Человек, который хотел понять всё - Евгений Бенилов

Как говорили на теоретических занятиях, «рацион питания был научно рассчитан, чтобы поддерживать в активной работе тело человека 8 часов, а его мысль – 16 часов в сутки», однако на практике до заключенных паек доходил лишь процентов на шестьдесят. Остальное оседало на кухне среди кухонной челяди, а потом расходилось среди урок и их прихлебателей. Протестовать было бесполезно, жаловаться – себе дороже.

– И куда, братцы, енто все идеть, что мы здеся нарабатываем? Вкалываем с утра до вечера, света белого месяцами не видим. Кормять, опять же, впроголодь…

– Говорено тебе, дураку, сто раз на теоретических: 33% продукции здесь остается, 33% на Первый Ярус идет, а 34% – наверх, на Третий. Ты, когда на Первом Ярусе кайфовал, – ананасы с бананами, да телятину с индейкой жрал? Вот теперь и работай…

– Дык не жрал я ничаво на Первом Ярусе, Огузок, меня там всяво полдня и продержали…

– Ах ты, гнида… опять подрывные разговоры ведешь!? А вот я тебя Наставнику отрапортую – в карцере сгниешь!

Условия их жизни и пища были ужасны, однако работа, которую приходилось выполнять, донимала еще сильней. Во-первых, рабочий день длился 11 часов, а вовсе не 8, как им бесстыдно лгали на теоретических занятиях. То есть, формально-то он был, конечно, 8, но во все рабочие дни, кроме субботы, им добавляли по 3 часа сверхурочных. И даже в субботу заключенным приходилось в течение трех дополнительных часов заниматься ПИБТ – Починкой Инвентаря и Благоустройством Территории, однако нормы им на это не давали, а значит, то была не настоящая работа. На ПИБТ можно было «увернуться»: взять, к примеру, ведро и тряпку и тереть в каком-нибудь отдаленном коридоре один и тот же квадратик пола в течение всех трех часов – Франц научился таким хитростям на удивление быстро.

На настоящей (нормированной) работе увернуться было невозможно: куда бы их ни погнали – на полевые работы или на «химию», в швейный или механический цеха – за ними неукоснительно следила охрана. Да если б даже и не следила – ее величество Норма заставляла работать лучше всяких охранников. Плюс голод. Плюс страх перед урками.

Система была проста:

Заключенные в каждой камере образовывали «бригаду», и выработку спрашивали со всей бригады, а не с отдельных ее членов.

Если бригада не выполняла нормы, все переводились на половинный паек.

Во главе бригады стоял «бригадир» (на практике всегда главный урка камеры), и горе тому, кто не выполнил свою часть нормы, ибо на него обрушивался гнев остальных урок, да и рядовых «мужиков» тоже. Никого не волновало, сколько часов за последнюю ночь ты не спал из-за приступа душиловки: без освобождения от врача тебя гнали на работу, и если ты вышел на работу, то должен выполнить норму. А освобождение давалось лишь при температуре выше тридцати восьми или при каком-нибудь очевидном заболевании – типа кровавого поноса, перелома руки или кровохаркания – симптомы которого можно предъявить.

Поначалу работа не показалась Францу обременительной. В его первый рабочий день их отправили на «поле» – приятным было уже то, что их вывели на поверхность земли. Стоя на четвереньках, он медленно полз вдоль грядки, выкапывая совком странные ярко-зеленые грибы и складывая их в большие пластиковые мешки. После спертого воздуха подземелья легкий ветерок, дувший над полем, приносил райское блаженство; яркое солнце припекало спину. Хоть Франц и ковырял, не прерываясь, совком в земле, на работе он не концентрировался и думал свои мысли. И уж конечно, он не смотрел по сторонам, стараясь забыть, что поле оцеплено автоматчиками в черной униформе и что справа и слева от него работают другие заключенные в мешковатых красных комбинезонах.

Он вспоминал, как на него посмотрела Таня, когда ее выводили из «приемника» через тяжелую металлическую дверь, помеченную зеркалом Венеры.

Обернувшись на пороге, Таня улыбнулась и махнула рукой – а охранник в черном мундире грубо толкнул ее в спину. «Держи руки за головой, шалава, – залаял он, – сколько говорить?» Франц бросился на выручку, но перед ним вырос другой охранник и с удовольствием ткнул ему в лицо пистолетом: "А вот это видал, падла?

С-стоять…" Кровь застучала у Франца в висках, однако бунтовать было бесполезно, и он отступил, вытирая разбитую губу платком. А через минуту и его самого увели из приемника – через дверь, помеченную мечом Марса.

Следующим пунктом программы явилась «баня», где у Франца отняли одежду, обрили наголо и прогнали сквозь ядовитый, якобы дезинфецирующий душ. Затем ему выдали уродливый мешковатый комбинезон и белье (все скроено из одной и той же грубой ткани красного цвета), а также огромные, нестерпимо вонючие, черные сапоги. Охранник провел Франца по длинному коридору, перегороженному в двух местах решетчатыми дверями, и сдал внутренней охране, одетой в мундиры белого цвета.

Беломундирный охранник отвел его в крошечную комнатушку со столом и стулом и выдал очередной набор анкет – на этот раз Франц даже не пытался спорить и безропотно взялся за работу. Анкеты имели ярко выраженную криминально-судебную направленность: «Состоял(а) ли под судом за убийство, изнасилование, неуплату налогов? Испытывал(а) ли позыв к преступлению? Ваше отношение к наркотикам?».

После заполнения анкет Франца сфотографировали, дактилоскопировали, и уже через полчаса он входил в камеру 21/17/2, сжимая под мышкой комплект серого постельного белья.

Франц оказался в небольшой комнате с двумя рядами двухэтажных кроватей и проходом посередине. Между кроватями стояли низкие деревянные тумбочки; вдоль прохода выстроились табуретки (на каждой – по аккуратно сложенному комбинезону и паре носков). Под табуретками стояли сапоги. На кроватях спали люди – одни храпели, другие что-то бормотали во сне и ворочались. Какой-то заключенный привстал на локте, мутным взором посмотрел на Франца и тут же, как подрубленный, упал обратно на подушку. Вонь стояла несусветная, в основном, от наполненного почти до краев бака с нечистотами, стоявшего у входа. Франц в растерянности озирался по сторонам в поисках свободного места и наконец обнаружил две незанятые верхние полки в непосредственной близости от вышеупомянутого бака…

– Эй, придурок… подь сюда! Бери ведро и швабру – пойдешь со мной.

– Так ведь, господин Член Внутренней Охраны, приборка-то уже закончилась.

– Я тебе покажу, закончилась, с-сукин сын! Будешь у меня заместо ужина пол мыть…

Поток воспоминаний прервался чувствительным пинком в бок – Франц поднял глаза. Над ним стоял их бригадир, урка по прозвищу «Дрон» – жилистый человек лет сорока с гнилыми прокуренными зубами. «Ежели и дальше будешь херово работать, Профессор, огребешь…» – коротко сказал бригадир и, не дожидаясь ответа, вразвалочку удалился. Выражать вслух свое возмущение по поводу пинка в бок Франц не стал: ему уже успели объяснить, что с урками лучше не связываться. «Почему херово?» – неуверенно подумал он, но, оглядевшись по сторонам, сразу получил ответ на свой вопрос: между ним и остальными бригадниками лежало метров десять необработанной грядки. Он постарался сконцентрироваться на грибах и некоторое время яростно орудовал совком, поминутно поднимая глаза и проверяя расстояние между собой и ближайшим заключенным. Но увы! – оставание продолжало увеличиваться, хотя и не так быстро, как раньше. Некоторое время Франц работал, не смотря по сторонам, однако получилось еще хуже: через полчаса он опять поймал себя на мыслях о «своем», а расстояние между ним и ближайшим заключенным выросло до пятнадцати метров. К обеду он отставал метров на двадцать и выхода из создавшегося положения не видел. За столом заключенные-"мужики" прятали от него глаза (урки сидели отдельно), и даже общительный Оборвыш ни разу к нему не обратился. Франц понимал, что дело плохо, но поделать ничего не мог… к концу дня, несмотря на все усилия, он отстал метров на тридцать. «Ну, Профессор, не говори, что тебя не предупреждали…» – негромко сказал Дрон, обернувшись из предыдущей шеренги, когда их гнали с поля домой.

В тот вечер урки избили его в первый раз.

Как только Франц вошел в камеру, Дрон боком, по-крабьи, подошел к нему и, не размахиваясь, ударил в лицо. Франц успел подставить руку, но его кто-то ударил сзади… он упал на пол. Его стали бить ногами. Некоторое время он исхитрялся прикрывать руками одновременно лицо и живот, но потом получил-таки удар в подбородок и потерял сознание.

Очнулся Франц лежащим на своей койке и, ощупав себя, с удивлением обнаружил, что у него ничего не сломано… даже зубы, все до единого, оказались на месте. Он отделался синяками. То ли ему повезло, то ли в планы урок членовредительство, почему-то, не входило.

– Эй, Припадочный… Сбегай-ка на кухню, принеси пожрать. Скажи, бля, дежурному: «Дрон просит». Да пусть мясо дает, а не кашу, как вчера…

На следующий день Франц отстал всего на десять метров, но по угрюмому молчанию мужиков понял, что его все равно будут бить. Входя в камеру, он предполагал, что кто-нибудь из урок сразу же бросится на него, и решил, не заботясь о последствиях, ударить первым. Однако ему дали беспрепятственно пройти к своей койке, залезть наверх и сесть. Франц вздохнул с облегчением: его, вроде бы, «простили»… В конце концов, десять метров – не такое уж большое отставание.