Московит-2 - Борис Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Порой, правда, совесть никак не желала униматься, ехидно вопрошая: ну, с мужчинами-то, по крайней мере, понятно, те могут за себя в бою постоять. Жинки – то законная добыча казака, испокон веку так повелось, не нами начато, не нами и кончится… Грех, конечно… Ну так добавить попам, чтобы отмолили, и всех дел. А беззащитные детишки – их-то за что? Сколько ни твердил себе казак, что из маленького ляха непременно вырастет пан – угнетатель православного люда, а из крохотного жиденка – новый арендатор, на душе все-таки было неспокойно… И приходилось пить едва ли не наравне с Кривоносом, чтобы добрая горилка выбила из головы ненужные мысли. А поутру, проснувшись да опохмелившись, Лысенко-Вовчур с облегчением убеждался: совесть притихла.
Так что был он настоящим казаком и достойным сыном своего времени. Но вместе с тем не только храбрым и жестоким, но и расчетливым, а когда надо, и хитрым. И даже осторожным. За что особенно ценили его казаки – точь-в-точь как любимца всего Войска Запорожского, Ивана Богуна. И никому из них, даже самому горячему и нетерпеливому на язык, не пришла бы в голову шальная мысль называть Вовчура трусом.
Именно поэтому и остался в живых пан Беджиховский. Хоть люто рычал Кривонос, пытаясь дотянуться до обезумевшего от ужаса поляка, хоть грозил ослушникам гневом и страшными карами, а из железных рук помощника своего Вовчура и верного джуры Михайлы не вырвался.
– Уймись, батьку! – твердил Лысенко, напрягая все силы, чтобы сдержать атамана. – Лях нам нужен! Его Ярема велел приковать! Сначала хоть допыт сделаем…
Но имя лютого врага, только что снова обведшего его вокруг пальца, только подстегивало Кривоноса… Почуяв, что силы иссякают, Вовчур во всю мощь луженой глотки рыкнул, обернувшись к казакам, испуганно толпящимся у входа в «княжий шатер»:
– Батько обезумел! Вяжите его! Я отвечаю!!!
И, как ни сопротивлялся Кривонос, как ни крыл самыми черными словами «зрадников», его все же спеленали попонами, а поверху стянули крепкой веревкой. Вовчур, тяжело дыша и утирая пот с лица, велел вынести атамана наружу и обливать холодной водой, пока не успокоится. Еще раз рыкнул, заметив, что казаки заколебались: «На мне спрос!» Потом повернулся к поляку:
– А вот зараз, пане, я тебя слухаю. Давай выкладывай все, без утайки! А заупрямишься – батька нашего развяжу да к тебе пущу…
* * *Огромный шмель, с басовитым жужжанием круживший над цветами, наконец-то снизился, неторопливо выбрал место и, устроившись удобнее, заработал длинным хоботком. Юноша снова, в который уже раз, поймал себя на мысли: экие крупные они тут, шмели-то, вымахали! Впрочем, как и пчелы. И цветы пышные, яркие, невиданной величины… В Суботове таких сроду не бывало.
«Солнце здесь дюже жаркое, вот все в рост и идет… Кроме людишек, спасибо, господи! Была бы татарва росту саженного да в плечах, как нас двое, – как с ними тогда биться?! Впрочем, хоть и мелковат народец, а пакостлив-то, пакостлив! Сколь горя принес люду православному…»
Шестнадцатилетний гетманенок Тимош Хмельницкий, заставив себя изобразить на лице самое почтительное, любезное выражение, склонил голову:
– За ласку твою, великий хан, да за заботу, как о пышном госте, век буду признателен. О том уже не раз батьку отписывал и при встрече непременно скажу, что владыка крымский держал меня при себе, как сына родного! О лучшем обхождении и мечтать-то грешно…
Сидевший напротив мужчина средних лет, с худощавым скуластым лицом, довольно улыбнулся, обнажив крепкие, чуть желтоватые зубы.
– Аллах повелел оказывать гостю почет! А уж если этот гость – сын лучшего друга моего, то и почет должен быть особым! Больше скажу, твой почтенный отец мне как брат! Всевышний захотел призвать к себе любимого брата моего, Мухаммеда… – С тяжелым вздохом повелитель Крыма воздел ладони к небу. Точнее, к резному своду беседки, где они сидели. – Эта утрата до сих пор жжет мое сердце! Ах, как она тяжела!
«И ведь не покраснеет, собака! – с невольным восхищением подумал Тимош. – Сам же братца из ханов пинком турнул, на него султану с три короба наклепав…»
– Но знакомство с твоим почтенным отцом в немалой мере восполнило ее! – медовым голосом продолжал Ислам-Гирей. – Поистине, он настоящий удалец, батыр! Какая жалость, что не родился Зиновий-Богдан татарином…
«Хвала господу!!!» – мысленно возопил Тимош, лишь чудом удержавшись от того, чтобы не выкрикнуть эти слова прямо в лицо хану. Вместо этого скромно пожал плечами: ну, что поделать, раз так судьба распорядилась!
Ему показалось, что в глазах Ислам-Гирея мелькнуло плохо скрытое разочарование, которое, впрочем, быстро сменилось одобрением.
– И сын его, я вижу, достоин своего славного отца! Думаю, очень скоро слава о подвигах твоих разнесется повсюду…
– Это мое заветное желание, славный хан! – воскликнул Тимош, не сдержавшись. Тем более что тут-то кривить душой не было нужды. – Хочу хоть в малой степени сравниться с батьком!
Крымчак улыбнулся, кивнул.
– Достойные слова… Твой отец не только храбр и умен, он еще умеет держать слово. Мои храбрецы взяли богатую добычу, взяли большой ясырь… Тугай-бей очень доволен! Значит, и я доволен тоже.
«Еще бы… Ты ж с Тугай-бея наверняка большую часть вытряс…»
Хан откинулся на спинку мягкого ложа, прикрыл глаза, видимо, о чем-то размышляя. Наступила пауза. Тимошу не терпелось узнать, когда же, наконец, ему можно будет покинуть опостылевший Бахчисарай. Но за долгие месяцы, проведенные во дворце в заложниках, он успел понять: торопиться здесь не принято. Татарва с молоком матери впитала, что все случается лишь по воле Аллаха, значит, спешка не только бессмысленна, но и невежлива. Хоть он «гяур», да еще и «почетный гость», и ему простится многое, даже чудовищно скверные манеры (ну, что взять с неверных?!), а все-таки искушать судьбу не надо. Опять же хан здесь главный, как ни крути. И старше его в несколько раз. Значит, надо ждать, пока сам заговорит. Не заснет же он, в самом деле…
– Да, Тугай-бей доволен… – повторил, словно почуяв мысли юноши, хан. – Но не всем. Случилось кое-что, его разгневавшее. А мурза Перекопа – не последний человек в моем ханстве. Раз он разгневался, я тоже не могу оставаться спокойным. Хан должен держаться заодно с мурзами, понимаешь? – Ислам-Гирей теперь смотрел на Тимоша без прежней доброжелательности. И весь его облик в мгновение ока, как по волшебству, переменился. Глаза стали холодными, колючими. Неестественно большая, пухлая нижняя губа напоминала то ли безобразно жирного червя, то ли пиявку, насытившуюся кровью. Даже крупный горбатый нос крымчака показался гетманенку похожим на клюв стервятника.
«Тьфу ты! И впрямь – вылитый стервятник… Помоги, Боже!»
– Но что могло так огорчить достопочтенного Тугай-бея? – осторожно подбирая слова, начал Тимош. Он был сбит с толку, озадачен да и испуган, если честно. – И знает ли мой батько, что его друг и побратим в гневе?
– Знает! – довольно резко ответил хан. – Уж ему-то Тугай-бей пожаловался сразу! Я говорил, твой отец умеет держать слово. И до поры мы в этом не сомневались. Но почему же он тогда не приказал разыскать и покарать нечестивцев, поднявших грязные руки свои на воинов Аллаха?!
Снова наступила пауза. Очень нехорошая, зловещая. Ислам-Гирей, нахмурившись, смотрел пря– мо в глаза гетманенку, будто хотел прожечь его взглядом.
– Великому хану угодно говорить загадками… – собрав все свое мужество, пожал плечами Тимош. Ему было страшно. Богдан, расставаясь, шепнул ему: «Не бойся, сынку! Ничего не бойся! Не осмелится пес тебе навредить, побоится мести!» Но отец сейчас был очень далеко, а ханские палачи – рядом, только кликни… Чего стоило гетманенку сохранить спокойный вид и твердость в голосе, лишь он один и знал.
– По уговору с твоим отцом, скрепленному клятвой, мы могли набирать ясырь. Конечно, только среди католиков! – уточнил со снисходительной усмешкой хан, приметив, как окаменело на мгновение лицо юноши. – Согласись, это очень небольшая награда за ту великую услугу, которую правоверные оказали казакам! Но даже такая мелочь показалась чрезмерной кому-то из людей твоего отца. На воинов Тугай-бея, которые вели пленных, напали казаки! Перебили всех, кроме одного. Вот он и добрался до Тугай-бея, рассказал об этом неслыханном бесчинстве…
«Да как только земля под ним, бесстыжим, не разверзнется?! Ему ли о бесчинствах говорить, псу гололобому!»
– Мурза Перекопа тотчас написал гетману, потребовал розыска злодеев, справедливого суда и кары. И что же? Твой отец прислал ответное письмо. Выразил сожаление, но отговорился: дескать, везде быть не могу, за всеми уследить не в состоянии. К тому же нет никаких доказательств, что это сделали именно казаки! Могли быть и поселяне, и просто разбойники… Мало ли сейчас вооруженного люда! – Хан негодующе фыркнул. – Ну, что ты скажешь, сын своего отца? Достойный ли это ответ, подобающий гетману и союзнику? Поистине, Тугай-бей имеет все причины быть разгневанным! А вслед за ним – я!
