофером -- он показывал дорогу. Шофер вел машину на большой скорости: когда она поднималась на сопку, моряки, стоявшие у заднего борта, упирались ногами в стенку гроба, удерживая его на месте; когда машина спускалась -- то же самое проделывал матрос, который стоял впереди. Он удерживал в руках пустую автомобильную покрышку для амортизации. Это был пожилой человек с бородой -концы ее были засунуты под ватник, который он застегнул до последней пуговицы.