Имя Твоё - Михаил Богатов

Дабы в простоте не прозябать до отупления изнемогающего, нашей лишь неспособностью простоту восприять вызванной, а не от Господней простоты исходящей, поторопимся туда, куда так скоро торопимся, что уже три раза об этом упомянули, а с места не двинулись вроде совсем, хотя тут-то мы и ошибаемся весьма, если полагаем, что ничего там не происходит, где никто никуда не торопится двигаться; как раз наоборот, всё по-видимому и невидимому свершается, где куда-нибудь спешат, там непременно любого движения подлинного страшатся более всего, страшнее коего из всех движение в душе собственной или даже движение души собственной; и не важно куда она движется, ввысь или пониже выси, в любом случае неуютно это для человека, ибо меняется он, а любое такое изменение действовать ему не позволяет и к бездвижности внешней приговаривает, а ежели он и действует, то по инерции лишь, и ничего путного из этой инерции выйти не осилится. И посему, коли в миру кто активен донельзя, то бежит он либо от движения души собственной, закостенел либо в неподвижности бездуховной, инерцией либо руководствуется, а потому даже нельзя сказать: в своих действиях, но аккуратно добавлять следует: в своих бывших действиях, но точнее: в действиях себя бывшего, а ныне кто эти действия свершает, никогда деятелю такому активному вдомёк не бывает. С такими людьми дела особенно иметь трудно, если дела эти спасения их души или души им близкой касаются, а иных дел подлинных на земле и не бывает вовсе, а бывает целая уйма дел неподлинных, с той долей решительности совершаемых, коей даже отец Дмитрий позавидовать бы мог, да только напрочь зависти лишён он, в первую очередь её лишался целенаправленно, душу свою к тому упражняя, разве что за этой усталостью некоторой расплачивается поныне, но ходу ей, усталости этой, равно как и зависти, не даёт он, ведь времени человеку весьма мало отмеряно даже своей душой озаботиться чтобы, а уж если по полю чужой жизни ходить при этом вздумается, так вообще всё невероятно усложняется и кажется нет той нехватки временной конца и края. Разве что Господь мудро со временем спасения души человеческой распорядился, как и со всем остальным впрочем, и ежели его, времени то есть, а не Господа конечно же, на себя не хватает, то стоит о другой душе заботу начать питать подлинную, как, тут же, и в своём деле нелёгком продвинешься, и другому поспособствуешь, а подлиннее этого пособничества ничего и нет, вот ведь чудо какое свершается непрестанно, что и говорить.

Но дабы не только простоты отупляющей избежать нам, но и слащавости душеспасительной, а слащавость эта, надо сказать, не делает дело души спасения неподлинным нисколько, но избегнуть её нам сейчас всё же требуется, и потому мы сейчас как раз обратному, к только что изложенному, обратиться намерены, не как другим помогая, о себе заботиться можно, но к тому, как от других, в твоей душе никчёмной поселившихся, избавить душу свою, и тело своё от наслаждений, телом другим ему предательски доставляемых. Здесь уже никакие слова помочь не могут вследствие всесилия чувств ощущаемого, и это не только у людей сентиментальных, но даже у черствых быстрее проявляться способно, ведь сентиментальный увлечения свои быстро менять способен, хотя никуда они не исчезают насовсем, и хлещут пошибче плети в самые даже беззаботные миги жизни их сентиментальной, чёрствые же постоянно, не под плетью конечно, но в нытии игольного уколения пребывают. Избавление от другого, прежде близкого человека, возможно любимого даже, откуда нам знать, лишь Господь знает, что есть любовь, ибо Он она Сама и есть, Себя стало быть только Он знает, а мы знать ни себя, ни Его до конца не можем, а можем себя пестовать, а в Господа веровать, ещё же лучше Господу веровать; избавление от другого, если уж об этом, а куда без этого, обстоятельствами случайными обусловленное, как, впрочем, и встреча с другим изначально, в нужду изгнания настоятельную обращаться с необходимостью может, когда плеть сентиментальная свистко по лицу хлещет, либо игольные уколения чёрствые к животу прикрепляются, до обоих оснований позвоночных окликая; и оборачивается тогда-то всякое избавление, обстоятельствам предоставленное, изгнанием активным души чужой, да и не из комнаты бездушной или тела больного какого, тоже чужого, а из себя самого экзорсизм творить надобно, безапелляционно, стало быть, себя комнатой бездушной представлять, и телом каким больным и чужим одновременно, да решительно и бесповоротно представление оное ставить следует, пока оно само тебя не свалило. А всякие бесповоротности решительные инерции есть, либо чёрствость, либо бегство, но чаще всего, одно, в трёх единое ипостасях неподлинное, и вся эта монстрица на изгнание активно направляется. Плеть хлещет иль игла колется, равно нудит особенно тогда, когда другой, может быть любимый, которой внешне по случайностям обстоятельно выставлен из жизни вроде уже, жить себе сам позволяет, да и не для того, чтобы доказать что, например, из чувства мести недостойного, ибо прощением руководствоваться требуется в жизни здешней, тем паче тамошней, а просто потому жить себе позволяет, что любимый бывший, из жизни тем вычеркнутый, кто любил его прежде, живым и далее остаётся, а не умирает вследствие оставления его нами. Ежели ребенок у кого случился, то сердце родительское знает чувство это с доброй стороны, не всё ж пеленки ему менять да за руку водить кушать, ан нет, характер и предпочтения всяческие от родителя неизвестно порождаемые дитя себе заводит, само изначально того не ведая, и родителей, соответственно, не оповещая, и свободным становится, можно сказать, в этих вещах тогда уже, когда взгляд свой несмышленный на лице материнском или же отцовском сдержать безуспешно пытается, или же когда заявляет, песочницу покинув впервые, что друзья у него новые появились, и это он серьёзно о детях тех людей, с которыми молодые родители ещё сами познакомиться не смогли, так дети малые уже заставляют себя всерьёз вкупе со сверстниками своими воспринимать и выставлять, даже если совочков и машинок дело касается изначально, но дело то серьезнее некуда; но то удары всё добрые и такие же уколы приятные тут ощущение себе находят, тешится ими родительское чутьё новое и необычное, этими самыми хлёстами и иглами зарождающееся. Но могут быть, и непременно случаются, до чувства родительского приятного ещё ранее, недобрые плети и уколы самостоятельной свободой чужой жизни вызванные, это когда любимый прежде человек оказывается другими, не назло, а сам по себе, и вполне возможно счастливо и тихо, любим, и даже взаимностью этим другим отвечает, и это после другого сердца отзывчивого и души гостеприимной, хотя ныне сердце к нему оглохло, и душа на порог не пускает, но и что ж, прежде же было иначе, и как это всё неблагодарный другой, любимый может, прежде, забыть мог, не ясно, и хлещет плеть, и иглы закалывают, и нет конца их ударам и уколам, и на избавление обстоятельствами полагаться уже никак нельзя, силы нет никакой, а стратегию изгнания активную применять надобно, и не к другому, ну не убивать же его, а к родному себе, и понимание тут случается, что себе не принадлежишь, а другому всецело, коего отпустил прежде, а ныне так и упустил бесповоротно, и себе уже сам не родня, если и был прежде братом себе, или сестрой, или отцом, или матерью, или сыном, или дочерью, теперь это уже совсем не так всё.

И на автомобиле своём едет человек молодой с именем апостольским Андрей, на дорогу глядит взглядом несколько отрешённым, что правилами дорожного движения не поощряется, хотя и не прописано нигде, что надобно и насколько именно внимание дороге оказывать, ведь надо просто внимательным быть, как будто быть внимательным просто, не каждый это умеет, но не размышляет сейчас Андрей о правилах дорожного движения, и не потому, что знает их превосходно, не в последнюю очередь потому, что внимательным быть, вопреки сложности задачи этой, умеет, несмотря на возраст свой молодой и имя свое апостольское, и не потому, что правила эти, вследствие знания их, у него сами собой исполняются, и думать о них не надо даже, а лучше даже не думать о них, иначе запутаешься, как то часто случается с теми, кто слова грамотно выписывать умеет сложные, но до тех лишь пор, пока внимание своё на слове каком не остановит, и без словаря тогда уж никак не выпутаться, а тут дорога ведь и опасность для жизни серьёзная более, чем слово написанное орфографически калеченным скажется, здесь нависает с каждой секундой угроза иного совсем калечения, как тот вон знак поворота светоотражательный в фарах автомобиля твоего, вечер ведь, сумерки пятницы Страстной везде наступили уже, и дороги, по которым молодые люди с именами, пусть и апостольскими, но ездят, их это тоже, дорог и людей молодых, касается; но и не об этом сейчас Андрей. Скорее в сумерках души собственной светоотражательный знак ищет, да понимать не желает никак, что душа его Господом, сплошь из таких знаков состоящая, и сотворена, однако чтобы свет знак такой отразил, свет надобен, сами по себе ведь даже верные указатели ничего указать не способны, а без света сверкать изначального и твоего собственного могут лишь рекламные неоны, коих в душе твоей дельцы всякие без твоего ведома понаставили, и видишь этот неон ложно заманивающий в душе своей отчётливо, и чем меньше в ней света и дня, тем больше неон тот различимым становится, и света никакого для этого не требуется, а вот коли был бы, то не пропускал бы непрестанно знаки стоп, объезд и сбавь скорость, и доехал бы туда, куда не дельцам надобно, но куда в согласии с Господом свет души от рождения изначально устремлён был, пока аккумулятор отзвывчивости не сел оттого, что много неоновым заманиваниям следовал, важного не примечая.