Год любви - Пауль Низон

Сам он тоже всегда радовался вечернему освобождению, уже потому, что вечера у него были совершенно ничем не заняты, а стало быть, многое обещали. Жил он теперь не дома, а в мансарде, знакомых и друзей гимназических времен совсем потерял из виду. Жил в новом, ничейном краю, в прямо-таки мучительном ожидании грядущего.

Однажды вечером, как раз когда служащие фирм и торговых компаний покидали конторские здания, внезапно, вопреки всем прогнозам, грянула гроза, которая, заявив о себе оглушительными раскатами грома, обрушилась сущим потопом, сущим половодьем. Все улицы и площади вмиг обезлюдели, превратились в реки и озера, зато в подъездах, под навесами и карнизами густели людские толпы.

Он стоял в такой вот грозди людей, захваченный зрелищем, опьяненный всеобщим преображением. От ощущения свободы, легкости, дерзновенности он бросился к своему велосипеду и с доселе неведомым восторгом покатил по журчащим рекам улиц — мокрая тяжелая одежда липла к телу, а голова, на которую беспрерывно изливались потоки дождя, скоро вконец отупела и оглохла — от счастья.

Он был одинок, и по вечерам и ночами, после того как съедал в мансарде купленный по дороге ужин — неизменный чай, а к нему хлеб с маслом и шпротами, с маслом и копченой селедкой, — времени у него было больше чем достаточно. Он включал маленький белый радиоприемник и, прощупывая освещенную шкалу, скользя по ней искателем, общался с голосами, музыкой и шумами со всех концов мира. Но большей частью его тянуло на улицы, причем в незнакомые кварталы. Оживленному центру он предпочитал тихие жилые районы, а самое авантюрное настроение охватывало его в унылых предместьях, на окраине. Порой даже знакомые окрестности он видел глазами чужака.

В таких ночных походах он чувствовал себя сразу и свободным, и печальным.

Именно в предместье, катаясь на велосипеде, он скорее угадал, чем вправду увидел девичью фигурку и оттого, что секундой раньше жутко перепугался, поехал вдогонку. Местность была почти сельская, с множеством деревьев, будто вымершая в этот еще отнюдь не поздний час. А напугала его сова, тенью метнувшаяся над головой. Ну, сейчас нападет! — подумал он, и тут в отсвете дальнего уличного фонаря ему на миг почудилась не то женская, не то девичья фигурка. Сознавая, что перепуган, а потому восприимчив к иллюзиям, он тем не менее совершенно отчетливо видел худенькое существо в коротеньком тонком платьице, с волосами до пояса. Само видение и мысль, что это хрупкое существо бродит в здешних безлюдных местах, вдобавок, несмотря на прохладную пору, без пальто, без куртки, заставили его поднажать на педали, словно в погоне за счастьем.

Действительно, немного погодя он разглядел впереди пешехода, нагнал его и обнаружил, что не ошибся. Спрыгнул с велосипеда и неловко заговорил с девушкой, но притом был совершенно уверен, что спровадить себя не даст. Девушка враждебности не выказывала, однако ж и не особенно обращала на него внимание, хотя он шагал рядом, вместе со своим велосипедом. Она только поглядывала на него со странным выражением лица, которое казалось ему то лукавым, даже коварным, то втайне торжествующим, а то и вовсе отсутствующим. Не говоря ни слова, она просто позволяла ему идти рядом. Иногда поспешно делала шаг в сторону, будто он теснил ее.

Девушка была молоденькая, не старше двадцати, так ему показалось, очень стройная и производила впечатление обнаженной, впрочем без малейшего намерения соблазнить, — здесь сквозило скорее что-то первобытное. Его одолевало замешательство, источником которого было прежде всего ее лицо — то ангельское, как у Мадонны, то порочное, как у проститутки. И держалась она тоже по меньшей мере странно. Но все это лишь сильнее возбуждало его любопытство, его любострастие. А она вдруг расхохоталась, будто отлично знала о его растерянности.

— Чего тебе надо? — спросила она.

— Хочу тебя проводить.

— Все вы одинаковы, — обронила она.

Теперь они подошли к огороженному пустырю, на углу которого качался тусклый фонарь. За пустырем высился ряд обшарпанных трехэтажных домов с запущенными палисадниками. Более унылого места он в жизни не видывал, но поскольку улица как будто имела отношение к ней, ему стало очень интересно. Когда девушка собралась уходить, он притянул ее к себе, хотел поцеловать. Она увернулась, отпрянув вбок и назад, но вырваться не пыталась. Только словно бы впала в прострацию, не препятствовала, когда он потянул вверх ее коротенькую юбку. Правда, тотчас с сердитым, яростно перекошенным лицом оттолкнула его, а когда он сконфуженно отступил, расхохоталась, как и в первый раз. Взгляд, еще секунду назад странно пустой, потеплел, карие глаза стали выразительными, глубокими, даже красивыми.

— Все вы одинаковы, — смеясь воскликнула она.

Где и когда можно снова увидеть ее, где и когда отыскать? — выпалил он. В ответ девушка назвала некое кафе. Там она работает. Потом она бегом пробежала несколько шагов, замерла на бегу и походкой лунатика направилась к одному из домов.

Следующим же вечером после работы он пошел искать то самое кафе. И нашел: типичное квартальное кафе с завсегдатаями из местных жителей, в большинстве смолящих сигарки, шумных кутил, среди которых он наверняка будет чувствовать себя чужаком. Девушка стояла за буфетной стойкой; одетая в белый халат, она, совершенно как автомат, орудовала у пивного крана.

Он сел поблизости от выхода. Девушка не замечала его, во всяком случае не подавала виду. И он занялся обжигающе горячим, однако жиденьким кофе, который тут подавали в стаканах, сделал несколько глотков, расплатился и встал. Проходя мимо стойки, спросил у девушки, когда она кончает работу, но ответом был лишь недовольный кивок.

После одиннадцати он ждал возле кафе, прежде заглянув в окно и убедившись, что она еще там. Наконец она появилась и повела себя точь-в-точь как вечером накануне: позволила ему идти рядом, но не обращала на него внимания. Он спросил ее имя, долго ждал ответа и все же выяснил, что ее зовут Женни. Направлялась девушка, как ни странно, в сторону центра и дальше, в Старый город. У довольно большой пивной она остановилась и с насмешливым видом сказала:

— Если хочешь, можешь тоже зайти.

Они вошли, подавальщицы уже переворачивали стулья, лишь считанные посетители упорно сидели над пустыми стаканами, все в плащах. Он уже спрашивал себя, что ей тут понадобилось, когда увидел, что навстречу Женни идет какая-то женщина, которая, к величайшему его изумлению, вблизи оказалась точной ее копией. Одета она была, разумеется, иначе, элегантнее или женственнее, но в остальном — вылитая Женни. Он просто остолбенел, а Женни расхохоталась, как вчера. В ее смехе сквозило огромное одиночество. Этот смех чем-то сродни плачу младенца, подумал он, или нет, похожие звуки он слышал от крыс, когда его собака загоняла их в тупик.

С ним вновь пришедшая не поздоровалась, сразу и с безапелляционной настойчивостью обратилась к сестре. Было заметно, что сестры — близнецы-двойняшки, как он узнал-впоследствии, — связаны теснейшими узами, он и не предполагал, что такое возможно. Вторую сестру звали Рут, и она явно была лидером, энергичным и ответственным, меж тем как у Женни он обнаружил теперь некую интровертность, которая, пожалуй, и составляла самую характерную черту ее поведения.

И опять он просто шагал рядом, по-прежнему совершенно посторонний. У одного из перекрестков он остановил сестер, заступив им дорогу. Спросил, когда у Женни выходной и не пойдет ли она с ним в кино. Рут тянула сестру прочь, его она встретила откровенно в штыки, это было ясно как Божий день, но сейчас близнецы повздорили. Все трое так и стояли, пока Женни не одержала верх.

— Чего тебе надо? — спросила она.

— Хочу снова увидеть тебя.

— Ладно.

Они договорились о встрече.

В следующие недели он виделся с Женни регулярно. Вскоре у нее вошло в привычку в свободные от работы вечера приходить к нему в мансарду. Мансарда была очень маленькая, скошенная с двух сторон, выпрямиться и стать в полный рост можно только стоя посередине. Места в обрез, даже для одного, вдвоем же поневоле приходилось садиться, а поскольку, кроме стула, сидеть можно было лишь на кровати, оба там и устраивались. Большей частью лежа. Настоящего разговора никогда не получалось, потому что о себе Женни рассказывать не хотела, а может, и рассказывать было нечего, общих же интересов не существовало. Временами она брала книги, которые лежали у него в мансарде повсюду, открывала наугад, прочитывала одну-две фразы и тотчас презрительным жестом откладывала в сторону. Он заметил, что, несмотря на убожество жилища, она считала его «человеком из общества», по крайней мере представителем солидного, с ее точки зрения, социального слоя — может, потому, что он окончил гимназию, может, потому, что уснащал свою речь незнакомыми ей словами и оборотами. Отчасти она словно бы презирала его, как презирают никчемное, но привилегированное существо, отчасти же он угадывал в ней любопытство, тщательно скрываемое, но любопытство. А к этому любопытству примешивалось что-то вроде собственнической гордости. Собственнической гордости паука, поймавшего в свои тенета забавное, во всяком случае необычное насекомое.