Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

Власть в лице Матеуша была не против…

– Ой, чего творится… – протянула Тиана, кое-как сползая с его высочества. И, вставши на четвереньки, огляделась. – Это люстра ухнула, да?

– Д-да. – Его высочество с неудовольствием отметили, что коленки-то дрожат…

…и не только коленки.

– Люстра. Упала, – повторил он, поднимаясь.

Тоже на четвереньки.

И носом уперся в длинный, но прехорошенький нос Тианы… а раскраснелась-то как… и растрепалась… чудо до чего хороша… волнуется, переживает, дышит часто, и сам Матеуш дышать начинает, пусть бы и меловой пылью, которой припорошило темные кудри Тианы.

– Жуть! – сказала она и срыгнула. Должно быть, от нервов.

Бедняжечка.

Испугалась.

– Не бойтесь, – сказал Матеуш, подвигаясь ближе. Он осознавал, что нехорошо ползать на четвереньках, но ничего не мог с собою поделать. И, кое-как сев, приобнял панночку за плечи. – Вы… вы, дорогая моя Тиана…

От ручки ее пахло пылью, и камнем, и еще кровью… когда только пальчики свои ободрать сумела.

– Вы мне жизнь спасли!

– Скажете тоже. – Она плечиком повела, и плечико это весьма изящно выскользнуло из ворота… платье успело треснуть и съезжать начало, но было вовремя остановлено Тианой. Сама она зарделась и губку закусила.

– Скажу! – с пылом ответил Матеуш.

Пережитое заставляло острее ощутить жизнь во всех ее проявлениях…

– Вам, моя дорогая, я теперь обязан… не спорьте… хотите, я вам орден вручу…

– Спасибо… – Себастьян вовремя прикусил язык, с которого едва не слетело: «У меня уже есть один». И, придерживая расползающееся платье уже обеими руками, попросил: – Вы лучше шоколадом… шоколад, он, знаете ли, волнение крепко снимает! Вот у дядечки моего супружница как переволнуется, так сразу за шоколад. Сядет и грызет, грызет… целиком от плитки отгрызает! А попросишь кусочка, так не поделится… мол, невместно мне ее шоколад ести… сквалыжная она! Я-то шоколад люблю…

…зря сказал.

Спустя полчаса, кое-как отбившись от излишне назойливого целителя, который то ли выслужиться желал, то ли почуял неладное, но все норовил ручку пощупать, Тиана лежала в постели.

В шелках, кружевах и с уксусным компрессом на высоком лбу.

Матеуш, успевший сменить облачение, сидел рядом, да не просто сидел, а кормил Тиану шоколадом. И кусочки, паразит венценосный, выбирал крошечные, совал в рот… и еще в глаза заглянуть норовил.

– Вы так храбры…

– Да вы что! – Себастьян брал шоколад аккуратно, норовя не обслюнявить королевские пальцы. Во-первых, выглядели оные не слишком-то чистыми, во-вторых… правда об этой истории рано или поздно выплывет на свет божий.

На плаху Себастьяну не хотелось.

И в ссылку тоже.

– Я мышей боюся! И еще пауков… – Вспомнил давешний подарок и, не удержавшись, поскреб шею. – Бабочков опять же.

– Вы боитесь бабочек?!

– Ага.

– Почему?

…потому что от таких бабочек противоестественные наклонности подцепить можно.

– Да… – Себастьян осторожно принял очередное подношение, мысленно прикинув, что запасов шоколада в коробке, которая стояла на коленях его высочества, хватит дня этак на два. – Вы когда-нибудь вблизи бабочку видели?

Матеуш наклонился, точно желая одеяльце поправить… ну-ну… Себастьян тоже, случалось, поправлял… сначала одеяльце, потом простыночку…

– Это ж жуть невообразимая! У нее глаза огромнющие. Огнем горят. И усы… и сама она лохматая… а крылья в чешуе…

– Дорогая, вы уверены, что про бабочек говорите?

– А то!

– Огнем горят, значит… и крылья в чешуе. – Матеуш, кажется, представил себе этакого монстра и вздрогнул. – У вас, дорогая моя Тиана, очень оригинальный взгляд на… обычные вещи.

…ну да, обычные… что необычного в привороте?

– Мне жаль, я не знал об этом вашем страхе… – А теперь взгляд у его высочества стал весьма задумчив, кажется, они прикидывали альтернативные варианты. – Впредь обещаю быть осторожней… щадить ваши чувства… – И наклонились еще ниже.

Себастьян вжался в подушки…

– Скажите, чего вы еще боитесь…

В выпуклых белесых глазах его высочества ненаследный князь увидел решимость.

– Крысюков. Пауков. Про пауков я вроде говорила… и ящерок. Змей. Темноты. И когда сзади орут…

– Клянусь, я сзади орать не стану…

– Колдовок боюсь… у нас в городе жила одна старуха, натуральная колдовка! С носом кривым. И на глазу бельмо… вот ежели бельмо на правом, то это еще ничего…

Его высочество, выдохнув:

– Да…

…склонились еще ниже… а подушки сделались плотными, и сколь Себастьян ни старался, сколь ни ерзал, отодвинуться не вышло.

– Я… вас очень внимательно слушаю…

…еще ниже, носом носа касаясь. И от этакой интимности прямо кулаки зачесались. Себастьян их на всякий случай под одеяло спрятал.

– Да… нечего слушать… я уже все…

Матеуш вытянул губы трубочкой и попытался-таки поцеловать…

…Себастьян взвыл, вскакивая…

…но его высочество взвыли еще громче и отпрянули, прижимая к губам руки…

– Фто это было? – спросил он отнюдь не любезным тоном.

– Дядечка… п-подарил… – Себастьян прижался к стене, не спуская взгляда с королевича.

Тот же медленно, недоверчиво ощупывал распухшие губы, которые медленно наливались нездоровым багрянцем.

…вот спасибо, Аврелий Яковлевич, за заботу, только предупредить мог бы!

– К-кулончик, – слегка заикаясь, Себастьян вытащил из-под длинной рубашки вышеупомянутый кулончик, – н-на всякий случай.

Матеуш издал долгий, протяжный звук, от которого Себастьяново сердце оборвалось.

– Чтоб не с-соблазнил никто… д-до свадьбы.

Его высочество, продолжая ощупывать губы, кивнули.

До свадьбы, значит.

Он не был зол, скорее несколько раздражен и удивлен; но удивление это в новообретенной жизни, которая продолжалась, несмотря на люстру, было чем-то вполне себе естественным.

А Матеушу казалось, что он разучился удивляться.

…и смеяться… тем паче если над собой… а ведь и вправду смешно… соблазнитель… губы онемели, распухли и цвета стали уже не красного – пурпурного.

Королевского весьма.

И он, тряхнув головой – жест этот никак не увязывался с венценосным образом, а потому вытравливался воспитателями с особым тщанием, как и привычка грызть ногти, – рассмеялся. Громко.

Неприлично.

И долго. Гортанный некрасивый смех его, который многочисленным гувернерам так и не удалось облагородить, был слышен далеко за пределами комнаты. Но Матеушу впервые было наплевать.

Он живой.

И жизнь прекрасна, даже когда губы на пол-лица расползлись. Тиана же, опустившись на шелка и кружево, вцепилась в одеяло, натянула по самый нос и из-за этой ненадежной преграды внимательно наблюдала за королем.

– А… а шоколад очень вкусный, – сказала она, когда Матеуш отсмеялся. – К губам надо медень прижать. Меня как-то пчела укусила… у дядечки ульи стоят, медок собственный дюже хороший, но пчелы злющие, что выдры! И я пейзажу писала, а она как подлетит! Как в губу вцепится! Та и распухла… вот мне стряпуха подсказала медня приложить, чтоб спухлость прошла… и прошла…

Звенел голосок панночки Белопольской, которая, конечно, не особо умна, но прелесть, что за дурочка… и птицы за окошком пели…

…и розами пахло.

И лето горело во всей его летней красе…

Как бы там ни было, но Цветочный павильон его высочество покинули пусть и с распухшими губами, но в настроении великолепнейшем.

До свадьбы, значит?

Будет ей свадьба… вот сразу после конкурса и будет…

…терпение не относилось к достоинствам Матеуша.

Глава 4,

где повествуется о родственной любви, которая в иных обстоятельствах мало от ненависти отличается

Боги даруют нам родственников; друзей, слава богу, мы выбираем сами.

Лихо вернулся за полночь.

И ни слова не сказал, но сгреб Евдокию, уткнулся холодным носом в шею, да так и замер. Стоял мокрый, взъерошенный… и пахло от него вином.

– Лихо…

– Все хорошо. – Он все же заговорил. – Все хорошо, Ева… он к тебе больше и близко не подойдет…

– Не подойдет, – согласилась она просто потому, что сейчас чувствовала: надо было соглашаться.

И пряди мокрые разбирать. И рубашку стянуть, которая прилипла к коже, а кожа эта побелела… придумал тоже – среди ночи купаться… или топиться?

– Не подойдет…

– Конечно, а если подойдет, то я его… канделябром, – сказала и не выдержала, рассмеялась. – Я подумала, что насмерть… представляешь, если бы и вправду насмерть? Не то чтобы сильно жаль, но ведь судили бы… и на виселицу.

– Женщин не вешают.

– Тогда что?

– За непредумышленное убийство? – Лихо переспросил и нахмурился, словно и вправду раздумывая, что грозило бы Евдокии, окажись голова старшего актора не такой прочной. – Сослали бы в приграничье, на поселение…