Церковь святого Христофора - Эржебет Галгоци

— Я очень рада, что мы встретились, — сказала Жофия. — Я уж чуть было не собралась писать вам. Вы определенно знаете историю вашей капеллы.

— Определенно, к сожалению, не знаю, — отклонил чрезмерные упования Семереди. Он заметил пепельницу, банку из-под краски, положил букет и вынул из кармана американские сигареты. — Закурите?

— Благодарю.

Жофия предложила ему сесть.

— Согласно семейной легенде, — заговорил он, садясь на переднюю скамью и сосредоточенно выпуская дым изо рта, — некий предок наш, Семереди, выступая в поход против турок, дал обет, если вернется домой невредимым, воздвигнуть церковь во славу святого Христофора, который в те времена почитался хранителем всех путешествующих.

— Против турок? — взволнованно переспросила Жофия. — Значит, это, во всяком случае, было до изгнания турок, до тысяча шестьсот восемьдесят шестого года. А не в восемнадцатом веке.

— Освящал ее, кажется, сам дёрский епископ Дёрдь Сечени.

— Когда ж это был он епископом в Дёре? — размышляла Жофия. — В конце тысяча шестисотых годов, как будто так?

— Я не историк, — заметил себе в оправдание Семереди. — Но это можно выяснить.

— Да-да, я выясню… А почему только «кажется»?

Семереди развел руками.

— Когда я был подростком, отец показывал мне всякие семейные документы, было среди них и свидетельство об освящении церкви, но меня тогда интересовало другое… Впрочем, и сейчас тоже… Я был заядлый радиолюбитель… Ну, а к тому времени, как темечко у меня заросло, и война была проиграна, и усадьбу нашу разграбили. Был всего недельный интервал между тем, как стояли здесь немцы и пришли русские, и за эту неделю наши собственные батраки ограбили нас дочиста. Буквально дочиста, даже гвозди повытащили из стен.

— Во время войны ничего было не достать, — улыбнулась Жофия, — а уж гвоздей особенно.

— И бумагу на растопку тоже? — с горечью спросил Семереди. — Весь наш архив растащили, пожгли… Я понимаю крестьян французской революции, когда они в справедливом гневе захватывали, поджигали барские дворцы, но эти-то революции не делали! Они все получили даром!

— Быть может, французский помещик точно так же не понимал своих батраков, как вы — венгерских.

— Осенью сорок пятого года сюда приезжали из комитатского архива и обнаружили жалкую стопку документов — это за семьсот-то лет!

— Да, я видела, — сказала Жофия.

— Видели? — В голосе бывшего помещика слышалось уважение.

— Я уже несколько месяцев занимаюсь этой церквушкой, — сказала Жофия. — И не думаю, чтобы первым освящал ее епископ Дёрдь Сечени. В то время ее, вероятно, отстроили наново, потому что при турках она была разрушена… Судя по изображению Христа в склепе и некоторым остаткам старой кладки я отношу постройку первой церкви скорее к четырнадцатому — пятнадцатому векам. Одного только не понимаю. Я не нашла в склепе ни единой даты ранее тысяча семисотых годов. Как это объяснить?

Семереди размышлял. Жофия попыталась помочь ему.

— Насколько мне известно, у вас не только здесь были имения.

— Как же, как же! — Семереди оживился. — Ну, разумеется! Прежде семья проживала в Семереди, оттуда и родовое имя, или наоборот, пуста[21] по нашему имени названа… Но оттуда нас выкурили какие-то австрийские графы!.. Я помню, отец неоднократно рассказывал. А до той поры предков моих хоронили и там… Поначалу церковь эту для простого люда поставили, для проживавших в селе крепостных, батраков… Замок же построен в тысяча семьсот первом году, гораздо позднее, чем церковь. К этому времени семье пришлось уже перебраться сюда. Знаете, — глаза у Семереди блестели, словно для него воскресло вдруг его детство, — в те смутные времена нелегко было удерживать крепостных. Они то и дело сбегали в более мирные места. А церковь… Да, вот и это отец рассказывал… Церковь предок наш Семереди затем и воздвиг, чтобы, как при святом Иштване, хотя бы дом божий удерживал здесь людей. Он же прислал сюда капеллана, который еще и грамоте детей обучал… — Семереди неожиданно вскочил. — Позвольте! Где-то здесь должна быть дата. Я сам видел ее в детстве… Или слышал только?.. Может быть, при входе.

Оба взволнованно бросились к порталу, но продолговатая красного мрамора плита была так затоптана, что, если и была на ней выбита дата постройки, она совершенно уже стерлась. Они разочарованно посмотрели друг на друга.

— Приходилось вам бывать в Кордове?

— Нет, к сожалению.

— Самая красивая мечеть в Европе! — восторженно проговорил Семереди. — Место паломничества магометан. Цель паломников — обойти вокруг святилища, где хранится Коран. Так вот, точно так же истоптан мрамор там, вокруг Корана, миллионами ног.

Они вернулись в неф, Семереди заметил мимоходом охлаждающиеся в святой воде пивные бутылки. Он улыбнулся, наслаждаясь смущением Жофии.

— Вы любите пиво в банках?

— Увы, оно попадается нечасто.

— Вот я пришлю вам целый короб… Итак, год постройки…

— Он может оказаться в самых разных местах, — с надеждой сказала Жофия. — В алтаре, на фризе башни, на цоколе. Может, вы запамятовали и он вовсе не на пороге, а на краеугольном камне… А может, и на постаменте статуи Христа, на колонне какой-нибудь…

Семереди задумчиво посматривал на вдохновенного реставратора.

— Почему вам это так важно?

— Мои учителя считали, — скромно заметила Жофия, — что на древности у меня чутье. И, хотя доказать я пока не могу, но чувствую: эта церковь четырнадцатого либо пятнадцатого века. А если так, мы спасем ее для будущего.

— Ну что ж, ищите дату, желаю успеха, — любезно проговорил Семереди; он взял с пюпитра передней скамьи свечу, засветил ее, подхватил огромный букет и спустился в склеп, чтобы помолиться у могилы матери.

Без четверти два, когда Пирока по обыкновению приотворила дверь в кабинет: «Можно накрывать, господин декан?» — старый священник опять стоял на молитвенной скамеечке, преклонив колени и закрыв руками лицо. Пирока испугалась, даже хотела было послать кого-нибудь за районным доктором, но потом все-таки отказалась от этой мысли. Она была суеверна: болезни с того и начинаются, что мы обращаемся к докторам.

Вот уже несколько дней что-то не давало тетушке Агнеш покоя; Жофия старалась не замечать этого, а если и обращала внимание, то тут же выбрасывала из головы. Отчасти потому, что ее слишком занимало то странное состояние духа, какое она неожиданно в себе открыла, отчасти же сознательно избегая старушку. Утренний чай она наливала тайком и уносила к себе, вечерами приходила поздно и неслышно скрывалась в своей комнате.

На кружевной скатерти ее всегда дожидались две газеты — письма не было.

«Что ж, самое время было мне исчезнуть, он уже и не любил меня», — думала она отрешенно, раздевалась, ложилась навзничь на диван и старательно, насквозь прочитывала обе газеты.

«Он уже и не любил меня!» — говорила она себе точно так же в другие вечера, и внезапно испытывала от этой мысли острое разочарование, опустошающее душу чувство униженности. В такие вечера у нее уходило ровно столько же коньяку и бумаги, сколько и в первые недели.

А она?.. Она-то еще любит его?.. Иногда Жофия уже ничего не чувствовала и оттого становилась легкой, как пушинка, свободной, как скворец, и опять чего-то ждала, как тот дом с распахнутыми окнами и старым колодцем, стихи о котором она когда-то в отрочестве, мечтая о необыкновенной неземной любви, шептала и шептала, лежа в постели:

Спи, лампу погаси. Колодец старыйжурчит, журчит, твой охраняя сон.Кого застала ночь в твоей хибаре,привыкнет к песне той, дорогой утомлен.А может, только-только ты задремлешь —дорожки заскрипят в ночной тиши:вкруг дома твоего тревога бродити песенку воды вдруг заглушит, —и ты проснешься. Только не пугайся,всегда на страже звезды над тобой.То мирный путник подошел к колодцу,ладонь подставил, пьет. И в час ночнойпродолжит путь. А твой колодец старыйжурчаньем вечным сон твой напоит.О радуйся, что край сей не пустынени кто-то вновь к тебе ночной тропой спешит.

…Но в иной вечер та же пустота приводила ее в ужас. Так бурно ворвалась в ее жизнь эта страсть, так перевернула все ее существо, словно какой-нибудь ураган, разразившийся над беззащитным, затерянным на морском берегу городком. Что останется после него, кроме смерти, развалин, пустоты… где даже заплутавшая птица не захочет свить гнезда? Пустота, ничто… Да не лучше ли в сравнении с этим хотя бы и такая несчастливая, безнадежная, унизительная любовь?..

Но теперь ее жизнь была наполнена и другим. Все с большим увлечением работала она над образом Христофора, чуть ли не кончиками пальцев ощущала окончательное, завораживающее явление картины в истинном ее виде. От этой пышущей силою, исполненной достоинства мужской фигуры несчастные и вправду могли ждать себе защиты… Возможно, и она тоже… С помощью председателя кооператива и начальника строительного отдела она промерила всю церковь, чтобы снабдить свой план реставрации точными данными, а не только рассчитанными на глазок, импрессионистическими зарисовками. Она уже решила любой ценой раздобыть деньги для реставрации — а, следовательно, получить возможность и дальше жить на селе. Не получится иначе, будет собирать по крохам — у министерства, епископа, кооператива. Пусть «министерство», коль уж могло достать ей квартиру, когда это понадобилось, поможет теперь не работать в этой квартире. Иногда, в виде отдыха, она расчищала немного штукатурку башни с фасада, в тех местах, где проступали подозрительные пятна, и хотя пока что обнаружила лишь почерневшие кирпичи, след давнего пожара, верила, что под многослойной известкой скрыты и фрагменты настенной живописи.