Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

Но все они были для Мары будто тени, а слова утешения звучали просто как шум в ушах. Ничто из сказанного или сделанного, казалось, не прорывало покрова одиночества, окутавшего властительницу Акомы.

Мара ощущала заботливую поддержку мужа, ведущего ее вниз по пологим ступеням лестницы. Здесь ожидали первые официальные лица: посланцы Ичиндара в ослепительно белом с золотом. Мара склонила голову, отвечая на поклон высочайшей делегации; но ее уста за покрывалом не разомкнулись; подобающие случаю слова вместо нее пробормотал Хокану.

Дальше ее путь лежал мимо властителя Хоппары Ксакатекаса — ее верного союзника с давних пор; сегодня она повела себя с ним как с незнакомцем, и только Хокану расслышал вежливое изъявление понимания со стороны молодого правителя. Стоящая рядом с ним вдовствующая госпожа Ксакатекас, элегантная как всегда, бросила на Слугу Империи взгляд, в котором светилось нечто неизмеримо большее, нежели простое сочувствие.

Когда Хокану отдавал ей поклон, госпожа Изашани задержала его за руку.

— Не отпускай от себя свою госпожу, — предостерегла она, сохраняя такой вид, чтобы со стороны все выглядело как простое выражение сочувствия. — Ее душа еще не оправилась от удара. Очень может быть, что еще несколько дней она не будет осознавать значения своих поступков. А здесь присутствуют недруги, которые начнут ради собственной выгоды подстрекать ее к необдуманным шагам.

С угрюмой любезностью Хокану поблагодарил мать властителя Хоппары за предупреждение.

Эти нюансы прошли мимо внимания Мары, равно как и искусство, с каким Хокану отразил завуалированные оскорбления клана Омекан. Направляемая безмолвными указаниями мужа, она совершала поклоны, не обращая внимания на волну шепотков, поднимающуюся позади: мол, властителю Фрасаи Тонмаргу она выказала большее почтение, чем было необходимо, и к тому же, по наблюдениям властителя Инродаки, движениям Мары недостает обычной живости и грации.

Но для самой Мары сейчас в целом мире существовало лишь одно: маленькая хрупкая фигурка на погребальных носилках, отданная во власть последнего сна.

Медленные тяжелые шаги вторили приглушенному стуку барабанов. Солнце стояло в зените, когда процессия змеей влилась в лощину, где ждал погребальный костер. Хокану пробормотал слова уважения последнему — по очереди и по рангу — из всех властителей, удостоенных личного обращения. Между носилками и костром оставалась в ожидании лишь одна, последняя, группа посетителей, облаченных в черные хламиды без всяких украшений.

В порыве благоговейного трепета Хокану крепче стиснул руку Мары. Если Мара и осознала, что перед нею пятеро Всемогущих — маги из Ассамблеи, — то виду не подала. Присутствие магов, стоящих выше любого закона, было событием чрезвычайным, но даже то, что Ассамблея сочла нужным послать на похороны своих представителей, оставило Мару равнодушной. Хокану пришлось в одиночку гадать, что бы это значило, и объяснения могли оказаться самыми разнообразными: в последнее время черноризцы, похоже, проявляют необычно острый интерес к политическим завихрениям. Мара поклонилась Всемогущим, но это приветствие ничем не отличалось от того, каким она одарила бы любого мелкопоместного правителя; при этом она пропустила мимо ушей сочувственную, хотя и короткую, речь мага по имени Хочокена, с которым ее свела судьба в день ритуального самоубийства Тасайо. Не затронула ее и та неловкость, что всегда возникала, когда Хокану встречался лицом к лицу со своим настоящим отцом, как не смутил ледяной взгляд рыжеволосого мага, стоявшего за спиной неразговорчивого Шимони. Речи магов — ни доброжелательные, ни враждебные — не могли пробить броню ее апатии: чьей бы жизни ни угрожало их могущество, ни одна не могла значить для Мары больше, чем та единственная, на которую уже пал роковой выбор Туракаму и Игры Совета.

Мара вступила в ритуальный круг, где стояли носилки. Тусклым взглядом провожала она каждое движение своего военачальника, когда тот поднял безжизненное тело ее мальчика и осторожно положил его на поленья, которым суждено было стать последним ложем Айяки. Поправив меч, щит и шлем, он отступил назад, строгий и сдержанный, как никогда.

Мара ощутила едва заметное пожатие руки Хокану и послушно шагнула вперед; барабаны взорвались громом и тут же стихли. Она положила тростник на тело Айяки, но традиционный надгробный возглас прозвучал из уст Хокану:

— Мы собрались, чтобы почтить память Айяки, сына Бантокапи, внука Текумы и Седзу!

Как коротко, пронеслось в голове у Мары; лицо ее слегка нахмурилось. А где же список славных подвигов, свершенных ее первенцем?

Повисла неловкая тишина. Наконец, прочитав мольбу в отчаянном взгляде Хокану, к Маре подошел Люджан и повернул ее лицом к востоку.

В круг вошел жрец Чококана, облаченный в белые одежды, символизирующие жизнь. Сбросив мантию и оставшись нагим, как младенец в момент появления на свет, он начал пляску, славящую детство.

Мару не интересовали его ужимки. Ничто не избавляло ее от сознания вины: причина несчастья — в ее преступной недальновидности. Когда жрец пал на землю перед носилками, она по указке повернулась лицом к западу, сохраняя все то же отсутствующее выражение лица. Воздух рассек свист приверженцев Туракаму, ибо к пляске приступил жрец Красного бога, дабы обеспечить безопасный переход Айяки в царство мертвых. Прежде ему никогда не приходилось изображать животное варварского мира, его представления о том, как двигается лошадь, могли бы вызвать смех, если бы его танец не кончался падением, погубившим столь многообещающую юность.

Глаза Мары оставались сухими. Ей казалось, что сердце у нее окаменело и не способно ожить вновь. Она не склонила головы в молитве, когда жрецы вышли вперед и разрезали красную ленту, связывавшую руки Айяки, освобождая его дух для возрождения. Она не проливала слез и не просила милости богов, когда выпустили на волю белую птицу тирик — символ обновления в следующей жизни.

Жрец Туракаму монотонным речитативом произнес ритуальные фразы прощания: окончив жизнь земную, каждый человек предстанет перед моим богом. Бог смерти

— милостивый владыка, ибо он избавляет от страданий и боли. Он судит тех, кто приходит к нему, и воздает по заслугам.

Жрец широко повел рукой, тряхнул головой, скрытой под маской в виде черепа, и закончил:

— Он понимает живых и знает о горе и мучениях. — Красный жезл указал на мальчика в доспехах на вершине погребального костра. — Айяки из Акомы был хорошим сыном, твердо следуя той стезей, какую желали бы для него родители. Мы можем лишь признать, что Туракаму счел его достойным и призвал к себе, с тем чтобы его могли вернуть нам снова, быть может для жребия еще более высокого.