Дом с семью шпилями - Натаниель Готорн

— Берегитесь, не пейте воду из источника Моула! Не пейте и не умывайте лицо!

— Источник Моула! — повторила Фиби. — Тот, что обложен мшистыми камнями? Я вовсе не думала пить из него. Но почему вы это говорите?

— Почему? Потому что он заколдован, как и чай иной старой леди.

Художник скрылся, и Фиби, помедлив еще с минуту в саду, увидела сперва мерцающий огонек, а потом яркий свет лампы в окнах его шпиля. Когда она вернулась в комнату Гепзибы, там было уже так темно, что она ничего не могла рассмотреть. Девушка едва могла видеть старую леди, сидевшую на одном из прямых стульев немного поодаль от окна. Слабый свет обрисовывал во мраке ее бледное лицо, обращенное в угол комнаты.

— Не зажечь ли мне лампу, кузина Гепзиба? — спросила Фиби.

— Зажгите, пожалуйста, — ответила та. — Но поставьте ее на столе в углу коридора. Глаза у меня слабы, и я избегаю смотреть на свет лампы.

Какой чудный инструмент человеческий голос, как он выражает любое движение нашей души! В тоне Гепзибы в эту минуту были звучная глубина и влажность, как будто слова ее при всей своей незначительности были пропитаны теплотой ее сердца. Когда Фиби зажигала в кухне лампу, ей показалось, что Гепзиба что-то сказала.

— Сейчас, кузина! — отозвалась девушка. — Эти спички только вспыхивают и гаснут.

Но вместо отклика Гепзибы она услышала другой голос. Он, впрочем, был неясен и походил скорее на неопределенные звуки, в которых выражались любовь и участие. Впрочем, звуки эти были едва уловимы, и Фиби решила, что какой-нибудь другой звук в доме показался ей человеческим голосом или же это только игра ее воображения.

Поставив зажженную лампу в коридоре, она вернулась в комнату Гепзибы. Теперь фигура старой девы, несмотря на то, что ее черты все еще сливались с полумраком, виднелась немного отчетливее. Впрочем, в отдаленных углах комнаты царила почти та же темнота, что и прежде.

— Кузина, — сказала Фиби, — говорили вы мне что-нибудь сейчас?

— Нет, дитя мое! — ответила Гепзиба тем же таинственным тоном.

Слова ее казались проникнутыми глубочайшим волнением сердца. В них был какой-то трепет, который отчасти передался и Фиби. С минуту девушка сидела молча. Вскоре, однако же, она уловила чье-то неровное дыхание в углу комнаты и почувствовала, что поодаль от нее есть кто-то третий.

— Милая кузина, — сказала она через силу, — нет ли еще кого-нибудь в комнате?

— Фиби, милая моя малютка, — произнесла Гепзиба после минутной паузы, — ты очень рано встала и хлопотала целый день. Иди спать, я уверена, что тебе нужен отдых. Я хочу посидеть еще немного одна и собраться с мыслями. Я взяла это в привычку еще задолго до твоего рождения.

С этими словами леди сделала несколько шагов вперед, поцеловала Фиби и прижала ее к своему сердцу, которое билось с необыкновенной силой и чувством. Каким образом сохранилось в ее одиноком старом сердце так много любви, что излишек ее теперь переливался через край?

— Спокойной ночи, кузина, — сказала Фиби, пораженная странным обхождением Гепзибы. — Я очень рада, что вы начинаете любить меня.

Она вернулась в свою комнату, но не скоро смогла уснуть и спала не очень крепко. Время от времени глубокой ночью она слышала сквозь сон чьи-то шаги по лестнице, тяжелые, но нерешительные.

Глава VII

Гость

Когда Фиби проснулась — а это случилось тогда же, когда зачирикала чета реполовов на груше, — она услышала на лестнице какой-то шорох. Девушка поспешила спуститься на нижний этаж и нашла Гепзибу в кухне. Та стояла у окна, держа книгу перед самым носом и как будто пытаясь почуять ее содержание, потому что ее слабое зрение не слишком помогало ей в этом. Трудно представить себе книгу убедительнее той, которая была теперь в руках Гепзибы: от одного ее чтения вся кухня наполнялась запахом индеек, каплунов, копченых куропаток, пудингов, пирожных и святочных поросят во всех возможных смешениях и вариациях. Это была поваренная книга, наполненная рецептами старинных английских блюд и украшенная гравюрами, на которых были изображены приготовления к грандиозным пиршествам. Среди этих великолепных образцов поваренного искусства (из которых, вероятно, ни один не был воплощен в жизнь за последние несколько десятилетий) бедная Гепзиба искала рецепт какого-нибудь несложного блюда, чтобы наскоро приготовить завтрак.

Скоро, однако же, мисс Пинчон отложила в сторону это сочинение и спросила Фиби, не снесла ли вчера яйца старая Спекля, как она называла одну из куриц. Фиби побежала посмотреть, но вернулась с пустыми руками. В эту минуту послышался свисток рыбака, возвещая о его приближении к дому. Гепзиба позвала его, энергично постучав в окно лавочки, и купила у него отличную, только что пойманную, жирную макрель. Поручив Фиби поджарить кофе, который она называла чистейшим мокским, старая дева положила столько дров в старый очаг, что из трубы тотчас повалил густой дым. Деревенская девушка, помогая Гепзибе, предложила испечь индейский пирожок по особому легкому рецепту, который она узнала от матери; по ее словам, если хорошо его приготовить, он должен был очень вкусен и нежен. Гепзиба с радостью на это согласилась, и кухню вскоре наполнил приятный аромат. Нам кажется, что сквозь дым, вырывавшийся из печки, на это незатейливое кушанье с удивлением и с некоторым пренебрежением взирали тени усопших кухарок, напрасно протягивая к нему свои бесплотные руки. По крайней мере голодные мыши точно вылезали из своих норок и, сев на задние лапки, нюхали воздух, благоразумно выжидая благоприятного случая поживиться.

Гепзиба не обладала кулинарными талантами и, по правде сказать, усугубила свою природную худобу, часто предпочитая остаться без обеда, чем управляться с вертелом или наблюдать за кипящим горшком. Поэтому рвение, какое она обнаружила теперь к кухонным подвигам, казалось воистину героическим. Было весьма трогательно смотреть на то, как она разгребала свежие уголья и жарила макрель. Обыкновенно бледные, ее щеки теперь разгорелись от огня и суеты, и она наблюдала за рыбой с такой нежной заботой и вниманием, как будто — не беремся найти лучшего сравнения, — собственное сердце ее лежало на сковороде, а ее счастье зависело от того, хорошо или нет зажарится эта рыба.

В домашней жизни выдается не много моментов приятнее хорошего завтрака. Мы садимся за стол со свежими силами и мыслями. Так и старинный столик Гепзибы, покрытый роскошной скатертью, достоин был являться центром самого веселого кружка.

Фиби отправилась в сад, собрала красивый букет роз и поставила его в небольшую стеклянную кружку, которая давно потеряла свою ручку и потому могла заменять собой вазу. Утреннее солнце, столь же свежее и улыбающееся, как и то, лучи которого проникали в цветущее жилище первых людей, пробиваясь сквозь ветви груши, освещало стол, на котором было приготовлено три прибора: один для Гепзибы, другой для Фиби… но для кого же третий?

Гепзиба, бросив последний хозяйственный взгляд на стол, взяла Фиби за руку. Она вспомнила, как сурова и раздражительна была во время приготовления этого таинственного завтрака, и решила, по-видимому, искупить свою вину.

— Не суди меня за мое беспокойство и нетерпеливость, милое дитя мое, — сказала она. — Я люблю тебя, Фиби, несмотря на резкость моих слов.

— Милая кузина, почему вы не скажете мне, кто к вам приехал? — спросила Фиби с улыбкой, близкой к слезам. — Отчего вы так встревожены?

— Тише, тише! Он идет, — проговорила Гепзиба, поспешив вытереть глаза. — Пускай он увидит сначала тебя, Фиби, потому что ты молода и твои щечки свежи, как эти розы; улыбка играет на твоем лице против твоей воли. Он всегда любил смеющиеся лица. Мое теперь уже старо; слезы мои едва успели высохнуть, а он никогда не выносил слез. Задерни немножко занавеску, чтобы тень легла на ту часть стола, где он сядет, но совсем солнце не закрывай, он никогда не любил темноту — а сколько было мрачных дней в его жизни! Бедный Клиффорд!..

Она еще произносила вполголоса эти слова, обращенные будто к ее собственному сердцу, а не к Фиби, когда из коридора до них донесся шум. Фиби узнала шаги, которые она слышала на лестнице ночью. Приближавшийся к ним гость — кем бы он ни был — задержался на верхних ступеньках лестницы, он остановился еще раза два, пока спускался, и вновь помедлил в самом низу лестницы. Наконец он сделал длинную паузу у порога комнаты, взялся за ручку двери, потом отпустил ее. Гепзиба с конвульсивно сжатыми руками смотрела на дверь.

— Милая кузина Гепзиба! — пробормотала Фиби, вся дрожа, потому что волнение ее кузины и эти таинственные шаги производили на нее такое впечатление, как будто в комнате вот-вот должно было появиться привидение. — Вы, право, пугаете меня! Неужели случилось что-нибудь ужасное?

— Тише! — прошептала Гепзиба. — Будь как можно веселее, что бы ни случилось!