Ринг за колючей проволокой - Георгий Свиридов

Оглядываясь, осторожно поползли назад. Было до боли обидно, что ничего серьезного не сделали. Сюда бы мину!

Уверенности в том, что стрелка испорчена, не было. И действительно, появившийся вскоре поезд прогромыхал через разъезд. Андрей и Усман с замиранием сердца прислушивались к стуку колес. Потом уныло опустили головы: не вышло! Ефим Семенович ругал их за бессмысленный риск.

— Ничего путного не сделали, а загубить себя в два счета могли. Мальчишки!

Но костыль все же «сработал». Состав, который стоял на разъезде, пыхтя, тронулся в путь. И не успел он набрать скорость, как послышался лязг буферов, грохот, скрежет железа…

Беглецы взволнованно вслушивались.

Усман, сбегавший на разведку, радостно сообщил:

— Паровоз передними колесами сошел с рельсов и прочно «сел» на землю. Он наклонился набок, как верблюд… Молодец, Андрей. Инженер!

Друзья поспешно уходили.

Дни складывались в недели. Позади сотни километров, пройденные по фашистской Германии ночами. Сотни километров тяжелого и голодного похода.

Однажды они увидели впереди сверкающую в лунном свете серебряную ленту реки. В воздухе повеяло прохладой, пахло илом и рыбой.

Ефим Семенович снял фетровую шляпу, взятую в кладовке какого-то бауэра, и долго смотрел вперед:

— Одер…

— Одер… — повторил Усман.

Андрей покосился на потрескавшиеся от ходьбы ступни и, ни слова не сказав, зашагал вперед. За рекой должны быть польские леса.

Сохраняя осторожность, беглецы подошли к реке. Тут было значительно холоднее. Старая, потрепанная одежда, которую они «реквизировали» из чуланов и сараев, согревала плохо. Но в душе радостно и тепло. Дошли!

Ефим Семенович отправился на разведку. Он долго блуждал в прибрежной полосе, обследовал дороги, искал возможности переправы.

Вернулся он почти утром. По его лицу Андрей и Усман догадались: неприятные вести. Ефим Семенович сел на землю и грустно улыбнулся:

— Ошиблись мы… Это не Одер…

Усман и Андрей даже привстали.

— Это Эльба… До Польши еще далеко…

В этот же день Андрей и его товарищи стали жертвой облавы. Толпа так называемых «цивильных» немцев совместно с членами фашистской молодежной организации «Гитлерюнген» и полицией усердно прочесывала лес. Поимка беглых пленников приносила немалый доход: за каждого пойманного русского немецкая комендатура выплачивала по триста марок. Это солидная сумма.

Более трех часов удавалось ускользать от ярых преследователей. Беглецы много раз слышали почти рядом голоса, издали видели полицейского. Может быть, и прошли бы немцы стороной, не будь с ними собак. Одна из них и наткнулась на Андрея. Не успел Бурзенко вскочить, как овчарка с лаем бросилась на него…

Сопротивляться было бесполезно. Ефим Семенович едва успел выбросить нож.

Избитых, закованных в ручные Кандалы, их доставили в Дрезден, в гестаповскую тюрьму.

Снова плен, снова все повторяется сначала. Только на этот раз Андрею пришлось познакомиться с гестаповским конвейером, с камерой пыток.

В просторном подвале сыро и сумрачно. Но едва Андрей перешагнул порог, как вспыхнули два прожектора. Свет на мгновенье ослепил глаза.

— Ну как, господин русский, вы уже подумали?

Перед Андреем стоял грузный, мордастый гестаповец. Его огромный живот был стянут лакированным ремнем.

— У вас имелось время на размышление. Жизнь человеку дается только один раз, — сказал гестаповец вкрадчивым голосом. — Да. Один раз, а вы так молоды! Мне вас жаль, — он говорил на русском языке, без акцента. — Когда вас сбросили? В какой район? Мы здесь одни, и о вашем признании никто не узнает. Клянусь вам. Скажите, какое вам дали задание, назовите явки. Несколько слов — и ваша жизнь спасена.

Андрей молчал. Пусть гады думают, что он не беглец из концлагеря, а разведчик. Все равно и тех и тех убивают…

— Ну что ж, не хотите по-хорошему, начнем по-плохому, — и гестаповец кивнул головой.

И началось. Два рослых гитлеровца били Андрея палками. Потом вылили на него ведро воды. Когда он, шатаясь, поднялся, на него снова обрушился град ударов.

Потом ему выкручивали руки, рвали волосы, прижигали тело раскаленными железными прутьями.

— Будешь говорить?

Андрей молчал.

Гестаповец открыл портсигар, закурил. Выпуская голубые кольца дыма, медленно произнес:

— Жизнь, видимо, вам недорога. Ну, что ж. Мы вас расстреляем.

И отдал какую-то команду по-немецки. Два палача поставили Бурзенко лицом к стене. Перед Андреем был толстый деревянный щит, весь пробитый пулями. На цементном полу виднелись следы несмытой крови… Бурзенко почувствовал на затылке холодное прикосновение пистолета. Он не мог видеть, что гитлеровец поднял второй пистолет и выстрелил вверх. В ту же секунду палач ударил Андрея палкой по голове…

Когда он пришел в себя и открыл глаза, то не сразу сообразил, где находится. В радуге мерцающих огней увидел одутловатое лицо следователя. Гестаповец что-то говорил улыбаясь. Андрей напрягал память: где он? Что с ним происходит? В ушах глухой шум. Сквозь этот шум откуда-то издалека донеслись слова:

— Ты теперь на том свете… Да. Но и там есть немцы… Тебе от них не уйти.

Что было потом, Андрей не помнит.

Очнулся он от страшного крика. Что это?.. Перед его лицом два фашиста двигаются вверх ногами и кого-то бьют. Почему они вверх ногами? Нет, это не они, а он, Андрей, находится вверх ногами. Именно он. Его привязали за ноги к потолку. А руки, скрученные за спиной, оттягивают пудовые гири…

А кто кричит? Знакомый, очень знакомый голос. Это… это… Усман! Бедный Усман… Да, Усман, терпи, Усман! Стисни зубы и молчи, Усман!..

Усмана, так же как и Андрея, подвесили за ноги и били палками по ребрам.

Десять дней и десять ночей длился кошмар, этот страшный сон, это существование на грани жизни и смерти. Их били, ослепляли светом, дразнили едой, пытали током, уговаривали и шантажировали. Пытали по одному и всех троих вместе, по очереди на глазах друг друга и одновременно. Но никакие пытки не смогли заставить их говорить.

Особенно сильно пытали Ефима Семеновича. Фашисты переломали ему кости рук и ног. Он лежал неподвижно. Силы покидали его. Темные глаза поблекли, ввалились. Опухшее лицо в кровоподтеках и синяках. Крупные мясистые губы, покрытые темным налетом, местами потрескались. И эти запёкшиеся губы шептали:

— Усман, это ты плачешь? Стисни зубы и молчи. Молчи и запоминай. Все запоминай. Придет час расплаты! Скоро придет!

Медленно наступал рассвет. За окном, за решеткой, началось утро. Усман размазал кулаком влагу под глазами: