Тайная история Марии Магдалины - Маргарет Джордж

И что нам было с ним делать? Если мы и вправду верили, что Иисус жив и поныне, то должны были признать, что он мог явиться кому угодно. Но как могли мы принять таких людей или хотя бы понять их? Ведь их опыт общения с Иисусом столь резко отличался от нашего. Однако мы осознавали, что не нам судить их и уж тем более оскорблять их недоверием.

Я уже говорила, что в те ранние дни мы уподобились сначала женихам и невестам, потом маленькой дружной семье и, наконец, большому клану. Все мы знали друг друга доверяли своим товарищам, ревностно сравнивали личный опыт и доставшиеся каждому из нас дары Святого Духа, обсуждая их по ночам в различных пристанищах по всему Иерусалиму. Деньги и припасы у нас были общими, и все решения мы принимали сообща после горячей молитвы о Божьем руководстве и наставлении.

И мы ждали возвращения Иисуса. Мы верили, что он может вернуться в любой момент. Разве вестники на горе Елеонской не объявили нам, что он вернется, так же, как и покинул нас? Один раз он уже воскрес и нежданно объявился среди нас, как же нам было не верить в то, что такое может произойти снова? Мы были убеждены в том, что разлучены лишь на время — на краткое время.

Иногда по утрам я просыпалась с убеждением, что это должно произойти сегодня. Я знала, что сегодняшний день не может оказаться таким же, как все. Иисус явится — может быть, когда все мы соберемся к трапезе, а может, только кому-то одному из нас… В такие дни, отправляясь по своим делам, я всегда держалась настороженно и постоянно озиралась по сторонам. И день неизменно заканчивался ничем.

Павел — мне по-прежнему трудно принять его по-настоящему, но нельзя не признать, что он порой высказывал весьма глубокие мысли, — так вот, он писал, что как-то стал молить Бога избавить его плоть от некоего мучительного «жала», и получил такой ответ: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи».[76]

Как мне кажется, в известном смысле такой же ответ был дан и мне. Поняв это, я перестала ожидать скорого возвращения Иисуса, задолго до того, как к тому же пришли остальные.

Наша иерусалимская община продолжала прирастать, и скоро среди нас появились отдельные группы, объединявшие говоривших по-гречески и по-арамейски. Община начала разделяться, и это было неизбежно, последователей Иисуса стало уже слишком много, и они уже не могли убираться в одном месте. Все это привело к определенным трениям и непониманию — скоро появились «люди Петра», «люди Марии», «греческие иудеи из синагоги свободных людей» и так далее.

Когда меня спрашивали, каким словом можно было бы описать то время, я честно отвечала: больше всего мне запали в память раздоры. Обвинения в предпочтениях и потворстве своим — почему это греческие вдовы получают помощь за счет еврейских? — и тому подобные склоки стали буквально разрывать нас на части, задолго до того, как это стали делать на аренах хищные звери Нерона. Таким образом, наши ранние дни, опьяняющие, бурные, полные экстаза, подошли к концу.

Серьезным предметом для споров стал вопрос о допущении в нашу общину неевреев. Среди нас было немало людей, говоривших только по-гречески, но они оставались иудеями по вере, однако, по мере того как слава о нас ширилась, среди желающих познать Иисуса появлялось все больше и больше язычников, пока наконец их не стало больше, чем детей Израиля. Стыд и позор, но теперь мы страдали уже не только и не столько от нападок извне, но и от нарастающей враждебности внутри нашей общины. Выхода никто не видел.

Откровение и наставление получил Петр. Находившийся в ту пору в Яффе, он поднялся на крышу для полуденной молитвы, и тут на него снизошло видение. Он увидел огромную скатерть, спустившуюся с неба, и, когда она развернулась перед его взором, на ней кишели нечистые твари, которых Закон Моисеев запрещал употреблять в пищу. Там были змеи, черепахи, раковины с морскими моллюсками, кролики и свиньи. Даже смотреть на эту мерзость было противно, и, когда грянул громовой глас приказавший Петру: «Встань, Петр, и ешь!» — Петр в ужасе отпрянул и дерзнул даже возразить голосу, который казался Божьим, но мог принадлежать и Сатане:

— Нет, Господи, ничего скверного и нечистого никогда не входило в уста мои.

— Что Бог очистил, того ты не почитай нечистым! — повелительно произнес голос.

Петр, упорствуя, дважды повторял свои возражения, но дважды же получил ту же самую отповедь. А затем видение исчезло: и скатерть, и снедь — все растворилось в воздухе.

В двери внизу стучались: как оказалось несколько язычников из Кесарии искали Петра. И не просто так, а потому что их главе, римлянину Корнелию, было явлено видение, в котором Господь повел ему отыскать этого апостола.

Как он мог отказаться? Петр последовал за посланцами в дом Корнелия, поведал находившимся там об Иисусе, после чего многие из них приняли крещение. Таким образом, они — язычники, римляне! — вступили в наше сообщество. Это значило, что теперь мы должны были разделять с ними трапезу и относиться к ним как к братьям.

Да, в ту пору рушились многие запреты. Один из нас сподобил крещения скопца-эфиопа. Хотя в Законе Моисеевом ясно сказано, что никто, лишенный мужества раздавливанием ли, отрезанием ли, не может войти в собрание Господне.

«Но вы не вспоминаете прежнего и о древнем не помышляете. Вот, я делаю новое; ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать?»[77] Не это ли предрекалось в Писании? Впрочем, в Писании говорилось о многом, вопрос состоял в том, как нам исполнить предначертанное.

Естественно, по поводу того, что и как нам делать, имелось множество мнений и разночтений, выливавшихся в бурные споры. Часть из нас во главе с братом Иисуса Иаковом настаивала на том что сейчас, когда мы ступаем на новую, неизведанную почву, именно неукоснительное соблюдение Закона Моисеева позволит нам двигаться в верном направлении, не оступаясь и не сбиваясь с пути. Он и его сторонники ратовали за то, чтобы и дальше молиться в храме, строго соблюдать все ограничения и запреты и вообще превзойти своим благочестием фарисеев. Они слышать не хотели о том, что сам Иисус порой отступал от Закона и всячески стремились доказать, будто его последователи есть самые верные стойкие ревнители древних обычаев.

Другие говорили, что Иаков цепляется за то, что ушло, а они желают идти вперед.

Иаков игнорировал несогласных и железной хваткой удерживал Иерусалимскую церковь. Казалось странным, что даже Петр шел ему на уступки. Как я полагаю, это объяснялось распространенным в то время мнением о том, что избранность Иисуса предопределена его царской кровью, а стало быть, и те, кто одной крови с ним, его родные, имеют право на особый почет и привилегии. С этим мы ничего не могли поделать. Повсюду велись разговоры о потомках царя Давида и о пророчествах, связанных с продолжателями его рода. Да и как могло быть иначе, если в Священном Писании и традициях нашего народа происхождению придавалось столь огромное значение и люди гордились тем, что пошли от чресл Авраамовых.

Из этого следовало, что родичи Иисуса образовывали Святое Свойство, столь же чтимое, как и дом Давидов. У Иисуса были братья, и с этой точки зрения их первенство перед всеми прочими не подлежало сомнению. И хотя этот устаревший взгляд на вещи опровергался самим Иисусом и ниспосланным им на нас Святым Духом, он укоренился так глубоко, что преодолевать его пришлось очень долго, и окончательно это не удалось и по сей день. Даже сейчас Симеон, двоюродный брат Иисуса почитается как глава нашей церкви. При этом он находится на подозрении у римлян не как христианин, а как предполагаемый потомок дома Давидова. В Риме опасаются, что популярность этой царской семьи у еврейского народа может привести к тому, что ее отпрыск поднимет очередной мятеж, заявив свои права на престол.

Иаков, со своими Моисеевыми и раввинскими ограничениями и запретами, довел многих из нас до того, что мы стали устраивать молитвенные собрания отдельно. Я, например, не чувствовала необходимости ходить на его сборища и выслушивать его поучения. То, что он, пусть с опозданием, признал своего брата, не могло не радовать но атмосфера на его собраниях царила удушливая.

Но куда опаснее косности приверженного старине Иакова были гонения со стороны влиятельных еврейских священнослужителей. После того как одного из нас, выходца из грекоязычных евреев по имени Стефан, побили камнями, а клевреты синедриона провозгласили, что каждого еврея-«вероотступника» ждет суровая кара, многие ударились в бега. Некоторые осели в Самарии, где их проповедям охотно внимали и где многие принимали нашу веру, другие же разбрелись еще дальше, так что лет через десять после свершившегося на Голгофе распятия наши единоверцы имелись уже в столь отдаленных краях, как Эфиопия, Рим, Кипр и Дамаск.