Избранное - Юрий Куранов

За окнами шел дождь. Неторопливый, ровный. Капли светились и текли по веткам, прозрачно наливались на почках. Стало слышно, как дождь течет по веткам, по стеклу. Казалось, что только эти звуки и есть, а самой музыки нет.

— Это на чем играют? — спросила Наташа.

— Это играют на фортепиано, — сказала Анисья Викторовна, — что значит «громко — тихо». Пианино то есть. Играют вечером или ранней ночью, когда на сердце грустно, а за окнами идет дождь. Хорошая музыка?

— Ага.

Музыка еще долго-долго продолжалась с этой большой пластинки. А Енька сидел и видел, как Анисью Викторовну в санях увозят в лес, в метель, с бубенцами.

Когда Енька и Наташа вышли на улицу, дождь уже кончился. Облака низко шли над селом, чистые, ровные, а под окном на ветках распустились почки. Тут же под окном стояла Зина в своем коротком сером пальто и в синем платке.

— Ты чего здесь делаешь? — спросила Наташа.

— Из школы шла, да дождь пошел. Встала вот под крышей. А у вас там музыка.

— Пойдем домой, — сказал Енька.

— А больше играть не будут?

— Нет, — сказала Наташа. — Она у окна сидит. Все смотрит да смотрит и не замечает никого.

И все они пошли домой под облаками, из которых уже кончился дождь.

На экзамен Енька пришел последним. Человек пять сидели с билетами, готовились отвечать. Енька прошел прямо в класс и попросил у Анисьи Викторовны билет.

— Подождешь, — сказала Анисья Викторовна. — Вон, видишь, впереди тебя сколько народу.

— Мне некогда, — строго сказал Енька. — Мне боронить в поле надо.

Анисья Викторовна дала ему билет.

Енька взял билет и сразу стал отвечать.

Анисья Викторовна поставила ему «хорошо», и Енька пошел в поле боронить пашню.

Енька шел с бороной вдоль шоссе, по которому люди ехали на подводах, шли пешком, с сумками или с дорожными палками, а то и налегке. Мария боронила с другой стороны шоссе, и так получалось, что Енька и мать — вдали один от другого — заворачивали каждый на краю своего поля и шагали полпути навстречу, а потом расходились.

Борона была у Еньки двойная, широкая и текла по земле, шевелясь всем телом. Борона ежилась и льнула к земле всей тяжелой спиной, как умное живое существо.

За бороной шли грачи. Они шли в длинных черных штанах. Они широко шагали но рыхлой земле какой-то морской походкой, стремительно поглядывали под ноги и выхватывали длинных красных червей. Один грач взмахнул крыльями, отлетел в сторону и отдыхал, глядя на все со стороны, как бы решая: стоит над всем этим задуматься или уж это ни к чему… Вдруг он быстро повернул голову и посмотрел на шоссе.

Неохотно выезжали из села два всадника. Под ними вышагивали гнедые важные кони; кони самовлюбленно заворачивали головы на всадников, косились, будто гляделись в зеркало. Всадники сидели в кубанках, в гимнастерках — один в синей, другой в защитной, — сидели прямо и только чуть поводили плечами, разминаясь от сна.

Всадники проехали шагом, потом слегка пришпорили коней, как бы жалели их. Те чуть присели на задние ноги и пошли по полотну, мощенному торцовым деревом. Пошли звучно, как по балалайке. Они поравнялись с Енькой, легко ушли вперед и скрылись далеко в лесу, помахивая хвостами. Потом всадники вернулись, все так же легко, все поигрывая. Мать шагала, не поднимая головы, той стороной шоссе. Енька дошел до края поля, всадники опять проехали к лесу. Они уже скрылись было в лесу, но там послышалась машина. Она слышалась ровным гулом. Но вот обочь гула наддалась дробная звень. Машина показалась. И тотчас же вылетели за ней из леса всадники. Кони шли во весь опор, раскидываясь в воздухе, не касаясь дороги, а всадники вскинули и вытянули перед собой руки, гикали отчаянными голосами. Енька встал и задержал коня. Он восторженными глазами смотрел на шоссе и сам не замечал, что руки тяжелы от работы, а пот спекается от солнца. Шофер высунулся из кабины и оглянулся. Всадники настигали. Тогда шофер поддал газу и ушел немного вперед. Видно было, что идет машина на крайней скорости. Но кони сами наддали. Некоторое время они мчались, привязанные к машине. Но вот слегка приблизились. И вдруг хлынула в них изнутри новая сила, и начали кони машину настигать. Тот, который в защитной гимнастерке, поравнялся с кабиной, наклонился к шоферу, что-то весело крикнул ему, легко ушел вперед и тогда только придержал коня.

Енька развернул борону и пошел своей дорогой. Своей дорогой по ту сторону шла с бороной мать. Она шла, по-мужски сутулилась, вроде несла на плечах тяжесть, а сапогами ступала широко, будто берегла землю и старалась не подминать ее.

Из села на шоссе вышли двое. Енька узнал Калину и Наташу. Калина шла отяжелевшей, вялой походкой и все заправляла под косынку волосы. Наташа двигалась легко, весело, и ясно было, что экзамен сдала она хорошо. Они остановились на развилке дороги. Всадники ехали им навстречу.

Калина простилась с Наташей и свернула на проселок к деревне. А Наташа пошла по шоссе мимо всадников.

Всадники поплясали на торцовом дереве, как на балалайке, и один отправился в село, а другой, что в синей гимнастерке, свернул на проселок к деревне. Он догнал Калину. Калина не оборачивалась. Тогда всадник окликнул ее. Калина, не останавливаясь, что-то ответила. Всадник заехал вперед, поставил коня поперек дороги и снова что-то сказал. Калина засмеялась и хотела обойти коня. Всадник попятил своего гнедого. Так они стояли некоторое время, о чем-то разговаривая, и слышно было, как всадник смеется довольным голосом. Калина тоже засмеялась и пошла на коня. Всадник отъехал в сторону, и Калина зашагала к деревне. Всадник обернулся и долго смотрел ей вслед. Было видно, что Калина чувствует, как на нее смотрят; пошла подтянувшись, ровно, чуть поводя плечами. Всадник хлестнул коня и поскакал в село. А Калина шагала в деревню, и слышно было, что она запела какую-то песню, кажется про Катюшу.

Между тем далеко на западе, за тысячи отсюда километров, где только еще поднималось утро, «катюши» уже смолкли. Они ушли на север. И над лесами встала тишина. Митька вышел из землянки, прислушался и сам удивился такой тишине. Он посмотрел на небо, и солнце ударило ему в глаза и ослепило. Но ослепило оно той счастливой слепотой, когда кажется, что глаза хлебнули золотой леденистой воды, и теперь захватило дух, и никак не можешь прийти в себя.

Митька стоял и раздумывал, что бы могла означать такая тишина. Еще вчера здесь, в лесах, они окружили две немецкие дивизии и гнали их со всех сторон и добивали по всем лесам рассыпавшихся неприятельских солдат. А к вечеру вдруг огонь обрушился на них, пошли танки, тогда сами они побежали теми же лесами под немецкими автоматами, и от взвода осталось пять человек.