Ринг за колючей проволокой - Георгий Свиридов

Узники, как по команде, нагнули головы. Пархоменко одернул Андрея:

— Не смотри. Заметит охранник, получишь двадцать пять горячих по заду.

Про Эльзу, жену Коха, Андрей слыхал. Неужели эта изящная амазонка, эта огневолосая красавица и есть та зверюга, о которой ему рассказывал Пархоменко?

Фриц Рэй, едва всадница показалась на дороге, замер на месте. Эльза проскакала рядом, и комья земли, вылетевшие из-под копыт жеребца, застряли в велосипедных спицах. Смоляк, смачно прищелкнул языком, повернул машину и, налегая на педали, устремился следом за всадницей.

Весь день Андрей двигался, работал, разговаривал, а в его ушах все время звучали крики умирающих, рычание овчарок, грудной хохот эсэсовца… Бурзенко с остервенением бил киркою в твердый камень и думал, думал. «Надо что-то делать… надо что-то делать…»

Вечером, когда оранжевый закат позолотил серые камни, лег румянцем на бледные лица узников, когда уставшие от безделья охранники разминали затекшие ноги, в каменоломне неожиданно появился Смоляк. Глаза его свирепо сверкали. Лицо перекосила злоба. Волосы были взъерошены, а воротник мундира расстегнут. Никто, даже старожилы, не видели еще унтершарфюрера в таком разъяренном виде.

Старший надсмотрщик, не успевший вовремя вскочить и отдать рапорт, получил пощечину.

Фриц Рэй приказал команде 62-го блока прекратить работу и выстроиться.

— Хлопцы, — приказал Пархоменко, — лопаты не бросать.

Андрей сжал в руках свою лопату. Подняв голову, он заметил, что все узники, как один, последовали этому примеру. Не выпуская из рук лопаты и кирки, они угрюмо занимали свои места в строю.

Размахивая пистолетом, Фриц Рэй побежал к левому флангу. Он извергал ругательства и повторял:

— Я знайт, что есть «накуся выкуся»!

Люди на левом фланге замерли.

— Кто сказайт «накуся выкуся»? Шнель!

Строй ответил угрюмым молчанием.

Смоляк, взмахивая пистолетом, начал считать:

— Айн, цвай, драй…

Заключенные знали, что при счете «десять» он нажмет на спусковой крючок. Заключенные, побледнев, застыли.

И вдруг, перебивая Смоляка, раздался твердый и властный окрик:

— Стой, гадюка!

С левого фланга вышел коренастый русский. Андрею не было видно его лицо, он видел только мускулистую спину и широкую шею.

— На-кось, выкуси! — вышедший сделал жест, пояснявший смысл восклицания.

Рэй, не ожидавший такой смелости, в недоумении поднял брови. Его глаза стали наливаться кровью.

— А-а-а! — завопил он и двинулся к смельчаку.

В ту же секунду коренастый принял оборонительную позу. Острый край лопаты блеснул, как штык.

Фриц Рэй вдруг остановился. Он увидел сотню поднятых лопат и кирок. Но еще внушительней были скрещенные на нем взгляды узников, острые, как ножи, полные лютой ненависти.

Мгновенно в памяти унтершарфюрера всплыла смерть Штерка, изуродованное кирками и лопатами тело. Эсэсовца охватил страх. Медленно, шаг за шагом попятился он назад.

На помощь Смоляку спешили два охранника. Он окинул их презрительным взглядом и выругался. И тут Фриц Рэй заметил поляка Беника. Тот продолжал сидеть в тени и, поддерживая здоровой рукой кровавый обрубок, улыбался блаженной улыбкой помешанного.

— Взять его! — приказал Фриц Рэй охранникам.

Уходя, он оглянулся на коренастого:

— Ты есть счастливый!

Глава седьмая

Когда подполковника Смирнова уводили два эсэсовца, узники тридцатого блока, не скрывая сочувствия, столпились у двери и долго смотрели ему вслед.

— Неужели Ивана Ивановича в расход? — вслух подумал Виталий Логунов, который больше других за эти дни сблизился с прямым и суровым командиром.

— А то куда же? Ясное дело, в «хитрый домик», — широкоплечий костистый волжанин глубоко вздохнул. Иван Иванович шел прямо, высоко подняв голову.

— Такие люди, как подполковник, вроде стали. Они не гнутся. Русский характер!

Узники смотрели на удаляющихся. Вот они, поднимаясь в гору, прошли широкую площадь, миновали солдатскую лавку, подошли к главным воротам. Остановились.

«Если повернут направо, — значит, в гестапо, будут пытать, — думал Логунов, — а если выведут из лагеря и направятся вдоль колючей проволоки, — значит, в „хитрый домик“, на расстрел…»

Ивана Ивановича повели к воротам. У Логунова сжалось сердце. У ворот к ним присоединился еще один эсэсовец. По блеснувшей на солнце нашивке Виталий определил: офицер. Они вывели Смирнова из лагеря и повернули налево.

Заключенные переглянулись: куда же повели?

— Может, в канцелярию? — предположил волжанин.

— В той стороне нет канцелярии, — ответил Логунов. — Там офицерский городок.

Ивана Ивановича действительно конвоировали к офицерскому городку. Миновав двухэтажные солдатские казармы, расположенные полукругом на вершине Эттерсберга, направились по широкой аллее вниз. Этот южный склон резко отличался от северного. Здесь было больше тепла, солнца, зелени. Зоркий глаз подполковника отмечал расположение казарм, запоминал планировку улиц, определял важные объекты: гараж, склад, столовую, офицерские виллы.

Подполковника привели в штаб к коменданту лагеря. Штандартенфюрер Карл Кох, прежде чем расстрелять Смирнова, пожелал увидеть его и побеседовать с этим русским старшим офицером, который не скрывает ни своего звания, ни взглядов и даже перед лицом смерти держится гордо и независимо. Ивана Ивановича ввели в кабинет. Карл Кох встал навстречу.

— Это вы и будете подполковник Смирнов? — спросил на чистом русском языке высокий унтер-офицер, переводя вопрос коменданта. — Кох пристально посмотрел на Ивана Ивановича.

Они стояли друг против друга, почти одного возраста, почти равные по воинским званиям: сын костромского крестьянина и уроженец Дармштадта, наследник мясной лавки Кохов. За плечами у каждого — большая трудная жизнь, прожитая по-разному. Иван Иванович Смирнов прошел суровый путь от рядового солдата до командира артиллерии дивизии, сражаясь за свободу трудового народа. Карл Кох добился звания штандартенфюрера, полковника дивизии СС «Мертвая голова», сражаясь против трудового народа, против его свободы.

В годы гражданской войны, когда жители Даурии, Иркутска, Читы, освобожденные Красной Армией от колчаковцев, цветами встречали молодого красного командира Смирнова, в эти годы, изнывая от неудовлетворенной жажды власти, юный Кох организовывал тайные кружки националистов, в которых зарождалось коричневое движение.

В начале 30-х годов, когда командир группы бронепоезда Иван Смирнов, отстаивая независимость Советской Республики, сражался с японскими самураями, громил белокитайского генерала Ляна во время конфликта на КВЖД, в эти годы молодой начальник СС Карл Кох сражался против граждан своей страны: разгонял демонстрации, подавлял забастовки, устраивал еврейские погромы и открыто призывал к созданию грандиозных концлагерей.