Избранный - Бернис Рубенс

Она не спрашивала. Не хотела, чтобы отец ехал туда. Пусть Норману хоть недолго придется рассчитывать на себя, пусть с ним возятся другие. Пусть в кои-то веки он тоже страдает. В конце концов, она имеет полное право на такие мысли. Достаточно взглянуть на отца, чтобы они сами закрались в голову.

При известии о том, что ехать сейчас нельзя, у рабби Цвека отлегло от сердца. Он смутно догадывался, что Белла не спрашивала, и был благодарен ей за это, и с радостью допустил, чтобы между ними простерлось сомнение.

— Значит, у него всё в порядке, — сказал он. — И хорошо, что в порядке. Он поправится. Бросит таблетки. Доктор Леви был прав. Это лучшее, что мы могли сделать. — Он был почти счастлив, что всё сложилось именно так, что всё под контролем. Малейшее утешение, кто бы его ни подал, рождало в нем огромный оптимизм. — Я бы плотно позавтракал, — добавил он, и Белла охотно приготовила ему завтрак.

— Я сегодня сам пойду в лавку, — сказал он Белле. — Дам тебе отдых.

Ему не хотелось возвращаться к поискам. Почему бы не прервать их на день? А если Нормана вылечат, то и искать не придется. К чему лезть на рожон. Нет уж. Сегодня он не станет этим заниматься. Побудет в лавке.

Лавка была убежищем и для Беллы, и она боялась остаться одна в квартире. Но не смогла отказаться от предложения отца. Однако же неприсутствие Нормана ее пугало. Без него она отчего-то чувствовала себя скованной по рукам и ногам, словно ее вдруг лишили всякой причины делать что-либо. Отец уже подошел к двери. Она понимала его спешку.

— Шарф захвати, — сказала она, — внизу бывает прохладно.

— Не беда. — Он открыл дверь. — Если замерзну, включу обогреватель.

Ей хотелось его задержать. Она всегда воспринимала как должное, что отец от нее зависит, теперь же, когда он собрался уйти, да еще так решительно, она вдруг поняла, что не сможет без него обходиться, по крайней мере без его нужд, которые, вкупе с Нормановыми, составляли для нее единственный смысл существования. Оставшись одна в квартире, она отворачивалась от входной двери, и от двери в комнату Нормана, и от кухни, и вообще от каждой двери, пока не описала полный круг. Белла бросилась к выходу и увидела, как отец скрывается за углом лестницы.

— Если будет много народу, зови, — крикнула она ему вслед.

— Сам справлюсь, — крикнул в ответ отец. В голосе его слышалась радость.

7

Он поднял ставни над дверью лавки и увидел, что снаружи ждет миссис Гольден. Обычно в такую рань покупатели не заглядывали. Но потом он вспомнил, что миссис Гольден накануне была в лавке и видела, как Нормана увозили. И вот явилась полюбопытствовать, что нового. Ему стало противно. Он не нуждался в ее завуалированном сочувствии. Однако ж она была ближайшей подругой Сары, упокой Господи ее душу, особенно в последние дни, и так ее любила, что готова была вперед нее отправиться на тот свет. Ради Сары он улыбнулся, открыл миссис Гольден дверь и поковылял за прилавок. Она вошла за ним. Очутившись по ту сторону разделявшей их крышки, он поднял глаза и наконец проговорил:

— Миссис Гольден, вы что-то хотели?

Она достала из сумочки листок бумаги и протянула рабби Цвеку. Это тоже было не в обычаях миссис Гольден. Она никогда не знала, чего хочет. Продавцу приходилось предлагать ей всякую всячину, чтобы встряхнуть ее память. Предложишь ей сахару, она вспомнит, что нужен чай или сливочное масло для хлеба. О спичках она вечно забывала — видимо, потому, что с этим товаром у миссис Гольден не возникало никаких ассоциаций. Сегодня же всё, что ей нужно, было аккуратно выписано в столбик, в том числе и спички. Рабби Цвек шаркал по магазину, собирал покупки и одну за другой относил на прилавок. Миссис Гольден провожала его взглядом, но они не перемолвились ни словом. Наконец рабби Цвек собрал всё необходимое и присовокупил счет на клочке оберточной бумаги.

— Один фунт, три шиллинга и два пенса? — Он поднял глаза.

Она достала из сумочки две фунтовые банкноты и протянула ему. Он молча отдал ей сдачу. Одну за другой она сложила покупки в хозяйственную сумку, повернулась и пошла к двери.

Рабби Цвек разозлился. Она так многозначительно молчала — наверное, щадила его чувства, великодушно подумал он. И вдруг понял, что не хочет, чтобы его чувства щадили.

— Миссис Гольден, — окликнул он, — что же вы ничего не скажете?

Миссис Гольден вернулась к прилавку.

— Я думала, вам не хочется, чтобы я говорила.

— Вам есть что сказать? — раздраженно спросил рабби Цвек. — Так скажите.

— Нечего, — пробормотала она и снова развернулась к двери.

— Ему уже лучше, — крикнул ей вслед рабби Цвек.

Миссис Гольден опять обернулась и села на стул для покупателей.

— Слава богу, — сказала она. — Конечно, ему станет лучше. Разве могло быть иначе?

Ей явно не хотелось заканчивать разговор, но и как его продолжить, она не знала и взглянула на рабби Цвека: что-то он ответит.

— Его скоро выпишут, — сказал он.

— Вот и хорошо.

К этому миссис Гольден добавить было нечего. Оба ухитрились обойти молчанием причину, последствия, симптомы и диагноз — предметы сплетен и домыслов. Говорить им больше было не о чем. Норману лучше. Скоро он будет дома. Что тут обсуждать? Однако же миссис Гольден не хотелось уходить, и она чувствовала, что и рабби Цвеку хочется ее задержать.

— Посидите со мной, миссис Гольден, — сказал он. — Я не очень занят.

Он всегда называл ее миссис Гольден. И Сара тоже, хотя они были знакомы с ней с тех пор, как поженились. Как ни бился, рабби Цвек не сумел вспомнить, как же зовут миссис Гольден. Он помнил, как звали мистера Гольдена. Льюис. Они называли его Лу. Его не стало пять лет назад; наверное, рабби Цвек до самой смерти миссис Гольден так и не вспомнит, как ее зовут.

— А помните, — начал он, — давным-давно, когда мои дети были маленькие, и ваши тоже, мы часто выбирались на природу. Помните, как мы вместе ездили на пикники?

— Я помню пикники, — ответила она и, в свою очередь, спросила: — А помните, как мы все ходили в театр смотреть спектакль на идише? Помните?

— Помню, — сказал рабби Цвек. Его ход. — А помните школьные концерты? Помните?

И это миссис Гольден тоже помнила. Театр, пикники, концерты — по аналогии и вразнобой они перебрали все воспоминания и сидели, думая каждый о своем, и каждому