Избранное - Леонид Караханович Гурунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как ты добилась этого, вода? — в отчаянии спросил молот.
— Я не бью. Я ласкаю, — был ответ.
Абрикосовое дерево
— Как разыскать мне хоть одного земляка в вашем городе? — спросил я у старожила Владивостока.
— Идите по дворам, как увидите абрикосовое дерево перед домом, постучитесь, и вы не ошибетесь дверью.
Я выбрал свободный час, заглянул в первый же попавшийся двор. Стоит посредине абрикосовое дерево.
Я смелее нажимаю на кнопку звонка. Здесь уж наверняка живет кавказец.
Дверь приоткрылась, и в просвете показался вихрастый русский мальчуган.
— Кто здесь живет, мальчик?
— Здесь мы живем, Савельевы.
Меня это не огорчило. Я рад, что наши кавказские посланцы хорошо прижились под живительным дальневосточным солнцем.
На литературном вечере
Это было на литературном вечере, в Приморье. Мы читали тихоокеанским морякам свои произведения. Первым выступаю я. Аудитория никак не реагирует. Ни одного хлопка. «Не понравилось», — подумал я. Читаю другую миниатюру. Безуспешно. Слушатели мои молчат.
Товарищи уже волнуются за меня, подсказывают:
— Смешное, смешное читай.
Я выбираю самый смешной рассказ, но результат тот же. Ни звука.
С тяжелым сердцем я покидаю трибуну. Но едва только схожу с нее, как раздается грохот, сыплются хлопки.
Оказывается, по издавна сложившейся традиции здесь все аплодисменты приберегают под конец.
Если бы награды, заработанные честно, выдавались вовремя, не оставлялись к концу! Как легко тогда дышалось бы человеку!
Кянкяны
Среди голых, выжженных солнцем холмов я увидел село, а вокруг него сады, посевы, густая зелень. Местность была безводная.
Я спросил, откуда все это.
— Здесь кянкяны прошли, — ответили мне люди.
Я иду дальше по выжженной земле и снова вижу цветущие сады, посевы.
— Откуда? — снова спрашиваю я, и снова люди отвечают мне:
— Здесь кянкяны прошли.
Кянкяны — мастера артезианских колодцев. Как сказочные богатыри, они несут живую воду людям, скупым, бесплодным полям.
И мне чудится: идет кянкян, а за ним, там, где ступает его нога, поднимается жизнь.
Впереди показались коричневые железные крыши домов, буйная зелень вокруг них. И я подумал:
«Вот если бы так сквозь жизнь людей кянкяном пройти!»
Без семи мудрецов
Воробьи
Наши места богаты птицами. Но из всего пернатого мира только воробьи по-настоящему были верны нам.
Другие птицы прилетали и улетали, не привязывались к нашей земле, а воробьи даже зимой не покидали села.
Вообще воробьи зимою — это не то что летом. Зимою, если хорошенько поохотиться, воробья можно голыми руками поймать.
А летом?.. Попробуйте летом близко подойти к воробьям! Веселыми брызгами они перелетают с одного места на другое, ливнем падают на деревья. Шумный, вертлявый народ.
В детстве я почему-то был уверен, что воробьи привыкают не к месту, а к людям, считал, что есть воробьи наши и есть воробьи соседские. И совершенно был убежден, что, когда мать сзывает кур, чтобы насыпать им зерен, на ее зов слетаются вместе с курами одни только наши воробьи. Даже знал их приметы. А какие они ручные, жалкие зимою! Озябшие, взъерошенные. Или прикидывались они такими? Разве узнаешь, что в голове у этих хитрых птах?
Были наши воробьи большие лакомки. А лакомиться у нас в горах летом всегда есть чем. Тут тебе и черешня, и груши, и виноград, и мушмула. Но особенно обожали они туту. И не то чтобы воробьи были прожорливы! Перелетая с ветки на ветку, резвясь, они ссыпали много спелой туты.
У нас в доме из-за этого терпеть не могли воробьев и гнали их из сада. А сколько проклятий высыпала на их головы только одна наша бабушка, не говоря уже о дедушке, который целый день покрикивал на них «киш-киш» и размахивал палкой! Гоняли воробьев все. Даже пугало в садах и на огородах выставляли, чтобы они держались подальше от дома.
Мне было не то восемь, не то девять, когда в нашей местности пронесся слух: идет саранча.
Забили церковные колокола. Дед, бабушка, мать, мой старший брат, все взрослые в доме, схватив что попало под руку, выбежали на улицу. Через минуту село опустело. И стар и млад — все двинулись навстречу саранче.
По тому, как в селе переполошились, я смутно догадывался, что случилась беда, и со всех ног кинулся за взрослыми.
Вот она, саранча! Грозная, белесая лава, заполняя собой траншеи и ямы, которые выкапывались на ее пути, все надвигалась и надвигалась.
Я пришел в ту минуту, когда люди уже выбились из сил, а саранча все шла и шла. Вот она перевалила через зеленый бугор, оставляя за собой голую землю, вот подбирается к другому склону. До нашего села уже рукой подать!
Если саранча пройдет по нашей земле, по нашим садам и полям, все станет таким, как этот голый бугор!
Но вдруг небо потемнело: воробьи! Сотни, тысячи, тучи воробьев.
Я, как сейчас, вижу, с какой яростью они сражаются с саранчой. Воробей не поедал саранчу, он только поражал ее. Ударит клювом, как молоточком, поведет им по земле, снова ударит.
Неподалеку, весело журча, бежал маленький звонкий ручей. Уставшие, потемневшие от пыли воробьи с лету окунались в звенящую струю, плескались в ней и, взъерошив пух, отряхиваясь, снова бросались в бой.
Саранча была остановлена. Получив такую подмогу, люди добили ее.
Теперь воробьев в нашем селе не гонят из садов, не посылают им проклятий. Они по-прежнему летом перелетают с одного дерева на другое, осыпают с веток спелую туту, но никому и в голову не приходит обижаться на них.
Ачан
В нашем селе у новорожденных щенят обрезали уши, а иногда и хвост. Сторожевой пес с обрезанными ушами и без хвоста бывает очень злым. Злость у собак почему-то люди считают достоинством.
Когда у нас появилась Ачан, дед обрубил ей уши да вдобавок еще посадил ее на цепь.
И все же собака не стала злой.
Я не помню, какой была Ачан маленькой, но взрослая Ачан была очень добрая. К людям она привыкала с первого же знакомства. Подойдет, обнюхает ноги незнакомца, порой даже ощерит желтые зубы, слегка поворчит, а через минуту уже помахивает хвостом, ждет ласки.
Обычно Ачан у нас называют собак-брехунов, шумных, неспокойных. Не такой была наша собака. Если ее спускали с цепи, она только и делала, что гонялась за воробьями или, садясь у плоского камня возле ворот, принималась ловить мух. И все это спокойно, без
