Юморески и другие пустячки - Петер Карваш

Немудрено, что персонажи сказок и легенд вверяли свои тайны ямкам в песке или дуплистым вербам. Те по крайней мере молчали. Они не владели разговорными стереотипами и унизительными штампами.

Не удивительно, что мы приписываем алкоголю недостижимую способность развязывать языки; это правда, но не вся. Если мы обращаемся к помощи спиртного, то прежде всего потому, что в опьянении блаженно игнорируем, слушают ли нас остальные или нет. Мы не только изливаем (наконец-то!), что у нас на душе, но нам и не больно, что мы говорим впустую.

Таким образом, уважение к людям, обладающим даром речи, преувеличено. Нам бы следовало почитать редкостный талант выслушивать, приклонять слух. Нет без него дружбы, любви, подлинных связей между людьми. По-моему, люди, так или иначе ответственные за судьбу других людей – Господи, да разве бывает иначе? – должны бы сдавать строжайший государственный экзамен на умение выслушивать.

Это искусство многотрудное и ответственное, как и большинство прочих. Не менее трудное, чем искусство проповедовать. Впрочем, я согласен пойти навстречу: пусть какой-нибудь форум из самых ответственных лиц постановит, чтобы очень влиятельные люди выслушивали слова ближних хотя бы с таким же вниманием, как свои собственные. Пожалуй, этого было бы совершенно достаточно.

А между тем по свету ходит определенное – опять же небольшое – число индивидуумов, владеющих этим искусством. Точнее, для них это не искусство, а наслаждение, забава, просто естественное состояние. Когда они вас слушают, они вас слышат. Когда вы изливаете им свои радости и горести, они забывают о своих собственных. Они присваивают себе ваши тайны и судьбы не для того, чтобы с выгодой использовать их, – они ими интересуются, придают им значение, ведь это и их жизнь тоже.

Пожалуйста, ставьте им памятники. Или, по крайней мере, не лгите им в глаза.

Реальность

Пожар.

Огонь грозно полыхает из окон угловой квартиры на пятом этаже, облизывает окна шестого, густой черный дым вздымается ввысь, ветер рассеивает по крышам жгучие искры и опасность.

Внизу, на перекрестке, стоит толпа и наблюдает. Можно сказать, она целиком захвачена бесподобным спектаклем.

Разумеется, теоретически публике известно, что пожары возможны.

Но еще никогда не было пожара на углу улиц Аркад и Медзилаборецкой, во всяком случае, никто из присутствующих зрителей этого не помнил и даже не слыхал ничего такого в семье, на службе, в классе, на стадионе. К тому же дом, на пятом этаже которого загорелась квартира, всего-то стоит несколько лет.

Итак, пожар, публика с интересом ожидает развития событий.

Когда мы встречаем кого-нибудь с перевязанной головой (когда мы кого-то встречаем, а голова перевязана у него), мы спрашиваем его, как это случилось, и пострадавший нам объясняет, что он упал с лестницы, стал жертвой неудавшегося покушения или обоснованием для штрафного удара; если кто-нибудь доверится вам, что у него нестерпимо болит желудок, мы спрашиваем его, не поел ли он случаем нехороших грибков или зеленых слив, в крайнем случае залежавшихся устриц? Если мы узнаем из вторых рук, что умер человек, которого мы отдаленно знали, в придачу к печальной вести мы обычно узнаем и диагноз: инфаркт, алкоголь, ревность, скука. В явлениях, которые нас окружают, самой привлекательной бывает причина.

Правда, четыре шва на голове, хронический катар и гражданская смерть – приключения, так сказать, приватного характера, они затрагивают потерпевшего и его близких. Пожар в городе, к тому же на оживленном перекрестке, – это общественное событие; люди, столпившиеся внизу на перекрестке, вовсе не близкие – они зрители, а это, как мы покажем ниже, совсем не одно и то же.

Поэтому в данный момент все равно, что там, собственно, случилось наверху, в ком или в чем причина пожара. То ли кто-то включил электроплитку и уехал в Монтевидео, то ли кто-то польстился на жалкую страховку, то ли мы имеем дело с последним отголоском кровной мести в комбинации с пироманией.

Пожар, в натуральных цветах «орвоколор» развертывается пожар, не где-то там в мире, а в нашем городе, не на его отдаленном конце и не в наше отсутствие, как обычно до сих пор, а именно здесь, перед или хотя бы над нашим носом, при нашем почтенном личном участии, и это самое главное. Поэтому мы ни о чем не спрашиваем, смотрим и сопереживаем, как полагается зрелой, всесторонне образованной публике.

Но затем, как и в каждом порядочном театре, события приобретают размах.

На сцене появляются пожарники. Довольно нелогичное название: пожарники. Они ведь приезжают гасить, а не разводить пожар и ухаживать за ним, как, например, садовник разбивает и обхаживает сад; чистильщик по большей части чистит, ремонтник ремонтирует, а пожар должен бы гасить гасильщик; если б мы называли чистильщика пятнильщиком или мазильщиком, а ремонтника – ломастером, многие бы удивились.

Одним словом, появляются пожарники и делают все, что им положено делать и чему они обучены. Соскакивают с машины, несколькими высококвалифицированными движениями развертывают шланги, подключают их к водозаборным кранам, выдвигают лестницы, взбираются по ним, качают воду, поливают – гасят. Поскольку это тренированные профессионалы из дежурной части, у них есть командир, приказы которого они выполняют. Поскольку они люди, у них не сразу все получается, они преодолевают трудности, ошибаются, борются.

Толпа наблюдает, но не только; толпа развлекается, но не только; толпа смеется.

Если бы это было выдумано, то и говорить было бы не о чем – этим мы не хотим сказать, что о любой выдуманной истории нечего и говорить; наоборот, чем лучше она выдумана, тем больше о ней стоит говорить, но ведь эта история не выдумана, она действительно случилась, как это ни печально.

Дом горит, пожар ширится, угрожая соседним зданиям, пожарные прибыли с не слишком большим опозданием, делают, что в человеческих силах – а окружающая публика, захваченная представлением, громко забавляется, посылая сквозь копоть и сажу залпы смеха.

Произошел быстрый и простой процесс перевоплощения из близких в зрителей.

Хорошо помню, что в определенный момент люди стали оглядываться по сторонам: клянусь, они искали кинокамеру. И клянусь, или хотя бы заверяю вас, что в этом – ключ к тайне явления.

Хотя каждый своими глазами видел и знал, что дом в самом деле горит, почти никто не считал это правдоподобным; он ведь наблюдал пожар впервые в жизни, пожар застал его врасплох, до сих пор всегда горело в другом месте и в другое время.

Рассуждай хотя бы половина присутствующих о происходящем с подлинным участием, она бы сразу сообразила, что там наверху пропадают ценности, что как раз сейчас горит шкаф с книгами, или письменный стол с фамильными бумагами, или кушетка в стиле рококо, или хотя бы рукопись романа, что пожар неукротимо жаждет распространиться и что каждый из присутствующих в конечном счете проживает где-то, где тоже может случиться пожар. Но размышлять может пешеход – зрители наблюдают, ощущают.

Возможно, в пожарниках и было что-нибудь смешное: как они по команде одинаковым движением поспрыгивали с машины, как размотали шланги или как это не сразу им удалось, как вода хлестала вбок и брызгала на их каски, как они спотыкались на лестнице. Но было бесспорно, что они выполняют рискованную и самоотверженную работу, что свалиться с высоты пятого этажа и свалиться с буфета – совсем не одно и то же, что огонь может причинить ожоги и пожарникам, и вообще, что это не шутка.

Но пожарники работали, они оторвались от наблюдающих, они не были зрителями и потому могли быть лишь действующими лицами.

Конечно, большинство присутствующих сразу поняло, что это пожарники; поняли это даже те, кто никогда живых пожарников не видел, тем более в действии. В отличие от водителей, кондукторов в трамваях или электромонтеров на мачтах высоковольтной линии пожарники были какие-то смешные.

А именно – они были смешны в контексте, в котором до сих пор встречалась с ними присутствующая публика: в анекдотах, в кино, в литературе. Конечно, они бесстрашно подвергали себя опасности, но в жизни зрителей эта опасность еще не встречалась. Зрители еще не встречались с нею и с ними, как встречаются ежедневно с водителями, кондукторами трамваев или электромонтерами.

Реальность из вторых рук взяла верх над реальностью из первых рук.

Я знаю одиннадцатилетнего мальчика, который в жизни не видел настоящего осла; он воспринимал его только как часто употребляемое ругательство. Еще совсем недавно мы смеялись над модой двадцатых годов, между тем она стала модой семидесятых – тогда мы стали смеяться над модой сороковых-пятидесятых годов, мы ее отведали, но сейчас отмежевываемся от нее, чтобы над нею можно было посмеяться. Включим телевизор при передаче вокального концерта и выключим звук – животики можно надорвать!