Дом с семью шпилями - Натаниель Готорн

В неуловимом очаровании Фиби была вот еще какая особенность. Спальня эта, без сомнения, становилась свидетельницей многих различных сцен человеческой жизни: здесь пролетали радости брачных ночей, здесь новорожденные делали первый вдох, здесь умирали старики. Но потому ли, что в этой комнате благоухали белые розы, или по какой-нибудь другой причине, только человек тонко чувствующий тотчас понял бы, что это спальня девушки, очищенная от всяких прошлых горестей ее легким дыханием и веселым настроением. Яркие сновидения, которые Фиби видела прошлой ночью, разогнали прежний мрак и сделали эту комнату ее жилищем.

Расставив все вещи так, как ей нравилось, Фиби вышла из комнаты с намерением опять спуститься в сад. Кроме розового кустарника, она заметила там и некоторые другие дико растущие цветы. Но наверху лестницы она встретила Гепзибу, которая — так как было еще очень рано — пригласила ее в комнату. Француженка назвала бы эту комнату своим будуаром. В ней находились рабочий ящик и потемневший письменный стол со старыми книгами, а в одном из углов стояла странного вида черная вещь, которую старая леди называла клавикордами[6]. Эти клавикорды своим видом напоминали гроб, и так как на них давно уже никто не играл, то музыка, должно быть, умерла в них навеки от недостатка воздуха. К их клавишам, вероятно, не прикасались человеческие пальцы со времен Элис Пинчон, которая развивала свои музыкальные способности в Европе.

Гепзиба попросила свою молодую гостью сесть и, опустившись подле нее на стул, посмотрела на маленькую изящную фигурку девушки так пристально, как будто хотела выведать все ее тайные чувства.

— Кузина Фиби, — произнесла она наконец, — я, право, не знаю, как вам со мной жить!..

Эти слова, однако же, вовсе не заключали в себе негостеприимной грубости, как могло показаться читателю, потому что две родственницы уже успели объясниться друг с другом накануне, перед отходом ко сну. Гепзиба узнала от своей кузины достаточно для того, чтобы понять обстоятельства (сложившиеся в связи с тем, что мать Фиби во второй раз вышла замуж), которые заставили девушку искать приют в другом доме. Она не могла не оценить характер Фиби, отличавшийся необыкновенной предприимчивостью — самая достойная черта в уроженке Новой Англии, — которая и побуждала ее искать счастья, при этом не теряя самоуважения и оберегая свои интересы. Будучи одной из ближайших родственниц Гепзибы, Фиби естественно обратилась к ней, нисколько не настаивая на ее покровительстве, но просто для того, чтобы погостить у нее неделю или две, а если обеим это придется по душе, то остаться на неопределенно долгое время.

Поэтому на грубое замечание Гепзибы Фиби ответила с невозмутимым спокойствием и веселостью:

— Милая кузина, мне, право же, кажется, что мы поладим лучше, нежели вы думаете.

— Вы милая девушка — это я вижу сразу, — продолжала Гепзиба, — и совсем не это меня беспокоит. Просто мой дом — слишком печальное место для такой молодой, как вы, особы. В него проникает ветер и дождь, а зимой даже снегу полно на чердаке и в верхних комнатах, но солнца здесь очень мало. Что касается меня, то вы видите, какова я: угрюмая и одинокая старуха (я сама уже начинаю называть себя старухой, Фиби). К тому же у меня столько причуд, что вы не можете себе и представить. Я не могу сделать вашу жизнь, кузина Фиби, приятной — разве что дам вам кусок хлеба.

— Вы найдете во мне веселую компаньонку, — ответила Фиби с улыбкой и в то же время с достоинством. — Кроме того, я намерена сама зарабатывать себе на хлеб. Вы знаете, что я воспитана не так, как прочие Пинчоны. В новоанглийских деревнях каждая девушка обучается очень многому.

— Ах, Фиби, — сказала со вздохом Гепзиба. — Ваши знания вам мало здесь пригодятся, и потом, тяжело думать, что вы станете проводить свои юные годы в таком месте, как это. Ваши щечки через месяц или через два не будут уже такими розовыми. Посмотрите на мое лицо (в самом деле, контраст был разителен) — вы видите, как я бледна! К тому же, я думаю, что пыль этого старого дома вредна для легких.

— У вас есть сад, есть цветы, за которыми надо ухаживать, — заметила Фиби. — Я буду поддерживать свое здоровье движением на свежем воздухе.

— Да, однако, — сказала Гепзиба, быстро вставая и как будто желая прервать разговор, — не мое дело говорить о том, кто будет или не будет гостем в старом доме Пинчонов: скоро вернется его хозяин.

— Вы имеете в виду судью Пинчона? — спросила Фиби с удивлением.

— Судью Пинчона! — с досадой повторила ее кузина. — Едва ли он переступит через порог этого дома, пока я жива! Нет-нет! Но я вам покажу, Фиби, портрет того, о ком я говорю.

Она ушла за уже описанной нами миниатюрой и вернулась, держа ее в руке. Подавая портрет Фиби, она внимательно наблюдала за выражением ее лица, как будто ревнуя к чувству, которое девушка должна была обнаружить, взглянув на портрет.

— Как вам это лицо? — наконец спросила Гепзиба.

— Прекрасное! Прелестное! — воскликнула Фиби с удивлением. — Это такое привлекательное лицо, какое мужчина может и должен иметь. В нем есть какое-то полудетское выражение, однако ж, это не ребячество, оно сразу располагает к себе! Этот человек, мне кажется, никогда не страдал. Каждый, наверно, был готов пойти на многое, лишь бы избавить его от тяжких трудов и горя. Кто это, кузина Гепзиба?

— Разве вы никогда не слышали, — шепнула, наклонившись к ней, Гепзиба, — о Клиффорде Пинчоне?

— Никогда! Я думала, что на свете нет больше Пинчонов, кроме вас и вашего кузена Джеффри, — ответила Фиби. — Впрочем, кажется, я слышала имя Клиффорда Пинчона! Да, от моего отца или матери… Но разве он не умер уже давно?

— Да-да, дитя мое, может быть, и умер! — проговорила Гепзиба с неприятной глухой усмешкой. — Но в старых домах, как этот, мертвые любят селиться! Сами увидите. Итак, раз после всего, что я вам сказала, вы не утратили решимости… Мне приятно, дитя мое, видеть вас в своем доме, каков бы он ни был. — И с этим умеренным, но не совсем холодным уверением в своем гостеприимстве Гепзиба поцеловала девушку в щеку.

Они спустились по лестнице, где Фиби приняла самое деятельное участие в приготовлении завтрака. Хозяйка дома между тем стояла возле нее. Она и хотела бы помочь девушке, но чувствовала, что своей неловкостью только помешает делу. Фиби и огонь, на котором грелся чайник, были одинаково яркими и веселыми. Гепзиба смотрела на свою родственницу так, как будто та была из другого мира; впрочем, она не могла не восхищаться проворством, с каким ее новая сожительница готовила завтрак и управлялась со всеми старинными кухонными принадлежностями. За что бы она ни взялась, все у нее получалось без заметного усилия. Кроме того, она напевала себе под нос, и ее песни были чрезвычайно приятными для слуха. Эта природная певучесть делала Фиби похожей на птичку в тени дерева и внушала наблюдателю мысль, что поток жизни струится через ее сердце, как иногда ручеек струится через прелестную долину. Она обнаруживала веселость деятельного характера, который находит радость в своей деятельности и потому сообщает ей особенную прелесть.

Гепзиба достала несколько старых серебряных ложечек с фамильным вензелем и китайский чайный сервиз, расписанный грубыми фигурами людей, птиц и зверей, окруженных таким же грубым ландшафтом. Эти нарисованные люди жили, по-видимому, очень весело посреди своего блистательного мира, краски которого нисколько не полиняли, хотя чайник и чашки были так же стары, как и сам обычай пить чай.

— Эти чашки были даны в приданое вашей прапрапрапрабабушке, — сказала Гепзиба Фиби. — Она была из очень хорошей семьи — Давенпорт. Это были едва ли не первые чашки, какие только появились в нашей колонии, и если бы одна из них разбилась, то, мне кажется, я бы не пережила этого… Но что за глупость говорить такое о чашках, когда я сама вынесла столько разных горестей!

Чашки, которыми не пользовались, вполне возможно, со времен молодости Гепзибы, покрылись пылью, но Фиби смыла ее с них с такой заботой и осторожностью, что удовлетворила даже саму обладательницу этого сокровища.

— Какая вы, однако, ловкая хозяюшка! — воскликнула она, смеясь и в то же время так страшно хмуря брови, что ее смех был похож на сияние солнца под грозовой тучей. — Неужели вы и в других делах такая же мастерица? Так ли вы хорошо управляетесь с книгой, как с чашками?

— Не думаю, — ответила Фиби, смеясь над простодушным вопросом Гепзибы. — Но прошлым летом я была школьной наставницей в нашей деревне и могла бы оставаться до сих пор в этой должности.

— А! Да это чудесно! — воскликнула, повернувшись на своем стуле, Гепзиба. — Но эта способность передалась вам от матери. Я не знаю ни одного Пинчона, который был бы мастером в книжном деле.

Странно, но тем не менее справедливо, что люди так же, или даже больше, тщеславятся своими недостатками, как и достоинствами. Гепзиба при любом удобном случае заявляла о природной нерасположенности Пинчонов к наукам и считала ее наследственной чертой. Может быть, так и было в действительности.