Найти и уничтожить - Андрей Кокотюха

– Я ее и не ищу, – Николай потянулся за второй папиросой.

– Получается, вы готовы направить оружие против своих?

– Давайте так, – Дерябин устроился поудобнее, положил ногу на ногу. – Я детдомовский, господин капитан. Знаете, что такое детский дом?

– В Германии тоже есть приюты.

– Но вы ведь не в приюте росли, правда?

– Верно.

– И не знаете на своей шкуре, как это – когда с детства ты сам за себя.

– Подозреваю. Мне кажется, спартанские условия закаляют характер.

– Не буду спорить, у меня других условий не было. Как и защитников. Советская власть меня не защитит, господин капитан. Сами судите: наш детский дом создал по своей инициативе крупный милицейский начальник, по фамилии Добыш. Она вам ничего не скажет, но можете мне поверить: этот человек был безмерно предан власти. В год, когда я написал заявление с просьбой зачислить меня на службу в Народный комиссариат внутренних дел, товарища Добыша арестовали как врага народа, судили и расстреляли за измену Родине.

– Вас это удивило?

– Тогда – нет. Я воспитывался с мыслью, что старые партийные и советские кадры оказались не готовы принять вызов, который бросают новые времена. Так говорили на собраниях, так писали газеты. Мол, мыслят такие граждане по старинке, даже спекулируют именем товарища Ленина. Забывая о том, что товарищ Сталин – вот кто продолжатель ленинского дела сегодня. Даже пытаются сомневаться в его решениях, а от этого недалеко и до измены Родине.

– Получается, вы изменили мнение?

Дерябин помолчал, подбирая подходящие слова.

– Знаете, господин Дитрих… Меня, тогда еще совсем зеленого, не удивляло, что вокруг одни враги да шпионы. Кое о чем задумался, когда попал на фронт. Сам разбирал дела предателей, а все их предательство – попали в плен и сбежали. Или же пробыли несколько суток в окружении, вышли невредимыми. Вы, разведчик, слышали что-нибудь о приказе товарища Сталина, называется «Ни шагу назад!»?

– Да. Красноармейцам запрещено сдаваться в плен. Это расценивается как трусость и предательство. Карается по всей строгости закона, за измену Родине.

– Так точно, – по уставной привычке ответил Николай. – Мне пришлось даже арестовывать семьи командиров, о которых стало известно, что они в плену.

– Сын самого Сталина в плену[7], – напомнил Дитрих. – Я прав ведь? Прав!

– Наверное, поэтому в армии к пленным было особое отношение. Я бы сказал даже – особый счет. Не знаю, тогда не думал. Мысли появились теперь, в лагере.

– Какие именно?

– Я же в плен попал, господин капитан, – Дерябин не удержался, хлопнул в ладоши. – Раз – и в дамки! Допустим, наши думают, что старший лейтенант такой-то погиб. Или пропал без вести. Тут случается чудо, мне удается не попасть в плен, перейти линию фронта. Меня даже в штрафной батальон не отправят: расстреляют за измену Родине. К офицерам государственной безопасности счет отдельный, тем более – по законам военного времени. Или представьте – трибунал-таки отправляет меня к штрафникам. Имеете представление, что это такое?

– Некоторое. Здесь, в школе, есть несколько перебежчиков из этих ваших штрафных рот. Вчерашние уголовники в основном, вы с ними еще познакомитесь… Кое с кем вам будет даже интересно встретиться, – при этих словах Дитрих странно ухмыльнулся. – Так что там дальше могло с вами случиться?

– Разжалованный офицер НКВД проживет среди штрафников до первого боя. Пуля в спину гарантирована. Нас не любят, особенно – штрафники. Это ведь Особый отдел их туда определяет.

– Да, – признал Отто. – Вы, видимо, серьезно думали. Плен – ловушка для красноармейца. Не важно, солдата или офицера.

– Это приговор, господин капитан. Я ведь не изменял Родине, так сложились обстоятельства. Застрелиться не успел и не захотел, если так уже брать… Вы бы застрелились в моей ситуации?

– Речь не обо мне.

– Правильно. Вы сейчас банкуете, как говорили у нас в детдоме. А мне при любых раскладах обратной дороги нет. Я уже предатель, враг советской власти. Но в полицаи не пойду, вы верно подметили. Там сброд один. Нагляделся я такого сброда в детдоме – о! – Николай легонько чиркнул себя ребром ладони по горлу. – Нет, раз уж для наших я враг, они меня приговорили еще приказом товарища Сталина за номером двести семьдесят, еще в сорок первом. Потому знаете, что я подумал?

– Для того я и трачу на вас время, Дерябин. Очень хочется узнать.

Николай снова замолчал, обдумывая то, что собирался сказать.

– В общем… Закон такой есть, неписаный… Если кто-то хочет уничтожить тебя, это дает тебе право ответить ему тем же.

– Для воспитанника детдома вы слишком заковыристо выражаетесь, Дерябин.

– Я хорошо учился в школе жизни, господин капитан. Извините за красивые слова, но иначе не выразить… Короче говоря, мне очень хорошо известно отношение советской власти, Красной Армии и органов НКВД к попавшим в плен. Меня даже скорее расстреляют, если я на допросе начну прославлять товарища Сталина, – мол, не марай дорогого для всей страны имени, вражина. Получается, мне не просто нет пути назад. Как только я поднял руки вверх, я стал изменником Родины и врагом народа. Разбираться в обстоятельствах никто не станет. Сам бы не делал этого, господин капитан, на своем месте. Получается, другого выхода, кроме как воевать против тех, кто меня предал, с оружием в руках, у меня нет.

– Почему?

– Родная власть не оставила мне иного выбора, господин капитан. Я вас убедил?

Отто Дитрих задумчиво потер подбородок. Затянувшуюся паузу Николай Дерябин заполнил, взяв очередную папиросу.

– Хотите, я проще объясню то, что вы сейчас мне здесь наплели? – спросил вдруг абверовец, подавшись вперед.

– То есть… Вы мне не…

– Успокойтесь, ваши доводы вполне логичны. Даже разумны. Только все проще гораздо, Дерябин. Дело в том, что сейчас вы не со мной разговаривали.

Николай невольно повертел головой, даже поднял голову – вдруг за ними наблюдает кто-то сверху, от них еще не такого можно ожидать. Ничего подозрительного и необычного не увидев, вопросительно взглянул на Дитриха.

– Все вы поняли прекрасно, Дерябин. Сейчас вы не меня убеждали в том, что готовы повернуть оружие против своих же. Перед собой оправдывались, разве нет? Вы вслух убеждали самого себя, что вам не оставили иного выхода, что вас предали свои же. И раз так, вам не остается ничего другого, кроме как предать самому. Око за око, разве нет?

Дерябин промолчал, сильно прикусив нижнюю губу. Все его естество противилось подобному признанию. Однако немец, этот хитрый капитан, горбоносый светловолосый немец, старше его с виду лет на пять-семь, а уже профессионал, хороший психолог, проницательный разведчик. Не дождавшись ответа, Дитрих продолжил:

– Поверьте, Николай: работаю с людьми, подобными вам, уже больше двух лет. Начинал в Польше, сам попросился на Восточный фронт. Таких, как вы, пытающихся найти себе оправдание, – меньшинство. Подавляющее большинство просто рвутся вредить советской власти. Имеют к ней массу претензий и давненько наточили на коммунистов зубы. Ваш случай тоже не уникален. Вы просто в силу обстоятельств и, как говорится, следуя законам формальной логики, просто сменили службу и хозяев. У вас ведь не было близких друзей среди товарищей по работе, соседей, обычных людей, ведь верно?

Дерябин кивнул – вынужденно признал абсолютную правоту выводов Дитриха.

– По правде говоря, Николай, вы еще до конца не поняли: попали именно туда, куда хотели, разве нет? Не скажу, что здесь вы уже среди друзей. Только вот здесь вы найдете их скорее, чем за все то время, что жили с большевиками. Верите мне?

Дерябин снова кивнул.

А Отто мысленно аплодировал себе: орешек оказался не таким уж крепким, но все равно приятно, когда хорошо отыгрываешь свою партитуру.

Тем более что это не последняя такая удачная партитура за столь короткое время…

– Хотите выйти из карантина завтра или готовы уже сегодня? – Он постарался, чтобы вопрос прозвучал как бы между прочим.

– Хватит. Так уже скучно.

– Отлично. Мне кажется, мы с вами поладим. И вас ждут великие дела. Что-то еще?

– Да, – Николаю вдруг почему-то стало неуютно оттого, что Дитрих не только видит его насквозь, но и читает все вопросы на его лице: – Мы так и не… То есть, вы так и не сказали, что там, в лагере, с тем побегом, о котором я…

– Который вы раскусили и сдали мне? – жестко уточнил Дитрих. – Все в порядке, мы отреагировали как раз вовремя. Еще что?

– Тот пленный… Парень, который должен был…

– Ваш товарищ, спавший рядом с вами на нарах? Видите, я кое-что выяснил. Скажите, вас действительно интересует его судьба?

– Нет, – соврал Дерябин, надеясь, что ему поверят.

А, пусть не верят – в конце концов, какая разница, почему он так хочет услышать, что Романа Дробота убили. Вообще, нужно постараться выкинуть его из головы, слишком глубоко засела там эта совершенно никчемная личность, чуть не лизавшая сапоги немцам и полицаям. Сам он – другое дело, а этот… Даже если бы побег удался… На что надеялся профессорский сынок? Ведь расстреляют как предателя… Старший лейтенант лично отдал бы такой приказ.