И только тихий шёпот звёзд - Владимир Владимирович Юргель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И к какому заключению вы пришли в итоге? Ну зачем мы здесь и куда мы уйдем?
– Я не знаю, – я усмехнулся. – Я действительно не знаю. Но это и не важно, а важно то, как ты проживаешь свою жизнь в согласии с голосом в твоем сердце, который рано или поздно сначала робко, а потом чуть громче говорит тебе: «Остановись! Что ты делаешь?! Это неправильно!» Сначала ты просто прислушиваешься к нему. Споришь. Не соглашаешься. Не обращаешь на него внимания. А затем, ты только и слышишь этот голос внутри себя. Правда не всегда получается делать так, как он велит. Но как вы и сказали, мы все имеем право на ошибки.
Стайн чуть наклонился ко мне и серьезным голосом тихо сказал:
– Можно еще один вопрос? Довольно отвратительный для современного человека. Вы верите в Бога?
Я был слегка ошарашен. После войны с Халифатом, все подобные разговоры в обществе считались даже не табу, а настоящей провокацией. Оскорблением. Чтобы Стайн, генерал Стайн, который блестяще провел операцию «Гильотина» под Парижем, кардинально изменившую историю человечества, спрашивал о вере? Человек, на счету которого даже не десятки, а возможно и сотни тысяч жизней. Я по-настоящему испугался. Стайн увидев мое замешательство успокаивающе поднял ладонь:
– Я понимаю, что для вас этот вопрос прозвучал диковато. Но я на самом деле не имел в мыслях ничего дурного. Хотите – не отвечайте, я не буду настаивать. Но признаюсь откровенно, мне было бы любопытно услышать ваш ответ. Вы действительно умный молодой человек. По крайней мере интересный. Вы отличаетесь от большинства знакомой мне молодежи. Даже своего сына, я бы не стал спрашивать на подобные темы, ибо прекрасно знаю, что он ответит. Так вы верите в Бога? В Создателя? В того, кто создал нас и все вокруг? Несмотря на то, что наука блестяще доказала, что для возникновения жизни на Земле не требовалось вмешательства какой-либо потусторонней силы.
Я чуть помолчал, отхлебнул из бокала и ответил:
– Да. Я верю. Я знаю, что возможно покажусь недалеким фанатиком типа наших нео-христиан. Но я верю. Я верю в то, что мы не зря приходим в эту жизнь. Что вопросов больше чем ответов. Что мир вокруг нас, все еще полон загадок, а тот, кто со скучающей физиономией, зевая рассуждает о том, что все давным-давно понято и изучено, полный идиот. Я чувствую что-то внутри себя, что-то, чему я не могу дать название, или описать это. Это как айди-браслет, который со временем становится частью тебя, и ты сразу чувствуешь, когда он выключается. Да, я верю в Бога. Если под Богом понимать не сказочного персонажа из древних текстов, а то, что наполняет нашу жизнь смыслом. То, что дает тебе силы выжить, когда жизнь проваливается в тартарары. А главное, то, что позволяет тебе оставаться человеком несмотря на испытания, в которых проверяется крепость твоих моральных принципов, и если это называется Бог, тогда да, я верю в Бога.
Стайн откинулся на кресле и задумался. Я молчал. Он неторопливо налил мне и себе и подняв свой бокал сказал:
– Я хочу выпить за вас. Люди очень редко настолько со мной откровенны. Признаюсь, увидев вас сначала, я подумал, что вы обычный молодой человек нашего века. В меру начитанный, в меру серьезный. В меру воспитанный. Проблема нашего века, что основная масса людей живет в меру. Все в меру. Немного читает. Немного старается заработать. Немного думает, – он усмехнулся. – Зато много говорит о себе. Наше же поколение искало смысл. Мы жили на смене эпох и не успели привыкнуть к невиданной дотоле свободе. Предыдущие смыслы рухнули, а новых нам никто не дал. И каждое, прошу прощения за выражение, дерьмо стало считать, что оно имеет какие-то мифические права. И что можно издеваться над теми людьми, кто начал задавать вопросы, а стоит ли этому дерьму вообще давать столько прав. Но самое страшное, каждый уверился в том, что имеет исключительное право на правду. Ведь только они знали истинную правду, другие же, кто считал иначе, автоматически становились врагами. «Неверными», «фашистами», «расистами», «сексистами», «лефтистами». В то время, новые ярлыки возникали чуть ли не каждый месяц.
Стайн ненадолго замолчал.
– Истерия свободы, в конце концов, и погубила западную цивилизацию. И если бы не кровь, которой мы залили планету. Если бы не жестокость, с которой мы насаждали новый порядок, все, что строилось сотни лет, вся цивилизация здравого смысла просто бы исчезла, – он отпил из бокала. – Я заметил, что вы пытаетесь абстрагироваться от аристократии, хотя сами происходите из довольно влиятельной семьи. От самой концепции, что людьми до сих пор кто-то управляет. Что кто-то, какое-то меньшинство указывает большинству, что делать. Но мы уже это проходили. Время оглушающей свободы. Когда каждый считал, что именно его правда и есть истина. Чем это закончилось, не мне вам рассказывать…, впрочем, не буду больше вас утомлять стариковским брюзжанием. Как вам отдыхается у нас?
– Спасибо, замечательно.
– Ну тогда наслаждайтесь законным отдыхом. Вы ведь только завершили восьмимесячную вахту?
Я кивнул головой. Стайн поднялся с кресла и протянул мне руку.
– Было очень, очень приятно с вами пообщаться. Я горжусь, что у моих детей такие друзья.
– Спасибо.
Я пожал ему руку и попрощавшись вышел из библиотеки. Внутри меня все ликовало. Не сдрейфил перед самим Стайном. Ааааа, есть еще порох в пороховницах значит. Я бегом взбежал к себе в комнату. Достал из холодильной камеры бутылочку пива, и отпил добрую четверть. Радость от разговора с таким большим человеком все еще не отпускала меня. Я вдруг резко захотел увидеть Мышатину и поделиться с ней своей наивной радость. Сбежав на первый этаж я остановился в гостиной. В доме царила полная тишина. Покрутив головой по сторонам я несмело сказал: «Ирма?» Никто не отозвался. Меня озарило. Я посмотрел на маленькую пластину с переливающимся внутри золотым гербом семьи Стайн, приложил к ней пальцы и сказал чуть громче: «Ирма!»
Раздались негромкие шаги. В гостиную вошла другая девушка-андроид. Она присела и
