Ринг за колючей проволокой - Георгий Свиридов

Удар был настолько молниеносным, что никто не успел его увидеть. Нелепо взмахнув руками, бандит плюхнулся на пол. Нож отлетел в сторону. Оба напарника Соколова бросились к двери.

Заключенные, притаившиеся на нарах, радостно выглядывали из клетушек.

— Вот это дал!

Соколов с перекошенным лицом пополз на четвереньках к выходу. Со всех сторон в него полетели деревянные башмаки. Кто-то запустил ему вслед миской:

— Получай, гадина!

Узники с симпатией рассматривали новичков.

— Эй, хлопец, — позвали Андрея из одной клетушки, — подойди сюда.

Бурзенко подошел.

— Лезь, хлопец, есть местечко! — пригласил заключенный, говоривший с украинским акцентом.

В отсеке уже находилось четыре человека. Они потеснились и освободили место.

Андрей вытянулся на жестком вонючем тюфяке: как он устал за этот день!

Посыпались вопросы: откуда родом? за что попал в Бухенвальд? где воевал? Черноглазый скуластый парень, лежавший рядом, дружески улыбнулся:

— Русиш?

Он пожал Андрею руку и, ткнув себя в грудь пальцем, сказал:

— Славко. Партизан. Югославия.

Вторым соседом оказался чех Иозеф. Дальше бок о бок с ним лежали поляк Беник и украинец Иван Пархоменко, тот, который назвал Бурзенко хлопцем.

— А знаешь, кого ты стукнул? — спросил Пархоменко. — Это одесский вор Соколов. Он набрал банду, которая хозяйничает тут. Издеваются, хлеб забирают, одежду…

Андрей обратил внимание на левое ухо нового знакомого. Оно было наполовину срезано.

— Это меня обкорнали в гестапо за отказ работать на немцев, — пояснил Пархоменко, перехватив взгляд Андрея.

И рассказал о том, что работал слесарем в Днепропетровске, а попал в Бухенвальд за организацию вредительства и саботаж на восстанавливаемом немцами заводе.

Славко и Пархоменко охотно рассказали Андрею о лагерных порядках. Через час он уже знал, что все заключенные Бухенвальда носят отличительные треугольники. Они пришиваются на куртках с левой стороны груди и на брюках. А над ними кусок белой материи с номером. Цвет треугольника обозначает «состав преступления»: зеленый — уголовники, красный — политические, черный — саботажники, фиолетовый — представители религиозных культов, и т. д. А буквы на треугольниках обозначали национальность: «R» — русские, советские, «F» — французы, «Р» — поляки… Чистые треугольники, без букв, носят только немцы. А евреям пришиваются два треугольника, образующих шестиконечную звезду.

— Самое страшное, хлопец, быть «флюгпунктом», — рассказывал Пархоменко. — Нашьют тебе на грудь и на спину белый круг с красным яблоком посредине. Такой знак — его здесь «розочкой» называют — хуже еврейского. Ты становишься живой мишенью. И бьют тебя без всякого повода, и стреляют в тебя ради шутки.

— А кому такое пришивают?

— Штрафникам, тем, кто убегал из концлагерей.

У Андрея отлегло от сердца: он бежал дважды, но, по-видимому, в канцелярии об этом не известно.

Бурзенко узнал, что старшина блока Отто Гросс — политический заключенный, немецкий коммунист. О блок-фюрере фельдфебеле Крегере Пархоменко сказал, что тот настоящий сатана.

— Но еще страшнее, — продолжал Пархоменко, — унтершарфюрер Фриц Рэй, которого наши стукнули на Восточном фронте под Смоленском… Жаль, что не добили. Ох, и зверюга! Мы его Смоляком прозвали. Смотри, хлопец, он новичков допрашивать любит. И если услышит слово «Смоленск», забьет до смерти. Многих он, подлец, на тот свет спровадил…

Вечером, когда зажглась тусклая электрическая лампочка, к нарам подошел заключенный, появившийся здесь, очевидно, из другого блока. Лицо его показалось Андрею примечательным: высокий лоб, проницательные глаза.

Пархоменко мгновенно вскочил на ноги и подтянулся перед пришедшим, как перед командиром. Они отошли в сторону, но Бурзенко расслышал их разговор.

— Иван, как профессор?

— Занятный человек. Вы только поглядите, Сергей Дмитриевич — он тут просто университет развел. — Пархоменко указал на большую группу узников, собравшихся вокруг стола в конце барака. За столом сидел тощий седой человек в больших очках.

— Эх, Иван, замечательный это ученый, с мировым именем! Как только немцы перед ним не прыгали. Имение дарили. Институт предлагали. Купить хотели! Но не вышло. Вот он какой! А ты говоришь — занятный.

Они направились к профессору.

Подстегнутый любопытством, Андрей спрыгнул с нар и последовал за ними.

Заключенные внимательно слушали профессора. Чем же он увлек этих голодных и забитых людей? Бурзенко протиснулся поближе к столу. Через головы узников он увидел, что профессор что-то чертил алюминиевой ложкой. Приглядевшись, Андрей узнал контуры Каспийского моря.

— Друзья мои, как вы уже знаете, Каспийское море — одно из самых древних водоемов нашей планеты. Да-с. У его берегов постоянно селились люди. Иначе не могло и быть. Ведь море давало все необходимое для жизни. Люди любили Каспий, и каждый народ давал ему свое название. Получилось так, что море пережило огромное количество имен. За многовековую историю название моря менялось более пятидесяти раз! Я уже говорил вам об этом. Последнее название оно получило от племени, которое проживало на его берегах. Люди этого племени называли себя каспиями.

— Разрешите прервать вас, дорогой профессор? — сказал Сергей Дмитриевич.

Ученый поправил очки, внимательно посмотрел на говорившего и весь осветился радостью:

— О, товарищ Котов! Рад, очень рад!

Профессор поднялся, пожал Котову руку:

— Как дела-с, молодой человек? Что нового?

— Какие могут быть дела, Петр Евграфович? Просто пришел вас проведать.

Котов обратился к заключенным, ожидавшим продолжения лекции:

— Ребята, дайте Петру Евграфовичу отдохнуть. Что ж вы его так эксплуатируете?

Узники, улыбаясь, начали расходиться. А профессор отчаянно запротестовал:

— Помилуйте, товарищ Котов, меня никто не эксплуатирует! Нет, нет! Напротив, это я их эксплуатирую! Да-с!

— Вам нельзя переутомляться, дорогой Петр Евграфович.

— На самочувствие не жалуюсь, уважаемый. Я — как все. Да-с.

Котов взял профессора под руку.

— Вам приветы, — сказал он, когда они отошли.

— От кого, позвольте узнать?

— От французов, Петр Евграфович. Кланяется вам профессор Мазо Леон, доктор медицины Леон-Киндберг Мишель. И еще, Петр Евграфович, недавно прибыл новый заключенный, доктор богословия, профессор истории Антверпенского университета Лелуар. Он знает вас, читал труды ваши на французском. Лелуар очень хочет познакомиться с вами.