Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015 - Игорь Смирнов

28

Jacques Derrida, Spectres de Marx. L'Гtat de la dette, le travail du deuil et la nouvelle Internationale, Paris, 1993, 38. Ср. сопоставление позиций Деррида и Фукуямы в: Christoph Cox, The (End of the) End of History.- In: The Ends of Theory, ed.by J. Herron e. a., Detroit, 1996, 120–134.

29

Так же, как Деррида, но без критической, вразрез с ним, оценки интерпретировал когдато Второе пришествие К. Лёвит: perfectum praesens — время, в которое явился Христос, поддается только одной операции — воспроизведению (Karl LЪwith, Weltgeschichte und Heilsgeschehen. Die theologischen Voraussetzungen der Geschichtsphilosophie (1952), Stuttgart, 1953, 168).

30

Norbert Bolz, Einleitung. Die Moderne als Ruine. - In: Ruinen des Denkens. Denken in Ruinen, hrsg. von N. Bolz, W. van Reijen, Frankfurt am Main, 1996, 7 ff.

31

Бодрийаровская редакция постисторизма такова: приняв неумолимость смерти, человек превозмогает и себя, и свое тщание трансформировать культуру — по ту сторону конца и того и другого он остается один на один с той генетической программой, которую он на 98 % делит с приматами и на 90 % — с мышами. От самого Бодрийара не укрылось, что его ход мысли несколько абсурден (цит. по: Jean Baudrillard, Жberleben und Unsterblichkeit. - In: Anthropologie nach dem Tode des Menschen, hrsg. von D. Kamper, Ch. Wulf, Яbersetzt von B. Dieckmann, Frankfurt am Main, 1994, 335–354). О постисторизме Бодрийара см. подробно: Patrick Brantlinger. Apocalypse 2001; or, What Happens after Posthistory? — Cultural Critique, 1998, № 39, 71 ff.

32

Цит. по: Carlo Ginzburg, Spurensicherungen. Жber verborgene Geschichte, Kunst und soziales GedКchtnis, ubersetzt von K.F. Hauber, Berlin, 1983, 25–46.

33

Ibid., 61–96.

34

Положения, сформулированные Данто, получили значительное распространение и разнообразное приложение — ср. хотя бы: Hans Ulrich Gumbrecht, History of Literature — Fragment of a Vanished Totality? — New Literary History, 1985, Vol. XVI, № 3, 467–479. Впрочем, у Данто были и оппоненты. Если Х.У. Гумбрехт требовал нового подхода к трансформациям литературы, повторяя вслед за Данто, что история не явлена нам как целое, то Р. Козеллек не принял тезиса, который уравнивал тексты об истории с повествовательными. Не называя имени Данто, но, несомненно, имея его в виду, Козеллек писал о том, что исторический труд сразу и повествовательнофикционален, коль скоро он передает события, непосредственными свидетелями которых мы не были, в рассказе о них, и дескриптивногипотетичен, раз он сталкивается с длящимися во времени структурами, скажем, с правовыми. Во втором из своих качеств исторический дискурс в состоянии быть прогнозирующим, так что он не отцеплен вовсе от будущего (Reinhart Koselleck, Darstellung, Ereignis und Struktur (1970). - In: R.K., Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten, Frankfurt am Main, 1989, 144–157). Обсуждение диахронического структурализма не входит в мою задачу. Ср., однако, его манифест: Algirdas Julien Greimas, Sur l'histoire ОvОnementielle et l'histoire fondamentale. - In: Geschichte — Ereignis und ErzКhiung = Poetik und Hermeneutik, Bd.V, hrsg. von R. Koselleck, W.-D. Stempel, MЯnchen, 1973, 139–153; ср. также: Вяч. Вс. Иванов, Взаимоотношение динамического исследования эволюции языка, текста и культуры (К постановке проблемы). — Известия АН СССР. Серия литературы и языка, 1982, т. 41, № 5, 406–419.

35

Roland Barthes, Historical Discourse. - Social Science Information, 1967, Vol. VI, № 4, 145–154.

36

Hayden White, Melahistory. The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe, Baltimore, London, 1973, XII (подчеркнуто автором).

37

Hayden White, The Problem of Change in Literary History. - New Literary History, 1975, Vol. VII, № 1, 97-111.

38

Michel de Certeau, L'Оcriture de l'histoire, Paris, 1975, 120.

39

Ibid., 60.

40

Марквард насмешливо перефразировал Маркса: "Die Geschichtsphilosophen haben die Welt nur verschieden verКndert; es kommt darauf an, sie zu verschonen" (Odo Marquard, Schwierigkeiten mit der Geschichtsphilosophie. AufsКtze (1973), Frankfurt am Main, 1982, 81). В своей книге Марквард сделал упор на то, что понятие "философия истории" ввел в обиход Вольтер. Спору нет, XVIII в. был временем роста самосознания философии истории (в этом процессе участвовала и Екатерининская Россия — см. подробно: Т.В. Артемьева, Идея истории в России XVIII века, СанктПетербург, 1998). Чтобы попостмодернистски подточить устои философии истории, Марквард призвал на помощь историю понятий — более или менее традиционалистски настроенную дисциплину, явившуюся одним из прямых продолжений тех работ 1930-1950-х гг., которые диахронически реконструировали ментальные конвенции (Козеллек декларировал: "Die Begriffsgeschichte klКrt […] die Mehrschichtigkeit von chronologisch aus verschiedenen Zeiten herrЯhrenden Bedeutungen eines Begriffs" (R.K., Begriffsgeschichte und Socialgeschichte, — In: Historische Semantik und Begriffsgeschichte, hrsg. von R. Koselleck, Stuttgart, 1979, 33). В той мере, в какой история понятий жаждет добиться самостоятельности среди прочих подходов к прошлому, она творит опасные миражи: доверившись ей, легко забыть, что феномены могут бытовать и безымянно, и под псевдонимами. Наше время перемещает акцент с истории понятий на историю мотивов — с преобразований самосознания культуры на трансформации смыслового материала, из которого она возводится, — см., например: Rainer Georg GrЯbel, Sirenen und Kometen. Axiologie und Geschichte der Motive Wasserfrau und Haarstern in slavischen und anderen europКischen Literaturen, Frankfurt am Main e.a., 1995.

41

О воздействии трехфазовой диахронической модели Иоахима Флорского на мышление XIX–XX вв. см. подробно: Ernst Bloch, Das Prinzip Hoffnung (1959), Bd. 2, Frankfurt am Main, 1967, 590–598.

42

Без особого воодушевления возражая Маркварду, Ю. Хабермас всегонавсего варьировал наивный социальный оптимизм Поппера. Да, философия истории была духовным продуктом XVIII–XIX вв., компенсировав в роли целостного знания о судьбе человека буржуазную индивидуализацию, дробление больших мировоззренческих систем. Эта философия истории, конечно, отжила свой век. Но новая не за горами, ибо человек втягивается в глобальное коммуницирование, творящее действительное, а не фиктивное, как прежде, единство его истории (JЯrgen Habermas, Жber das Subjekt der Geschichte. Kurze Bemerkungen zu falsch gestellten Alternativen, — In: Geschichte — Ereignis una ErzКhlung… 470–476).

43

Это положение вряд ли применимо ко всей философии истории XVIII–XIX вв. Так, для Ф. Шлегеля история предопределена тем, что она ступенчато реализует свойственные "внутреннему" человеку"…hЪheren Geist und gЪttlichen Funken" (Friedrich Schlegel, Philosophie der Geschichte (1829), hrsg. von J.-J.Ausfett, MЯnchen e.a., 1971, 15).

44

Carl Schmitt, Der Begriff des Politischen. Text von 1932 mit einem Vorwort und drei Corollarien, Berlin, 1996, 20–96.

45

См. статьи, собранные в: The Historic Turn in the Human Sciences, ed. by T.J. McDonald, Ann Arbor, Michigan, 1996. Нужно отметить, что сегодняшняя историзация знания подчас бывает в своих посылках непристойно наивной. Вот как формулирует свои намерения один из борцов с постисторизмом: "…I shall argue that both the meaning and truth of our descriptions of the world depend not just upon other texts, but also upon personal experiences which are produced by things in the world" (C. Behan McCullagh. The Truth of History, London, New York, 1998, 16). Отсюда делается вывод о том, что и писание истории может быть референциально истинным. Австралийского автора нисколько не смущает то, что руссоистский "человек природы и правды", каковому он предназначает постигать историю, живет не в ней: его удел — биологическая эволюция. Еще одна работа, свидетельствующая о том, что историзм ныне на подъеме, правда, не обязательно удающемся (Murray G. Murphey, Philosophical Foundations of Historical Knowledge, New York, 1994), выдвигает хорошо продуманную теорию действий, при помощи которой, однако, никак нельзя вникнуть в метаакциональную текстуальность диахронии. Закономерно, что старомодное сведение всей истории к акциональной (264) сопровождается здесь недопустимым уравниванием конструктов, разрабатываемых в гуманитарных и естественнонаучных дисциплинах (287). Культуропроизводительный труд истории при этом отступает в тень.

46

Ср. инспирированное ими рассмотрение русского культурнополитического материала: Susi Frank, Sibirien: Peripherie und Anderes der russischen Kultur. - In: "Mein Russland". Literarische Konzeptualisierungen und kulturelle Projektionen = Wiener Slawistischer Almanach, 1997, Sonderband, 44, 357–381.

47

Louis Adrian Montrose, Professing the Renaissance: The Poetics and Politics of Culture. - In: The New Historicism, ed. by H.A. Veeser, New York, London, 1989, 21. [Рус. пер.: Л.А. Монроз. Изучение Ренессанса: поэтика и политика культуры // НЛО. № 42 (2000). С. 18].

48

Lynn Hunt, History Beyond Social Theory. - In: The States of "Theory". History, An, and Critical Discourse, ed. by D. Carrol, New York, 1990, 95-111. Здесь кстати сказать, что Уайт отреагировал на NH с раздражением, заклеймив его как "historical idealism" и "textualist fallacy". Компрометируя NH, Уайт использовал, говоря его языком, "стратегию", к которой отстающая культура всегда прибегает, когда обнаруживает, что ее обгоняют: "это уже было!". NH несет в себе, по Уайту, черты сразу и формализма, и марксизма и к тому же мало отличается от New Criticism (Hayden White, New Historicism: A Comment. - In: The New Historicism, 293–302). [Рус. пер.: Х. Уайт. По поводу "нового историзма" // НЛО. № 42 (2000). С. 37–46].

49

См., например: Gabrielle M. Spiegel, History, Historicism, and the Social Logic of the Text in the Middle Ages (1990); цит. немецкий перевод этой статьи из: Geschichte schreiben in der Postmoderne (Яbersetzt von A.J. Johnston, Ch. Conrad), 161–202.

50

Тем самым выясняется, что жизненный антецедент не менее значим для исследователя, объясняющего текст, чем претекст, на чем подробно останавливается А. М. Э. Насколько мне известно, далеко продвинутых теорий, затрагивающих проблему прототипов, пока нет. Первоочередным материалом для такой теории могли бы стать романы о литературе. Как правило, они подчеркнуто прототипичны. Чем более литература концентрируется на себе, тем острее она нуждается в том, чтобы легитимироваться в привязке к быту. Похоже, что соответствие 'геройпрототип' не бывает однооднозначным. В roman И clef у персонажа несколько фактических прообразов (такова, скажем, проза Вагинова). Мифологолитературное двойничество проецируется на реальные лица. Roman И clef предполагает, что мимезис совершается в самой жизни. Wahrheit превращается в Dichtung. Источником прототипического романа оказывается интерсубъективность, реконструированная автором из фактов (из "face-to-face interactions") или сконструированная им из них. Учитывающая это обстоятельство теория прототипов, будь она создана, не противоречила бы той интертекстуальной теории, для которой текст всегда ведет диалог с некогда состоявшимся диалогом.