Моё пост-имаго - Владимир Торин

Джаспер тем временем разглядывал гостиную. Особым его вниманием завладела конструкция у противоположной от окна стены. Мальчик понял, что это и есть тот самый инсектарий, о котором говорил мистер Келпи. К большому стеклянному ящику были пристроены различные механизмы и датчики: регуляторы температуры и влажности. Почти все пространство внутри занимали узкие жерди, на которых, подвешенные на ниточках, висели сморщенные, похожие на древесные листы, продолговатые комки размером с Джасперову ладонь каждая.

– Это ведь не бабочки, – заметил мальчик.

– Это еще не бабочки, вернее, – уточнил мистер Келпи. Закрыв один из чемоданов профессора Руффуса, он подошел к стеклянному ящику. – Это куколки Сонных Малехов. Недели через две из них появятся бабочки.

– А я думал, бабочки появляются из гусениц.

– Так многие думают. У бабочки есть несколько стадий развития. Из яйца она превращается в гусеницу, а затем окукливается, – он кивнул на стеклянный ящик. – После чего линяет и становится имаго.

– Имаго? – Джаспер подивился чудно́му слову.

– Взрослое насекомое, – сказал доктор Доу.

– Верно. – При помощи специального регулятора мистер Келпи повысил уровень влажности в инсектарии – на стеклянных стенках тут же проступили мелкие зеленоватые капельки. – Все те бабочки, которых вы видели у нас на кафедре, все эти, – он кивнул на стены квартиры, – это имаго.

– То есть люди – это тоже как бы имаго? – спросил мальчик.

Мистер Келпи удивленно поглядел на доктора, но тот лишь пожал плечами. Странные слова Джаспера то ли испугали, то ли взволновали помощника главы кафедры: он вдруг снова весь покрылся потом. Достав платок, бабочник принялся поспешно им обтираться.

Наивные детские суждения часто сбивают с толку и порой, каким бы ты ни был умным, ответить на вопрос, заданный ребенком, становится весьма сложно. Мистер Келпи не привык разговаривать с мальчишками на научные темы – обоим его студентам было за тридцать.

– Боюсь, это относится лишь к насекомым, мастер Джаспер, – сказал бабочник и извлек из кармана очередную склянку со своим лекарством от лихорадки. – Но если бы я сравнивал, то сравнил бы с бабочкой не самого человека, а, скорее, его разум. Сперва все мы мыслим, как гусеницы: учимся ползать, познаем мир вокруг, пробуем то, отвергаем это. После чего нас обвивает кокон знаний, полученных в школе или под гнетом строгих воспитателей. К ним наслаиваются различные убеждения, навязываемые обществом, и мы погрязаем в чужих истинах и заблуждениях на целые годы, не в силах выбраться из этого кокона. Некоторые так и умирают в нем, оставшись навсегда куколками. Но есть те – редкие индивидуумы, которые сбрасывают кокон, линяют от множества налипшей за жизнь чепухи и раскрывают крылья собственных суждений. Это их имаго. Финальная стадия развития – мышление, не зашоренное ни закоренелыми устоями дряхлого общества, ни патетичными господами, облаченными в важность опыта, ни мыслями, навязанными поколениями забивателей разума в рамки «правильных» суждений.

– Я не понял почти ничего, – признался Джаспер.

– Ничего, дружок, вот вылезешь из кокона и поймешь, – сказал доктор, и племянник на мгновение решил, что он шутит. А потом вспомнил, что это – дядюшка, который не умеет шутить.

Доктор Доу продолжил:

– Любопытное сравнение, мистер Келпи. Только вы упустили, что для подобного имаго человеческого разума наш мир – опасная, я бы даже сказал, враждебная среда обитания. Общество не приемлет очищенного от шелухи разума, оно пытается загнать его обратно в куколку, а если не получается, сжигает, травит газом, запирает в клетке. Лучшее, что имаго может сделать, если хочет выжить, это замаскироваться – как следует прикинуться куколкой и повиснуть на жерди среди сотен таких же самых куколок.

Мистер Келпи откупорил склянку с лекарством и, судорожно глотая, опорожнил ее.

Доктор Доу поднялся с дивана и, подойдя к каминной полке, принялся разглядывать фотографии в рамочках. На одной из них профессор Руффус, улыбающийся усатый мужчина в песочном тропическом костюме и пробковом шлеме, стоял рядом с туземцем, который весьма чудаковато смотрелся в костюме-тройке. У туземца были темная кожа, короткие жесткие волосы и огромные глаза – кажется, его испугала вспышка фотографической камеры. В уголке фотокарточки значилось: «С Вамбой. Кейкут. Экспедиция в приречье Хнили».

На другой фотокарточке профессор Руффус в привычном городском костюме стоял рядом с тучным, опирающимся на трость стариком. Оба джентльмена курили сигары. Судя по интерьеру, фотография была сделана на кафедре Лепидоптерологии. Подпись гласила: «С профессором Гиблингом. Перед докладом о живых бумажных бабочках Джин-Панга». Также на полке стояло несколько фотокарточек с мистером Келпи, подписанных: «С моим другом Келпи», «С верным Келпи», «С незаменимым Келпи».

Отдельного внимания доктора удостоилась самая свежая фотокарточка, разместившаяся по центру каминной полки. На ней был изображен высокий широкоплечий джентльмен с идеальным блестящим пробором. Он улыбался и являл собой сплошное обаяние. Рядом стоял профессор Руффус, они пожимали руки. Лицо профессора светилось от радости. Подпись все объясняла: «С сэром Редьярдом Крамароу. Передача гранта на экспедицию».

– А как понять, когда из них появятся бабочки? – спросил меж тем Джаспер, глядя, как мистер Келпи запускает из небольшого баллона в инсектарий через трубку экстракт тропического воздуха.

– За день-два до появления бабочки кокон куколки потемнеет, истончится, и сквозь него можно будет увидеть очертания крыльев. Это очень любопытное зрелище, и я бы с удовольствием…

Его слова прервала хлопнувшая на лестничной площадке дверь. Раздался звук поспешных шагов, дверь квартиры профессора распахнулась, и в нее влетела немолодая женщина в сиреневом, расшитом цветами, платье. Женщина была крайне взволнована – она никак не могла решить, что ей делать с руками: либо трагично заламывать, либо с горечью их потирать.

– О, миссис Бренньяк, – сказал враз приунывший мистер Келпи.

Если бы мистера Келпи попросили классифицировать миссис Бренньяк согласно биологической систематике рангов, то он бы охарактеризовал ее следующим образом. Миссис Бренньяк являлась ярким представителем класса «занудных старух», принадлежала к семейству «вездесущих соседок» рода «любопытных» и вида «подглядывающих, подслушивающих и вечно ошивающихся поблизости личностей».

– Мистер Келпи! – тяжело дыша, запричитала соседка. – Я была уверена, что слышала ваш голос… Какой ужас!

– Ужас, мэм?

– Ну да! Что творится-то! Что творится-то!

Мистер Келпи выразительно поглядел на доктора, и тот, поймав его взгляд, повернулся к женщине.

– Мэм, вы что-то видели?

– Ой! Ну да! Ну да же! Как тут не увидеть,