Московские тени - Роман Сенчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Давай, Саня, торопись, – говорит он, присев на кровать пасынка, – время, оно знаешь как бежит. Тебе четырнадцать почти, кажется, еще впереди столько, а… оглянуться не успеешь… – Маркин разводит руками. – Поэтому – торопись. После двадцати там уже, считай, все… До двадцати можно жить, истину там искать, ответы. В песнях ли, в книгах, во всем таком. Человек мучается, думает, его тянет покончить с собой, да, он слишком чист для этого мира, внешнего мира. Сам же видишь, какой он… Да?
Саша стоит посреди комнаты, играть перестал, лицо у него стало скучным; ему явно неинтересна речь полупьяного отчима. Но тот продолжает:
– Человека обжигают, постоянно и неумолимо. И пока тебе нет двадцати, ты еще способен чувствовать ожоги, эти ядовитые пятна, плевки мира… Ты еще пытаешься освободиться, убежать, спастись. Хе-хе… Но потом яд покрывает полностью, с пяток до темечка, и тогда уже все, тогда не потрепыхаешься. Да, Санька… Яд втекает внутрь, заполняет легкие, кишки, мозг. По венам течет не кровь, а… Ну, ты понимаешь. Всё! Теперь – существуй и молчи, думать – и не пытайся. Хе-хе… Живи… в общепринятом смысле слова… Понимаешь, Сань? – Мутными глазами Маркин смотрит на паренька.
Тот кивает, но вид у него, словно его отругали за двойку в дневнике.
– Мда-а, – Маркин встает. – Ладно… Ты долго не засиживайся. Завтра в школу.
– Угу…
* * *Телевизор включен, но звука почти нет – боятся разбудить дочку. Заранее переключили на «ТВ-Центр», чтобы не пропустить «Горькую луну». Сейчас идет какое-то шоу, «Мужской интерес», кажется.
Маркин и Елена лежат под одеялом.
– Алеша, ты меня любишь? – спрашивает жена.
– Да, люблю, – отвечает Маркин.
– А как?
– Очень…
Он вспоминает, как спешил к этой женщине после занятий в Литинституте, перебегал из вагона в вагон, хотелось оказаться быстрее у нужного выхода из метро, у ближайшего к ее дому… Теперь он домой так не спешит.
– А я тебя бесконечно люблю, – шепчет Елена. – Ты мой единственный, моя весна.
– Спасибо, родная.
После паузы она задает еще вопрос:
– Мы всегда будем вместе?
– Всегда, конечно, всегда.
– Мы счастливы?
– А как же… – Маркин подавляет зевок, гладит плечо жены. – Самые счастливые – это мы…
– Правда? – Елена целует мужа, ему на лицо падают ее тяжелые волосы. – Люби-мый!..
Дышать трудно, Маркин осторожно отстраняет жену. Ему очень хочется спать.
– Я, наверное, не буду ждать фильм, – говорит он. – Завтра бы не проспать…
– Будильник нужно, – вздыхает Елена.
– Купим как-нибудь… Спокойной ночи, милая.
– Спокойной ночи.
Маркин поворачивается на левый бок, лицом к стене, зевает, устраивается поудобней. Действие водки почти прошло, голова начинает побаливать. Скорей бы уснуть… И сигарет не забыть пару пачек, на «Бауманской» они дороже почти на рубль… Целый день в киоске… Да ничего, ладно… К весне, может, подвернется что-нибудь лучше… Надо бы…
Он открывает глаза. Елена спит, уткнувшись ему в спину. Телевизор работает. На экране разговаривают мужчина и женщина. Слов не слышно.
– Лена, – тормошит жену Маркин, – фильм. Будешь смотреть?
– Не надо, – стонет она, – тише… Ребенок…
– Как хочешь.
Маркин находит дистанционку, выключает телевизор. Снова поворачивается на левый бок. Да, будильник необходим, это не жизнь… Еще за питанием бежать… Не проспать… Да вряд ли – Дарья опять поднимет… Ладно, если в семь утра, только б не среди ночи… Выспаться…
Глава третья
Афинские ночи
(Апрель 1999-го)
1
Магазин «Стелла» в семнадцати минутах ходьбы от метро. Добрался. Вхожу.
Прямиком в отдел напитков. Ищу пластиковые полуторалитровки с ядовитой газировкой. Ну, «Буратино», «Апельсиновый аромат», «Крем– сода», «Тархун»… Короче, запивка для подзаборных аликов. За шесть рублей в наше время что может быть, сами знаете. Челюсти сводит после пары глотков от химии и красителей.
И вот я проверяю, как распродается эта отрава. Такая у меня работа.
Осматриваю полки с сотней разных бутылок. Водяра, пивко, минералка, пепси, вино… Да, только подумать, сколько людей делают на этом башли. На всем этом пойле. Одни производят ингредиенты, другие смешивают, третьи рекламируют, четвертые продают, пятые перепродают. И я тоже вот…
Из семи видов той отравы, что контролирую, на прилавке только четыре.
– Я из фирмы «Вестас-М», – представляюсь продавщице. – У меня вопрос: где еще три вида нашей продукции? «Тархун», «Дюшес» и «Персиковый аромат»?
Жирная, но изможденная продавщица с раздражением смотрит на меня, потом оглядывается на полки. Отвечает:
– Разошлось.
– Да? – Я в общем-то не удивлен, наше дерьмо неплохо реализуется, дай бог – дешевое. Но все равно должен выяснить: – А почему не сообщаете?
Продавщица, конечно, моментом озлилась:
– Разошлась в течение дня. Что мне, после каждой бутылки к телефону бросаться?! Тоже умники…
– Ясно, – перебиваю, вынимая блокнот, – успокойтесь, пожалуйста.
Сам я на грани, сам могу ей что-нибудь сказануть. Уж на ее убогую злость у меня найдется раза в три круче… Нет, блин, я должен держаться и быть вежливым, деловито-корректным.
Записываю номер магазина, виды распроданной газировки; осведомляюсь о количестве оставшейся. Затем, почти бегом – к метро. Четырнадцать точек в Юго-Западном округе за день – не слабо.
Вечер пятницы…
Только домой ввалился – жена сует мне ребенка:
– Что, пойдете гулять?
Тут уж я могу выплеснуть свои эмоции.
– Да, прям щас, вприпрыжку! Скок-скок… Наверно, пожрать хочется!
– А чего ты орешь?! – отвечает тем же жена.
– Устал, наверно.
– А нормально сказать нельзя? – И, оскорбленная, уносит ребенка в комнату. Хлопает дверью.
Я накладываю себе вермишель, две плоские, наполовину из риса и хлеба, котлеты. Жую. В квартире духота. Отопление не отключили, а погода совсем июньская. За каких-то четыре дня из зимы перескочили в лето.
Набил желудок, немного пришел в себя. Но вместо раздражения появилась усталость. Самое правильное – завалиться сейчас на диван и посмотреть телик. Кровавый боевичок с Брюсом Уиллисом. Но надо вести сына гулять. У нас договоренность с женой, что в пятницу, субботу и воскресенье гуляю с ним я, а жена – в остальные дни. Скорей бы ему два года исполнилось, отдали бы в садик…
– Спасибо, – говорю примирительно. – Что, Саня, пошли прогуляемся?
Жена дуется, но спускает с колен ребенка, тот, визжа, подбегает ко мне. Уже одет для улицы, на ногах сапожки за двести двадцать рублей. Кричит радостно:
– Папунь!..
Беру его под мышку, волоку коляску по лестнице с четвертого этажа. Хорошо, что заставил жену купить эту простенькую и дешевую, она легкая. Жене хотелось, чтоб была не хуже, чем у других – на больших толстых колесах с рессорами, со всякими прибамбасами. Такая и весит, как танк. А меня и эту, когда вот тащусь с ней по лестнице, тянет куда-нибудь выкинуть.
Вот сейчас – самые тяжелые дни. Середина апреля по календарю, а жарень стоит – с ума можно съехать. Все оживает, распускается на глазах. Вчера газоны были черными, грязными, а сегодня подернулись легкой зеленью пробившейся травки. Завтра и вовсе… Птицы распелись на посветлевших деревьях, люди скинули пальто, куртки, даже ходят как-то медленнее, у всех сощуренные глаза. Воздух стал вкусным, несмотря на бензиновый дым.
И так тянет оторваться, полететь подальше отсюда, в тридесятые земли. На море там, в лес…
Перебираюсь с коляской через две оживленные улицы. Проклинаю несущиеся машины, которым наплевать на пешеходные зебры, проклинаю отсутствие светофоров. Вдобавок Саня не хочет сидеть в коляске, тоже куда-то все порывается. Выползает из-под ремня.
– Да сиди ты спокойно, – запихиваю его на сиденьице, – сейчас в Коломенское придем, будешь бегать.
– А не-е-е! – ноет он. – Да-ай!
– Сейчас дам – запомнишь. Сиди нормально, тебе сказано!
Ну ничего, завтра, если получится, то на море не на море, а за город вырвусь. Парни бы только не подвели… Боюсь загадывать, особо мечтать: а то обязательно не состоится.
Дождавшись бреши в потоке машин, перебегаю с другими колясочными папашами и мамашами, прочими пешеходами, через улицу Новинки.
За спиной сигналят, визжат тормоза, там ругань: чуть кого-то не задавили.
И в прошлые годы, ясное дело, были такие дни, когда зима исчезает и ее место на земле занимает молодая, свежая, как пятнадцатилетняя школьница, опьяняющая весна. Но нынче они особенно сильно сносят мне башню. Прямо так тяжело, так хочется чего-то такого… Бросил бы все, вот прямо в любую минуту. Денег только нет, а без них в свободу не поиграешь.
Спасибо Дэну с Борисом – подали надежду отвязаться на пару деньков. Если обломят, станет еще хреновей, еще тяжелей.
Да, каждый год есть несколько дней. Раньше я чувствовал их, догадывался, что они переломные, что они заставляют птиц лететь с континента на континент, и самому тоже хотелось. Но не так сильно, кажется. Моя жизнь была другой, я еще не увяз тогда, не зарос ежедневностью. А теперь все размерено, все предсказуемо: пять дней в неделю бегаю по Юго-Западному округу, контролируя реализацию газировки в гастрономах, ларьках и мини– маркетах, а два дня провожу с семьей. С ребенком гуляю вот, дверцы у шкафа подкручиваю, прочищаю засорившуюся раковину, смотрю телик… И хоть это не так уж давно началось, но так успело достать.
