Избранный - Бернис Рубенс

— Покажите, — попросил Норман.

Человек раскрыл ладонь: там лежала белая таблетка.

— Это вам, — великодушно сказал он.

Норман уставился на таблетку, потом на человека, потом снова на таблетку в его руке. Больше всего его поразил не ее утешительный цвет, а ужасное одиночество. Уж много лет Норману не доводилось видеть одну-единственную таблетку. Ежедневная его доза составляла горсть, где таблеток было без счета, с каждым днем всё больше и больше. Одинокое белое пятнышко в своем бесстыдстве казалось чудовищно унизительным. Как можно до такой степени умалять его нужду? Уж что-что, а гордость у него еще оставалась. Он перевел взгляд на человека и рассмеялся.

— Кем вы себя возомнили? — спросил он. — Врачом?

— Я министр здравоохранения, — отвечал человек. — Эту можете взять даром.

Значит, была надежда.

— Можно ли достать еще, за деньги? — уточнил Норман.

— Думаю, вы знаете, что это запрещено законом, — сказал Министр. — Их законом. Этих полоумных, там, снаружи. — Он преклонил колени на кровати. — Позвольте процитировать, — продолжил он сановито, — позвольте процитировать моего коллегу, занимающего такую же должность в теневом кабинете. В том кабинете, что снаружи, — добавил он, чувствуя потребность пояснить свои слова. — Амфетамины, — выговорил он с проворством уличного наркоторговца, — амфетамины так же опасны, как и тяжелые вещества, а тяжелые вещества запрещены законом. — Он ссутулился. — Иными словами, приятель, мы с вами, коль скоро принимаем белые, то бишь амфетамины, мы с вами нарушаем закон. Тот, что снаружи, — добавил он. — Но в этом месте, где мне выпала честь занимать свой пост всё время, что существует правительство, незаконно только одно, не считая моей мерзкой матушки: не иметь денег.

— Сколько? — спросил Норман.

— Фунт в день. И берите сколько хотите.

Норман не верил своей удаче. Дома он платил в два с лишним раза больше, причем за ограниченное количество. Он улыбнулся, вспомнив, что сказал ему отец на прощанье. «Это для твоего блага». Как же он был прав! Норман обвел взглядом палату и подумал, не остаться ли тут навсегда. Почему бы и нет? Здесь тоже есть жизнь, другие люди, другие палаты, сады, женщины, никаких родственников и, самое главное, амфетамин в избытке. Он отправил таблетку в рот — символический жест, призванный успокоить раздраженный желудок, мол, дальше будет больше. Потом вспомнил, что прибыл сюда без денег, в одной пижаме. И его снова охватила паника. Он повернулся к человеку на кровати.

— Как вас зовут? — спросил он, решив, что, раз уж между ними установятся определенные отношения, необходимо представиться друг другу. — Меня Норман, — сказал он.

— Я же вам говорил. Я министр здравоохранения.

Норман протянул руку, удивляясь почтению, которое инстинктивно почувствовал к этому человеку.

— Тогда можно я буду называть вас Министром? — спросил он.

— Как пожелаете.

— Тогда, — Норман замялся, — не могли бы вы, Министр, отпустить мне в кредит хоть сколько-то белых. Я приехал сюда в одной пижаме.

— Для такого случая у нас имеется запас, — ответил Министр, — поскольку большинство приезжает, можно сказать, в ночных нарядах. Наличными при получении или кредит под десять процентов.

Норман понятия не имел, откуда возьмет деньги, но это уже другой вопрос.

— Да, — ответил он, — я согласен на ваши условия. Завтра я отдам вам деньги. — Он протянул руку.

— Не сейчас, — возразил Министр. — Они у меня в столе в кабинете. Я принесу их попозже.

— Хорошо, — согласился Норман, снова с готовностью принимая фантазию этого человека. — А когда? Ведь скоро?

— После завтрака, — пояснил Министр, — мы с вами угостимся белыми.

Норман вернулся в кровать. Обернулся к Министру и увидел, что тот таращится на него. Норман крикнул через всю палату, словно вдруг вспомнил:

— Давно вы здесь?

Министр по-прежнему таращился на него.

— Давно? — повторил Норман.

— В общей сложности шесть лет, — ответил за Министра другой пациент. — Он попадает сюда вот уже шесть лет.

Норман содрогнулся. Он будто посмотрел на себя холодным и отсутствующим взглядом Министра. Вспомнил, как подумывал, не остаться ли здесь навсегда, и решительно отмел эту мысль. Не хватало еще таращиться, как Министр, сколь бы неистощимы ни были его запасы белых.

— Шесть лет, — пробормотал он себе под нос.

Нужно выбираться отсюда, и побыстрее. Норман встал, прошелся по палате. У двери лениво дежурил медбрат. Норман направился к нему.

— Я хочу уехать домой, — сказал он. — Отдайте мне мои вещи.

Медбрат выпрямился и взял его за руку.

— Вы приняли таблетки? — спросил он, подталкивая Нормана к кровати.

— Я принял таблетки, — ответил тот. — Розовые. Похоже, у нас тут у всех розовые.

В голосе его мелькнуло что-то новое, что его удивило. Внезапно и совершенно спонтанно он вдруг заговорил надменным тоном. Словно хотел поставить на место медбрата, который вежливо, однако ж довольно властно вел его к постели. Норман выдернул руку.

— Я и сам пойду, — произнес он с величайшим достоинством. — Я абсолютно здоров, — добавил он. — Я лягу в постель и буду ждать, пока мне принесут чай.

Медбрат выпустил его руку и вернулся на караульный пост у двери палаты. Норман лег на кровать. Министр по-прежнему таращился на него, Норман сдался и слабо улыбнулся ему в ответ. Тот и глазом не моргнул. Норман откинулся на подушку, и его снова пронзила боль. Пока завтрак не кончится, он будет строить планы, планировать побег, а до побега — планировать, как раздобыть денег.

6

— Позвони им ты, Белла, — сказал рабби Цвек.

— Нет смысла звонить так скоро. Он там всего ничего, вряд ли что-то изменилось.

— Сделай мне одолжение, Белла. Иди к телефону.

С половины седьмого они сидели за завтраком. Ночью ни один из них не сомкнул глаз. Каждый у себя в комнате ждал первого проблеска зари, а увидев, выскользнул из постели — тихонько, чтобы другой не знал о его тоске. Они столкнулись лицом к лицу на лестничной площадке. Ни один не произнес вслух, дескать, еще очень рано, и оба чувствовали себя так, словно их поймали с поличным на страдании.

— Иди ты первая. — Рабби Цвек кивком указал на туалет.

— Иди ты, — ответила Белла. — Я подожду.

Они переглянулись, решительно избегая того, упоминать о чем было немыслимо. Наконец рабби Цвек робко спросил, не в силах больше терпеть:

— Еще слишком рано звонить?

— Давай после завтрака, — сказала Белла. — И всё равно тебе лучше бы лечь в постель. Я же вижу, ты всю ночь не спал.

— Спать. Кто бы заснул? — бормотал рабби Цвек, направляясь в ванную.

Там его настигла тошнота. Он прислонился к полотенцесушителю. Почувствовал в груди шевеление, которое,