Серебряная ива - Анна Ахматова

«Побег» написан Ахматовой для альбома молоденькой родственницы Гумилева Ольги Кузьминой-Караваевой.

Не исключено, что загадочный сюжет стихотворения связан с трагической историей шхуны «Святая Анна», отправившейся в полярное путешествие в августе 1912 года прямо от причала в центре Петербурга – у Николаевского моста. Капитан «Святой Анны», сын сослуживца А. А. Горенко и начальника Морского главного штаба Георгий Львович Брусилов учился в Морском кадетском корпусе одновременно со старшим братом Гумилева – Митей. Экспедиция «Святой Анны», которая должна была доказать, что Северный морской путь может стать торговым, коммерчески выгодным трактом, бесследно затерялась в белом безмолвии Арктики. Однако в течение нескольких лет была надежда, что дрейфующие льды вынесут «Святую Анну» к берегам Шпицбергена. Имя ее капитана Георгия Брусилова, героя Цусимы, не сходило с первых полос русской прессы, а у барышень был особый резон интересоваться судьбой «Святой Анны». Дело в том, что в экспедиции была женщина. И не какая-то дама полусвета, а молоденькая девушка из хорошей генеральской семьи, приятельница кузин Георгия Львовича. Вообще-то двадцатилетняя Ерминия Жданко должна было доплыть с брусиловцами лишь до Архангельска, но она только что окончила курсы сестер милосердия, и когда выяснилось, что команда «Святой Анны» осталась без судового врача, отказалась, как было договорено с родными, сойти на берег. Однако русским барышням, особенно провинциальным, в мужественном поступке генеральской дочки виделось что-то исключительно романтическое: побег, любовное приключение – почти по Игорю Северянину:

Я вскочила в Стокгольме на летучую яхту,На крылатую яхту из березы карельской.Капитан, мой любовник, встал с улыбкой на вахту,Закружился пропеллер белой ночью апрельской.

* * *

Ты мог бы мне сниться и реже,Ведь часто встречаемся мы,Но грустен, взволнован и неженТы только в святилище тьмы.И слаще хвалы серафимаМне губ твоих милая лесть…О, там ты не путаешь имяМое. Не вздыхаешь, как здесь.

<<29 июня>> 1914

МОЕЙ СЕСТРЕ

Подошла я к сосновому лесу.Жар велик, да и путь не короткий.Отодвинул дверную завесу,Вышел седенький, светлый и кроткий.

Поглядел на меня прозорливецИ промолвил: «Христова невеста!Не завидуй удаче счастливиц,Там тебе уготовано место.

Позабудь о родительском доме,Уподобься небесному крину.Будешь, хворая, спать на соломеИ блаженную примешь кончину».

Верно, слышал святитель из кельи,Как я пела обратной дорогойО моем несказанном весельи,И дивяся, и радуясь много.

<<8>> июля 1914Дарница

ЗАВЕЩАНИЕ

Моей наследницею полноправной будь,Живи в моем дому, пой песнь, что я сложила.Как медленно еще скудеет сила,Как хочет воздуха замученная грудь.

Моих друзей любовь, врагов моих вражду,И розы желтые в моем густом саду,И нежность жгучую любовника – все этоЯ отдаю тебе – предвестница рассвета.

И славу, то, зачем я родилась,Зачем моя звезда, как некий вихрь, взвиласьИ падает теперь. Смотри, ее паденьеПророчит власть твою, любовь и вдохновенье.

Мое наследство щедрое храня,Ты проживешь и долго, и достойно.Все это будет так. Ты видишь, я спокойна.Счастливой будь, но помни про меня.

1914Слепнево* * *

Царское было зимой, Крым… – летом, но убедить в этом никого невозможно, потому что все считают меня украинкой. Во-первых, оттого, что фамилия моего отца Горенко, во-вторых, оттого, что я родилась в Одессе и кончила Фундуклеевскую гимназию, в-третьих, и главным образом, потому, что Н. С. Гумилев написал: «Из города Киева /из логова Змиева/ Я взял не жену, а колдунью…» (1910).

А в Киеве я жила меньше, чем в Ташкенте (1941–1944, во время эвакуации). Одну зиму, когда кончала Фундуклеевскую гимназию, и две зимы, когда была на Высших женских курсах. Но невнимание людей друг к другу не имеет предела. И читатель этой книги должен привыкать, что все было не так, не тогда и не там, как ему чудится. Страшно выговорить, но люди видят только то, что хотят видеть, и слышат только то, что хотят слышать…

Анна Ахматова. Из «Записных книжек»

В общем и целом – формально Ахматова как бы и права, однако обстоятельства складывались так, что и после возвращения в Царское Село она продолжала часто ездить в Киев – и летом, и зимой, на Рождество; там жили ее родные: мать, брат, тетка… И стихов о Киеве у нее куда больше, чем, скажем, о Москве. Голос памяти возвратит ее в Киев и в сентябре 1921 года: именно здесь, а не в Петербурге, она как бы отслужит панихиду об убиенном Гумилеве.

* * *

Широко распахнуты ворота,Липы нищенски обнажены,И темна сухая позолотаНерушимой вогнутой стены

Гулом полны алтари и склепы,И за Днепр широкий звон летит.Так тяжелый колокол МазепыНад Софийской площадью гудит.

Все грозней бушует, непреклонный,Словно здесь еретиков казнят,А в лесах заречных, примиренный,Веселит пушистых лисенят.

21 сентября 1921* * *

Справа Днепр, а слева клены,Высь небес тепла.В день прохладный и зеленыйЯ сюда пришла.

Без котомки, без ребенка,Даже без клюки,Был со мной лишь голос звонкийЛасковой тоски.

Не спеша летали пчелкиПо большим цветам,И дивились богомолкиСиним куполам.

<<8>> июля 1914 <<?>>Киев* * *

Древний город словно вымер,Странен мой приезд.Над рекой своей ВладимирПоднял черный крест.

Липы шумные и вязыПо садам темны,Звезд иглистые алмазыК Богу взнесены.

Путь мой жертвенный и славныйЗдесь окончу я.И со мной лишь ты, мне равный,Да любовь моя.

<<8>> июля 1914Киев* * *

На Казанском или на ВолковомВремя землю пришло покупать.Ах! под небом северным шелковымТак легко, так прохладно спать.

Новый мост еще не достроят,Не вернется еще зима,Как руки мои покроетПарчовая бахрома.

Ничьего не вспугну веселья,Никого к себе не зову.Мне одной справлять новосельеВ свежевыкопанном рву.

8 июля 1914Слепнево* * *

Смеркается, и в небе темно-синем,Где так недавно храм ЕрусалимскийТаинственным сиял великолепьем,Лишь две звезды над путаницей веток,И снег летит откуда-то не сверху,А словно подымается с земли,Ленивый, ласковый и осторожный.Мне странною в тот день была прогулка.Когда я вышла, ослепил меняПрозрачный отблеск на вещах и лицах,Как будто всюду лепестки лежалиТех желто-розовых некрупных роз,Название которых я забыла.Безветренный, сухой, морозный воздухТак каждый звук лелеял и хранил,Что мнилось мне: молчанья не бывает.И на мосту, сквозь ржавые перилаПросовывая руки в рукавичках,Кормили дети пестрых жадных уток,Что кувыркались в проруби чернильной.И я подумала: не может быть,Чтоб я когда-нибудь забыла это.И если трудный путь мне предстоит,Вот легкий груз, который мне под силуС собою взять, чтоб в старости, в болезни,Быть может, в нищете – припоминатьЗакат неистовый, и полнотуДушевных сил, и прелесть милой жизни.

1914–1919 <<Июнь>> 1940* * *

Петербург я начинаю помнить очень рано – в девяностых годах… Это Петербург дотрамвайный, лошадиный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов. Воспринимался он особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});