Дьюма-Ки - Стивен Кинг

x

Всякий раз, когда у меня возникает мысль, а не привиделось ли мне случившееся в цистерне, я смотрю на сложный рисунок белых шрамов на левой стороне груди. Любой, кто увидит меня обнаженным, не обратит на эти шрамы особого внимания. Из-за несчастного случая мое тело испещрено шрамами, так что эти теряются среди куда более заметных. Но остались они от зубов ожившей куклы. Она прокусила рубашку, кожу, начала рвать мышцы.

С тем, чтобы добраться до моего сердца.

xi

Я чуть не перевернул вторую бутылку, прежде чем мне удалось ее поднять. Вскрикнул главным образом от изумления, но и от боли тоже. Почувствовал, как вновь потекла кровь – на этот раз под рубашкой, в складку между грудью и животом. Персе дергалась в моем кармане, извивалась в моем кармане, кусала и рвала, проникая все глубже, глубже, глубже. Мне пришлось отдирать ее от себя, вместе с куском окровавленной материи и собственным мясом. Статуэтка более не была прохладной и гладкой. Она стала горячей. Пыталась вырваться из руки.

– Иди сюда! – крикнул наверху Уайрман. – Иди, тебе же этого хочется?

Она вонзила крошечные фарфоровые зубы, острые как иголки, в кожаную перепонку между большим и указательным пальцами. Я взвыл. И она смогла бы вырваться, несмотря на всю мою ярость и решимость, но браслеты няни Мельды соскользнули вниз, и я почувствовал, как она отпрянула от них, попыталась спрятаться в моей ладони. Одна нога попала между средним и безымянным пальцами. Я их крепко сжал, не давая ноге сдвинуться с места. Крепко сжал. Движения Персе замедлились. Я не могу поклясться, что один из браслетов касался ее (происходило все в кромешной тьме), но практически уверен, что касался.

Сверху донесся звук выстрела из гарпунного пистолета, за которым последовал крик, буквально пронзивший мой мозг. В эхе этого крика, почти растворившийся в нем, я все-таки услышал голос Уайрмана:

– Встань позади меня, Джек! Возьми один из…

И все, только шум борьбы и злобный, нечеловеческий смех двух давно умерших маленьких девочек.

Ручку фонаря я зажимал коленями, полностью отдавая себе отчет, что в темноте все могло пойти не так, особенно для однорукого. Шанс у меня был только один. И учитывая условия, я понимал, что наилучший вариант – действовать без лишних раздумий.

«Нет! Прекрати! Не делай…»

Я бросил ее в воду, и в одном это сразу дало результат: злобный смех девочек сменился криками изумленного ужаса. Потом я услышал Джека – истеричный, на грани безумия голос, и как же я обрадовался, что слышу его!

– Вот это правильно, чешите отсюда! До того, как ваш гребаный корабль уплывет и оставит вас на берегу!

А у меня возникла новая серьезная проблема. Я держал фонарь в единственной руке, Персе была внутри… но крышка лежала где-то на земле, я не мог ее разглядеть. И не было у меня второй руки, чтобы нащупать крышку.

– Уайрман! – позвал я. – Уайрман, ты здесь?

После паузы, достаточной для того, чтобы в сердце начали прорастать зернышки всех четырех видов страха[194], он ответил:

– Да, мучачо. Еще здесь.

– Все в порядке?

– Одна из них поцарапала меня, и рану придется продезинфицировать, а в остальном – да. По большому счету с нами обоими все в порядке.

– Джек, ты можешь спуститься? Мне нужна рука. – И вот тут, сидя среди костей, держа наполненный водой фонарь, подняв его, как факел Статуи свободы, я начал смеяться.

Когда испытываешь такое облегчение, по-другому никак нельзя.

xii

Мои глаза достаточно привыкли к сумраку, чтобы различить темное пятно, плывущее по стене цистерны: Джек спускался по лестнице. Из фонаря, который я держал в руке, доносилось постукивание… слабое, едва слышное, но постукивание. Перед моим мысленным взором возникла женщина, утонувшая в узком металлическом баке, но я отогнал этот образ. Слишком уж он напоминал произошедшее с Илзе, а монстр, которого я упрятал в водяную тюрьму, не имел ничего общего с моей дочерью.

– Одной перекладины нет, – предупредил я. – И если ты не хочешь здесь умереть, будь предельно осторожен.

– Я не могу умереть сегодня, – ответил он высоким и дрожащим голосом, каким не говорил никогда. – Завтра у меня свидание.

– Поздравляю.

– Спа…

Он промахнулся мимо перекладины. Лестница сместилась. Я уже не сомневался, что сейчас он упадет на меня, на фонарь, который я держал в руке. А если вода выплеснется, то Персе выскользнет, и все наши усилия пойдут прахом.

– Что там у вас? – крикнул сверху Уайрман. – Что происходит?

Джек удержался, схватился рукой за так удачно подвернувшийся выступ на блоке кораллового известняка. Я увидел, как его нога дотянулась до следующей перекладины.

– Господи, – прошептал он, – Господи, Господи.

– Что там у вас? – проревел Уайрман.

– У Джека Кантори лопнули штаны, – ответил я. – А теперь помолчи. Джек, ты почти на месте. Она в фонаре, но у меня только одна рука, и я не могу взять крышку. Ты должен спуститься и найти ее. На меня можешь наступить, я не против, но только не выбей из моей руки фонарь. Хорошо?

– Х-хорошо. Эдгар, я уже думал, что свалюсь.

– Я тоже. Спускайся дальше. Только медленно.

Он спустился, сначала наступил мне на бедро (больно), потом поставил ногу на одну из пустых пластиковых бутылок. Она затрещала. Наступил на что-то еще, и это что-то, чвакнув, развалилось, как сломанная погремушка.

– Эдгар, что это было? – Джек чуть не плакал. – Что…

– Ерунда. – Я не сомневался, что он раздавил череп Ади. Бедро Джека задело фонарь. Несколько капель холодной воды упали мне на руку. В металлическом цилиндре что-то ударилось и повернулось. А в голове открылся ужасный черно-зеленый (цвета воды в глубинах, куда не проникает свет) глаз. Посмотрел на мои самые тайные мысли в том месте, где злость перекрывает ярость и становится убийственной. Увидел… потом укусил. Как женщина может укусить сливу. Никогда не забуду этого ощущения.

– Осторожно, Джек… места тут – чуть. Как на сверхмалой подводной лодке. Помни об этом.

– Мне не по себе, босс. Легкий приступ клаустрофобии.

– Глубоко вдохни. Ты можешь это сделать. Мы скоро выберемся отсюда. У тебя есть спички?

Спичек у него не было. Как и зажигалки. В субботу Джек мог выпить шесть банок пива, но табачный дым не пачкал его легкие. Потекли долгие, кошмарные минуты (Уайрман говорит, не больше четырех, но по моим ощущениям – тридцать, как минимум тридцать), в течение которых Джек вставал на колени, рылся руками среди костей, чуть смещался, снова вставал на колени, рылся. Моя рука начала уставать. Моя кисть начала неметь. Кровь по-прежнему бежала из раны на груди – то ли медленно свертывалась, то ли не свертывалась вообще. Но хуже всего дело обстояло с кистью. Чувствительность пропала полностью, скоро у меня создалось впечатление, что я уже и не держу фонарь, потому что видеть его не мог и не чувствовал кожей. А ощущение веса скрадывалось усталостью мышц. Мне пришлось бороться с желанием постучать металлической ручкой по стене, чтобы убедиться, что я по-прежнему держу фонарь, хотя я знал: если постучу, могу его выронить. Появились мысли, что крышка окончательно затерялась среди костей и костных осколков, и Джеку никогда не найти ее без света.