Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван Антонович толкнул под локоть Максима Родионовича:
— Как полагаете, кум–сваток?
— А какая будет ваша думка, сват–куманек?
Теперь, после примирения, Иван Антонович и Максим Родионович были предельно внимательны и предупредительны друг к другу: ныне, прежде чем что–нибудь решить, они непременно спрашивали друг у друга совета.
— Да нет же! — настаивал Иван Антонович. — Уж скажите, прошу вас, кум, вы!
Во имя возрожденной дружбы Иван Антонович готов был поступиться даже своим непререкаемым меж них прежде авторитетом.
Максим Родионович затоптался на месте, словно намереваясь куда–то бежать: принимать решения, да и высказывать свои мысли первым было для Максима Родионовича делом вовсе не простым. Но кумова толерантность ему льстила.
— Что ж, — задергал он то одним, то другим плечом, — дело вроде честное: мир — большой человек! А съезд — оно же вроде самый большой мир. Да и мирное это дело — съезд… Хотя, с другой стороны, если взглянуть, так сказать, научно на исторический процесс, то Всероссийский съезд видели, кум–сваток, какой кутерьмой закончился — с пролитием крови.
Иван Антонович почесал затылок. Кум был прав. Ну, пускай в Петрограде большого кровопролития и не было, но вот, скажем, в Москве, в Киеве или в Виннице таки покропили мостовые пролетарской кровью.
Иван Антонович и Максим Родионович переглянулись: вспомнилось каждому из них, как муторно им стало, когда все пошли с оружием, чтоб принять участие в восстании, а они двое рыдали друг у друга на груди — одинокие, всеми покинутые…
Но частное совещание между старыми друзьями затянулось, а митинг уже гремел выкриками:
— Требуем съезда!.. Переизбрать Центральную раду!..
Иван Антонович с Максимом Родионовичем тоже закричали:
— Да здравствует социал–демократия! Созвать съезд Советов и пролетарского единства!
И митинг продолжал бурлить. Ораторы один за другим выходили на трибуну и припоминали Центральной раде все ее грехи: предала пролетарское восстание, вместо Советов на местах признает старые земские органы, пропускает на Дон, к контрреволюционному генералу Каледину, вооруженных юнкеров и офицеров.
В резолюции митинга арсенальцы записали следующее:
«Мы, арсенальцы, пролили кровь во имя власти Советов и клянемся теперь всеми силами поддерживать и отстаивать советскую власть. Да здравствует пролетарско–крестьянская революция! Да здравствует социализм!»
3
Но митинги бурлили не только на заводах и фабриках Киева — бурлили они и в частях Киевского гарнизона. Ибо генеральный секретарь военных дел Симон Петлюра издал уже и приказ № 6.
Согласно этому приказу, все неармейские вооруженные группировки, кроме «вильных козаков», должны были передать оружие украинизированным армейским частям, а себя с этого момента считать распущенными. Вторым пунктом приказа объявлялось увольнение из армии солдат русских по национальности.
Корреспонденты газет сразу бросились за интервью: демобилизация? Во время войны? Неслыханно!
Петлюра заложил руку за борт френча и сделал три заявления.
Корреспондентам центральных, российских газет:
— Этим актом свидетельствуем наши дружеские чувства соседнему великоросскому народу. Пускай измученные войной великороссы расходятся по родным домам, где их ждут не дождутся матери, жены и дети. Тяжесть борьбы за нашу неньку берем целиком на свои, украинские плечи.
Агентствам заграничной прессы:
— За украинское дело будем проливать свою собственную, украинскую, кровь. В чужой крови не нуждаемся. На Украинском фронте будут воевать только украинцы…
Сотрудникам украинских газет Петлюра заявил:
— Украина для украинцев. Этим сказано все. Вы свободны.
Немедленно раздался телефонный звонок из расположения франко–бельгийского гарнизона в Дарнице. На проводе был полковник Бонжур.
— Мон женераль! — услышал Петлюра испуганный возглас. — Как понимать, что в такой напряженный момент вы отпускаете из–под ружья половину ваших солдат?
Петлюра ответил:
— Мосье полковник, для того, чтобы вторая половина стала более боеспособной. Чтобы русские — а они все сплошь большевики — не деморализовали нашy украинскую армию.
Полковник Бонжур подумал минуту и сказал:
— Склоняюсь! Это — ва–банк, но понимаю: здесь не каприз игрока, а дальновидность стратега…
— Очень приятно! — промолвил Петлюра. И ему в самом деле стало приятно. — Адьё! Собственно, я хотел сказать: до счастливой встречи, мосье полковник…
И вот волной покатились митинги по всем воинским частям.
Конечно, были и такие, что радовались: ведь четвертый год на позициях, и вдруг — домой!..
Но остальные держались другого мнения:
— Петлюра хочет поссорить между собой солдат украинских и русских!
В Третьем авиапарке митинг был особенно бурным. Объявление приказа обставили здесь тоже особенно пышно: его прочитал специальный представитель Центральной рады.
После оглашения приказа на лафет орудия, из которого в октябрьские дни стреляли по цепям донцов и юнкеров, взобрался авиатехник Федор Королевич.
Федор Королевич сказал:
— Мы выслушали приказ господина Петлюры. Мы выслушали и представителя Центральной рады, который разглагольствовал тут о том, будто бы в нашем авиационном парке идет свара между солдатами украинцами и великороссами. Но вот уже четвертый год мы, солдаты авиации, воюем плечом к плечу, и кто разберет — где здесь украинец, а где русский. Все до одного участвовали мы, авиапарковцы, в восстании против контрреволюционного Временного правительства и все вкупе, вместе с киевскими пролетариями, боролись за победу власти Советов. А до того триста лет вместе ходили в царском ярме.
Королевич обратился к тысячной солдатской толпе, сгрудившейся на площадке вокруг орудия:
— Что мне ему еще сказать, товарищи?
— Долой! — в один голос ответила тысяча голосов.
— Уходи! — сказал Королевич.
Общее собрание солдат Третьего авиапарка постановило:
«B нашем Третьем авиапарке нет никакого раскола между украинцами и великороссами. В революции и свободе равно заинтересованы и украинцы и великороссы. Наш парк сплочен в одну большую семью без национальных разногласий. И украинец, которому дороги интересы рабочего класса, не позволит считать великороссов только гостями в своей стране и вообще, а особенно сейчас, в пору осуществления завоеваний революции.»
Авиапарковцы–русские отказались демобилизоваться.
Авиапарковцы–украинцы дружно крикнули: «Ура русским!»
