Неизвестный Сталин - Рой Медведев

Так, например, Роллан выразил недоумение «французской публики» по поводу принятого в СССР в 1935 году закона об ответственности и наказаниях малолетних преступников. Согласно постановлению ЦИК СССР, на детей с двенадцати лет распространялись все виды наказаний за уголовные преступления, которые были предусмотрены Уголовным кодексом и для взрослых. «Но ведь это означает, — восклицал Роллан, — что над такими детьми нависла смертная казнь. Это надо немедленно предотвратить». Но Сталин взял новый закон под свою защиту. «Этот декрет, — сказал он писателю, — имеет чисто педагогическое значение. Мы хотели устрашить им не столько хулиганствующих детей, сколько организаторов хулиганства среди детей. В наших школах были обнаружены отдельные группы в 10–15 мальчиков и девочек, которые ставили своей целью убивать или развращать наиболее хороших учеников, ударников и ударниц. Учеников-ударников топили в колодце, наносили им раны, всячески их терроризировали. При этом было обнаружено, что такие хулиганские детские шайки организуются бандитскими элементами из взрослых. Декрет издан для того, чтобы устрашить и дезорганизовать взрослых бандитов». «Но почему бы вам эти самые факты не опубликовать? — воскликнул потрясенный Роллан. — Тогда было бы ясно — почему этот декрет издан». «Это не такое простое дело, — ответил Сталин. — У нас имеется немало бывших людей, жандармов, полицейских, царских чиновников, их детей, их родных. Эти люди не привыкли к труду, они озлоблены и представляют готовую почву для преступлений. Мы опасаемся, что публикация о хулиганских похождениях и преступлениях указанного типа может подействовать на подобные выбитые из колеи элементы заразительно, и может толкнуть их на преступления».

«Это верно, это верно», — согласился Ромен Роллан.

«Можем ли мы дать разъяснение, что этот декрет издан в педагогических целях, для предупреждения преступлений, для устрашения преступных элементов? Ведь в таком случае закон потеряет всякую силу в глазах преступников», — спрашивал Сталин. «Нет, конечно, этого нельзя делать», — соглашался Роллан. «Буржуа всех стран ненавидят СССР животной ненавистью. Они организуют террористов и посылают их в СССР, не жалея ни денег, ни других средств, — говорил Сталин ошеломленному французу. — Вот недавно у нас в Кремле мы обнаружили террористические элементы. У нас есть правительственная библиотека, и там имеются женщины-библиотекарши, которые ходят на квартиры наших ответственных товарищей в Кремле, чтобы держать в порядке их библиотеки. Оказывается, что кое-кого из этих библиотекарш завербовали наши враги для совершения террора. Мы обнаружили, что эти женщины ходили с ядом, имея намерение отравить некоторых наших ответственных товарищей. Конечно, мы их арестовали, расстреливать их не собираемся, мы их изолируем. Вот вам еще факт, говорящий о зверстве наших врагов»[648].

Прощаясь со Сталиным, Ромен Роллан горячо благодарил Сталина за прекрасный прием. «Я нигде и никогда не был принят так хорошо, как здесь». Он сказал, что переедет вскоре на дачу Горького под Москвой, и выразил надежду, что, может быть, на этой даче или в другом месте он смог бы еще раз увидеть Сталина и побеседовать с ним. «Я в полном вашем распоряжении, — ответил Сталин, — и с удовольствием приеду к вам на дачу».

Сталин выполнил свое обещание. 3 июля 1935 года в сопровождении Молотова, Ворошилова и Кагановича он навестил Горького на его даче в Горках. Здесь же был и Ромен Роллан. Ужин был многолюдным и обильным, но Сталин по большей части молчал. Роллан записывал в своем дневнике в тот же вечер: «Они много пьют. Тон задает Горький. Он опрокидывает рюмку за рюмкой водки и расплачивается за это сильным приступом кашля. Вечер показался мне очень утомительным и скучным». Впрочем, Роллан считал, что у его российского коллеги были основания для такого поведения. Он называет его «медведем с кольцом в губе». «Несчастный старый медведь, увитый лаврами и осыпанный почестями, равнодушный в глубине души ко всем этим благам, которые он бы отдал за босяцкую независимость былых времен, на сердце его лежит тяжелое бремя горя, ностальгии и сожалений. Мне кажется, что если бы мы с ним остались наедине (и рухнул бы языковой барьер), он обнял бы меня и долго молча рыдал»[649]. Но и в этом предположении Роллан, скорее всего, был не прав. Горький не был равнодушен к своему новому положению в СССР.

На физкультурном параде в Москве Ромен Роллан стоял на трибуне недалеко от Сталина. 21 июля 1935 года французский писатель покинул Советский Союз в самом хорошем настроении. В последующие месяцы он много писал Горькому, но несколько писем он направил и Сталину — с разного рода просьбами и предложениями. Он даже начал изучать русский язык. Его жена сообщала друзьям, что они хотят приехать в Москву еще раз в начале 1937 года. Этого, однако, не произошло. Ромен Роллан тяжело переживал смерть А. М. Горького. Репрессии, которые усилились в конце 1936 года, вызывали в кругах левой интеллигенции Европы большое беспокойство и недоумение. В дневнике Роллана есть много записей, свидетельствующих о его сомнениях и тревогах. Но в своих открытых выступлениях и письмах другим писателям он продолжал защищать и Советский Союз, и Сталина.

В письме к Стефану Цвейгу от 9 декабря 1936 года Р. Роллан писал: «Вы себе, наверное, не представляете, что тамошние деятели живут в окружении убийц. Незадолго до моего приезда сам Сталин чуть не стал жертвой одного из них прямо в Кремле. Сталина я очень уважаю»[650].

Однако уже в начале 1937 года репрессии в СССР начали принимать характер массового террора, захватывая и таких людей, которых Роллан знал и почитал. Особенно поражен был Роллан арестом Николая Бухарина, которому посвятил несколько страниц в «Московском дневнике». В отчаянном письме к Сталину Роллан взывал к памяти их «общего друга» Горького и просил пощадить Бухарина. «Разум типа Бухарина — это богатство для его страны, он может и должен быть сохранен для блага советской науки и развития теоретической мысли. У нашего общего друга Максима Горького я часто встречался с Бухариным, их связывала самая тесная дружба. Если эти воспоминания могли бы спасти Бухарина, то во имя Горького я прощу Вас о милосердии»[651]. Но Сталин не стал отвечать и на это письмо Роллана, которого сам же назвал в беседе с ним «величайшим мировым писателем».

В 1938 году Ромен Роллан заканчивал работу над своей монументальной трагедией «Робеспьер», которая завершала целый цикл его драм на темы Великой Французской революции. Но в это же время в Советском Союзе развивалась трагедия другой революции, и Роллан наблюдал за этими событиями с ужасом и отвращением. «Московский процесс для меня терзание, — писал Р. Роллан из Швейцарии французскому писателю и коммунисту Жану Ришару Блоку во время судебного процесса в Москве по делу „правотроцкистского блока“. — Резонанс этого события во всем мире, и особенно во Франции и в Америке, будет катастрофическим»[652].

Ромен Роллан предлагал Французской компартии направить Сталину секретное письмо с просьбой не расстреливать Бухарина и Рыкова, а приговорить их к ссылке. Он боялся, что в ином случае Народный Фронт во Франции может развалиться и будет также нанесен удар по единству коммунистов и социалистов в республиканской Испании. Однако большую часть своих мыслей Ромен Роллан доверял лишь дневнику. Он уже не восхищался советским режимом. «Это строй абсолютно бесконтрольного произвола, без малейшей гарантии, оставленной элементарным свободам, священным правам справедливости и человечности. Я чувствую, как поднимается во мне боль и возмущение. Но не мог бы высказать ни малейшего осуждения этого режима без того, чтобы бешеные враги во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как оружием, отравив его самой преступной злой волей»[653]. В своих публичных выступлениях в конце 1930-х годов и особенно в годы Второй мировой войны Р. Роллан продолжал защищать СССР и воздерживаться от какой-либо критики в адрес Сталина.

Лион Фейхтвангер

Следующим после Ромена Роллана собеседником Сталина из числа великих европейских писателей был Лион Фейхтвангер, которого Сталин принял и с которым беседовал около трех часов в своем кремлевском кабинете 8 января 1937 года. Л. Фейхтвангер не считал себя социалистом и не поддерживал связей с коммунистическими партиями Запада. Но он был несомненным антифашистом и принимал участие в международном движении в защиту культуры от наступления фашизма. Л. Фейхтвангер приехал в Москву еще в декабре 1936 года, и программа его встреч и бесед в СССР была очень большой. Сталин не сразу принял решение о встрече с Фейхтвангером. Несомненно, что за всеми встречами, беседами и высказываниями знаменитого писателя внимательно следили, и доклад, который по этому поводу был получен Сталиным, вполне удовлетворил советского лидера.