Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

Новая пауза, во время которой только что произнесённые слова, казалось, дошли до сознания Артура. Он беспомощно поглядел на Дэвида своим отупевшим взглядом.

— Странно, не правда ли, кончить так, как я? — сказал он. С равнодушным кивком отвернулся и пошёл дальше.

Дэвид продолжал свой путь к дому Огля, глубоко взволнованный и расстроенный этой встречей, во время которой так немного было сказано и так много подразумевалось. Эта встреча была как бы предостережением, напоминанием о том, как ужасно может быть поражение. Идеалы Артура были разбиты. Он вышел из жизни, стушевался, и каждая жилка в нём вопила: «Я довольно страдал. Не хочу больше страдать!» Битва кончилась, огонь догорал. С этими мыслями Дэвид, вздохнув, вошёл в домик Гарри.

Он провёл вечер с Гарри, который чувствовал себя значительно лучше и был в отличном настроении. Хотя мысли обоих были заняты будущими результатами выборов, они мало говорили об этом. Впрочем, Гарри со своей обычной мягкой серьёзностью предсказывал победу, — ничего иного он себе и представить не мог. После ужина они чуть не до одиннадцати часов играли в криббедж. Гарри был большим любителем этой игры. Но глаза Дэвида всё время невольно обращались к часам. Теперь, когда скоро должен был стать известен результат, он испытывал нестерпимое напряжение. Дважды он заговаривал о том, что ему пора идти, что подсчёт в муниципальном совете уже, должно быть, начался. Но Огль, вероятно, понимая беспокойство Дэвида, настаивал, чтобы он ещё посидел немного. Результаты будут оглашены не раньше двух часов ночи. А до тех пор — здесь к его услугам и огонь в камине, и уютное кресло.

И Дэвид покорился, обуздав своё беспокойство и нетерпение. Но в самом начале второго он, наконец, поднялся. Перед уходом Гарри пожал ему руку.

— Так как я не могу быть там, то хочу сейчас тебя поздравить. Обидно, что я не увижу физиономии Гоулена в ту минуту, когда он узнает, что ты его победил.

Ночь наступила тихая, ярко светил молодой месяц. Подходя к муниципальному совету, Дэвид удивился при виде толпы народа на улице. С некоторым трудом удалось ему пробраться к подъезду. Но в конце концов он попал внутрь и разыскал в кулуарах Вильсона. В зале заседаний происходил открытый подсчёт. Вильсон с загадочной миной отодвинулся, давая Дэвиду место рядом. У него был утомлённый вид.

— Ещё полчаса — и узнаем результат.

Кулуары постепенно наполнялись публикой. Через некоторое время на улице медленно загудел автомобиль. И спустя минуту вошёл Гоулен со своей свитой: здесь были Снегг, его агент, Ремедж, Конноли, Босток, несколько тайнкаслских соратников Джо и, ради такого торжественного случая, сам Джим Моусон, собственной персоной.

На Джо было пальто с каракулевым воротником, распахнуто так, что виден был смокинг. Его сытое лицо было немного красно. Он сегодня допоздна засиделся за обедом со своими приятелями; а после обеда они пили старое бренди и курили сигары. Джо важно прошёл в кулуары через толпу, расступавшуюся перед ним. Перед дверью в зал, где происходил подсчёт, он остановился, спиной к Дэвиду, и тотчас же его окружили его сторонники. В этой группе поднялся громкий хохот и разговоры.

Десять минут спустя старый Раттер, секретарь и архивариус муниципального совета, вышел из зала с бумажкой в руке. Сразу же наступила тишина. У Раттера был невероятно важный вид; при этом он улыбался. Когда Дэвид увидел улыбку Раттера, сердце у него ёкнуло, упало. Не переставая улыбаться, Раттер поверх очков в золотой оправе пытливо оглядывал набитую людьми комнату, затем, все с тем же важным видом, выкликнул имена двух кандидатов.

Немедленно группа Джо хлынула за Раттером через раскрытую настежь двустворчатую дверь. Вильсон встал.

— Идём, — позвал он Дэвида. И в голосе его звучала тревожная нотка.

Поднялся и Дэвид и вслед за другими протеснился в зал совета. Здесь не соблюдали никакого порядка, никакого старшинства, всех захватил порыв напряжённого, несдержанного возбуждения.

— Позвольте, джентльмены, позвольте! — твердил, не переставая, Раттер. — Дайте же пройти кандидатам!

Вверх по знакомой железной лестнице, через маленькую комнату комиссии и, наконец, на балкон. Прохладный ночной воздух был так приятен после духоты и яркого света внутри. Внизу под балконом — огромное скопление народа, вся улица перед муниципалитетом запружена толпой. Бледный молодой месяц плыл в вышине, над копрами «Нептуна», и осыпал море серебряной чешуёй. Ропот ожидания поднимался из стоявшей внизу толпы.

Балкон был битком набит. Дэвида вытолкнули вперёд, в крайний угол. Рядом с ним оказался Ремедж, оттертый в давке от Гоулена. Толстый мясник уставился на Дэвида, его большие руки судорожно сжимались, глубоко посаженные глаза под седыми кустиками бровей сверкали возбуждением и злобой. На лице его было написано откровенное желание видеть Дэвида побеждённым.

Раттер с бумагой в руке вышел, на середину балкона, обратясь лицом к притихшей толпе. Мгновение немой тишины, наэлектризованной, мучительной. Ещё никогда в жизни Дэвид не переживал такой мучительной, такой волнующей минуты. Сердце его бешено колотилось. Прозвучал громкий, резкий голос Раттера:

Мистер Джозеф Гоулен — 8852 голоса

Мистер Дэвид Фенвик — 7490 голосов

Раздались громкие крики. Первым заорал Ремедж: «Ура! Ура!» Он ревел как бык, размахивая руками, в настоящем экстазе. Одно «ура» за другим раскалывало воздух. Сторонники Джо толпились вокруг него на балконе, засыпая его поздравлениями. Дэвид схватился за холодные железные перила, стараясь сохранить мужество и самообладание. Побеждён, побеждён, побеждён! Он поднял глаза, увидел Ремеджа, который наклонился к нему, увидел, как прыгали его губы от неистового восторга.

— Провалили-таки вас, чёрт бы вас побрал! — злорадствовал Ремедж. — Проиграли! Все проиграли!

— Нет, не все, — возразил Дэвид тихо.

Снова «ура», приветственные выкрики, настойчиво призывающие Джо. Он в самом центре балкона, у перил, упоённо внимает лести этих тесно сбившихся, возбуждённых людей. Он возвышается над ними своей массивной внушительной фигурой, которая, чернея в лунном свете, кажется неправдоподобно большой и угрожающей. Внизу бледные лица. Все — на его стороне, все готовы служить его интересам, его целям. Ему принадлежит земля, принадлежит и небо: слабое жужжание донеслось издалека — это ночной полёт его ресфордских аэропланов. Он царь и бог, его могущество не ограничено. И это только начало. Он будет подниматься всё выше и выше. Глупцы, что стоят там, у его ног, будут помогать ему. Он достигнет вершины, расколет мир, как орех, голыми руками, молнией рассечёт небо. Мир и война будет зависеть от его воли. Деньги принадлежат ему. Деньги, деньги… и рабы денег. Подняв обе руки к небу жестом слащавого лицемерия, он начал:

— Дорогие друзья мои!..

XXIII

Холодное сентябрьское утро. Пять часов. Ещё не рассвело, и ветер, вынырнув откуда-то, со стороны невидного во мраке моря, пронёсся по небесному своду и отполировал звезды до яркого блеска. Тишина нависла над Террасами.

Но вот, пробившись сквозь безмолвие и мрак, засветился огонёк в окне Ханны Брэйс. Огонёк продолжал мигать, и десять минут спустя дверь отворилась, и старая Ханна вышла из домика, задохнувшись от ледяного ветра, рванувшегося ей навстречу. На Ханне был большой платок, подбитые гвоздями башмаки и целый ворох нижних юбок, под которые, ради тепла, была подложена серая обёрточная бумага. Мужская кепка, напяленная на голову, покрывала жидкие пряди седых волос, а уши и щеки повязаны полосой красной фланели. В руках Ханна держала длинный шест. С тех пор, как старый Том Келдер умер от плеврита, Ханна исполняла на Террасах обязанности сзывающего на работу, очень довольная, что в такие тяжёлые времена может заработать кое-какие лишние гроши. Слегка переваливаясь из-за своей грыжи, она медленно двигалась по Инкерманской улице, похожая скорее на жалкий узел старого тряпья, чем на человека, и стучала в окна своей палкой, будя шахтёров, работавших в первой смене.

Но перед домом № 23 Ханна не остановилась. «Здесь будить не приходится никогда, никогда», — подумала она с мимолётным одобрением и прошла мимо освещённого окна. Дрожа от холода, переходила она от дома к дому, поднимала палку, стучала и звала, звала и стучала, пока не исчезла в сплошном мраке Севастопольской улицы.

В домике № 23 Марта суетилась в ярко освещённой кухне. Огонь был уже разведён, её постель в алькове прибрана, чайник кипел, в кастрюльке шипели сосиски. Проворно разостлала она на столе голубую клеёнчатую скатерть, поставила один прибор. Легко, даже как-то весело несла она бремя своих семидесяти лет. Лицо её теперь дышало неукротимым удовлетворением. С тех самых пор, как она вернулась в свой старый дом на Инкерманской, к своему собственному старому очагу, это глубокое удовлетворение всегда светилось в глазах Марты, разглаживало угрюмую складку на лбу, придавая лицу непривычно-весёлое выражение.