Тихая моя родина (сборник) - Николай Рубцов

Памяти А. Яшина

…Мы сразу стали тише и взрослей.Одно поют своим согласным хоромИ темный лес, и стаи журавлейНад тем Бобришным дремлющим угором…

В леса глухие, в самый древний градПлыл пароход, разбрызгивая воду, —Скажите мне, кто был тогда не рад?Смеясь, ходили мы по пароходу.А он, большой, на борт облокотясь, —Он, написавший столько мудрых книжек, – Смотрел туда, где свет зари и грязьМеж потонувших в зелени домишек.И нас, пестрея, радовала вязьГустых ветвей, заборов и домишек,Но он, глазами грустными смеясь,Порой смотрел на нас, как на мальчишек…

В леса глухие, в самый древний градПлыл пароход, разбрызгивая воду, —Скажите, кто вернулся бы назад?Смеясь, ходили мы по пароходу.А он, больной, скрывая свой недуг, —Он, написавший столько мудрых книжек, —На целый день расстраивался вдругИз-за каких-то мелких окунишек.

И мы, сосредоточась, чуть заря,Из водных трав таскали окунишек,Но он, всерьез о чем-то говоря,Порой смотрел на нас, как на мальчишек…В леса глухие, в самый древний градПлыл пароход, встречаемый народом.Скажите мне, кто в этом виноват,Что пароход, где смех царил и лад,Стал для него последним пароходом?Что вдруг мы стали тише и взрослей,Что грустно так поют суровым хоромИ темный лес, и стаи журавлейНад беспробудно дремлющим угором…

1968

О московском Кремле

Бессмертное величие КремляНевыразимо смертными словами!В твоей судьбе – о, русская земля! —В твоей глуши с лесами и холмами,Где смутной грустью веет старина,Где было все: смиренье и гордыня —Навек слышна, навек озарена,Утверждена московская твердыня!

Мрачнее тучи грозный ИоаннПод ледяными взглядами боярстваЗдесь исцелял невзгоды государства,Скрывая боль своих душевных ран.И смутно мне далекий слышен звон:То скорбный он, то гневный и державный!Бежал отсюда сам Наполеон,Покрылся снегом путь его бесславный…

Да! Он земной! От пушек и ножаЗдесь кровь лилась… Он грознойбыл твердыней!Пред ним склонялись мысли и душа,Как перед славной воинской святыней.Но как – взгляните – чуден этот вид!Остановитесь тихо в день воскресный —Ну не мираж ли сказочно-небесный —Возник пред вами, реет и горит?И я молюсь – о, русская земля! —Не на твои забытые иконы,Молюсь на лик священного КремляИ на его таинственные звоны…

1968

Во время грозы

Внезапно небо прорвалосьС холодным пламенем и громом!И ветер начал вкривь и вкосьКачать сады за нашим домом.

Завеса мутного дождяЗаволокла лесные дали.Кромсая мрак и бороздя,На землю молнии слетали!

И туча шла гора горой!Кричал пастух, металось стадо,И только церковь под грозойМолчала набожно и свято.

Молчал, задумавшись, и я,Привычным взглядом созерцаяЗловещий праздник бытия,Смятенный вид родного края.

И все раскалывалась высь,Плач раздавался колыбельный,И стрелы молний все неслисьВ простор тревожный, беспредельный…

1968

Угрюмое

Я вспомнилугрюмые волны,Летящие мимо и прочь!Я вспомнил угрюмые молы,Я вспомнил угрюмую ночь.Я вспомнил угрюмую птицу,Взлетевшуюжертву стеречь.Я вспомнил угрюмые лица,Я вспомнил угрюмую речь.Я вспомнил угрюмые думы,Забытые мною уже…И стало угрюмо, угрюмоИ как-то спокойно душе.

У размытой дороги

Грустные мысли наводит порывистый ветер,Грустно стоять одному у размытой дороги,Кто-то в телеге по ельнику едет и едет —Позднее время – спешат запоздалые дроги.Плачет звезда, холодея, над крышей сарая…Вспомни – о родина! – праздникна этой дороге!Шумной гурьбой под луноймы катались играя,Снег освещенный летел вороному под ноги.Бег все быстрее… Вот вырвалисьв белое поле.В чистых снегах ледяные полынные воды.Мчимся стрелой… Приближаемсяк праздничной школе…Славное время! Души моей лучшие годы.Скачут ли свадьбы в глушипотрясенного бора,Мчатся ли птицы, поднявшие крикнад селеньем,Льется ли чудное пение детского хора, —О, моя жизнь! На душе не проходитволненье…Нет, не кляну я мелькнувшую мимо удачу,Нет, не жалею, что скоро пройдут пароходы.Что ж я стою у размытой дороги и плачу?Плачу о том, что прошлимои лучшие годы…

1968

Вечерние стихи

Когда в окно осенний ветер свищетИ вносит в жизнь смятенье и тоску, —Не усидеть мне в собственном жилище,Где в час такой меня никто не ищет, —Я уплыву за Вологду-реку!

Перевезет меня дощатый катерС таким родным на мачте огоньком!Перевезет меня к блондинке Кате,С которой я, пожалуй что некстати,Так много лет – не больше чем знаком.

Она спокойно служит в ресторане,В котором дело так заведено,Что на окне стоят цветы герани,И редко здесь бывает голос брани,И подают кадуйское вино.

В том ресторане мглисто и уютно,Он на волнах качается чуть-чуть,Пускай сосед поглядывает мутноИ задает вопросы поминутно, —Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!

Сижу себе, разглядываю спинуКого-то уходящего в плаще,Хочу запеть про тонкую рябину,Или про чью-то горькую чужбину,Или о чем-то русском вообще.

Вникаю в мудрость древних изреченийО сложном смысле жизни на земле.Я не боюсь осенних помрачнений!Я полюбил ненастный шум вечерний,Огни в реке и Вологду во мгле.

Смотрю в окно и вслушиваюсь в звуки,Но вот, явившись в светлой полосе,Идут к столу, протягивают рукиБог весть откуда взявшиеся други.– Скучаешь!– Нет! Присаживайтесь все…

Вдоль по мосткам несется листьев ворох, —Видать в окно, – и слышен ветра стон,И слышен волн печальный шум и шорох,И, как живые, в наших разговорахЕсенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон.

Когда опять на мокрый дикий ветерВыходим мы, подняв воротники,Каким-то грустным таинством на светеУ темных волн, в фонарном тусклом светеПройдет прощанье наше у реки.

И снова я подумаю о Кате,О том, что ближе буду с ней знаком,О том, что это будет очень кстати,И вновь домой меня увозит катерС таким родным на мачте огоньком…

1969

До конца, до тихого креста

Зимняя ночь

Кто-то стонет на темном кладбище,Кто-то глухо стучится ко мне,Кто-то пристально смотрит в жилище,Показавшись в полночном окне.

В эту пору с дороги бураннойЗаявился ко мне на ночлегНепонятный какой-то и странныйИз чужой стороны человек.

И старуха метель не случайно,Как дитя, голосит за углом,Есть какая-то жуткая тайнаВ этом жалобном плаче ночном.

Обветшалые гнутся стропила,И по лестнице шаткой во мрак,Чтоб нечистую выпугнуть силу,С фонарем я иду на чердак.

По углам разбегаются тени…– Кто тут?.. – Глухо. Ни звука в ответ.Подо мной, как живые, ступениТак и ходят… Спасения нет!

Кто-то стонет всю ночь на кладбище,Кто-то гибнет в буране – невмочь,И мерещится мне, что в жилищеКто-то пристально смотрит всю ночь…

1969

Сосен шум

В который раз меня приветилУютный древний Липин Бор,Где только ветер, снежный ветерЗаводит с хвоей вечный спор.

Какое русское селенье!Я долго слушал сосен шум,И вот явилось просветленьеМоих простых вечерних дум.

Сижу в гостинице районной,Курю, читаю, печь топлю.Наверно, будет ночь бессонной,Я так порой не спать люблю!

Да как же спать, когда из мракаМне будто слышен глас веков,И свет соседнего баракаЕще горит во мгле снегов.

Пусть завтра будет путь морозен,Пусть буду, может быть, угрюм,Я не просплю сказанье сосен,Старинных сосен долгий шум…

1969

Неизвестный

Он шел против снега во мраке,Бездомный, голодный, больной.Он после стучался в баракиВ какой-то деревне лесной.

Его не пустили. ТупаяКакая-то бабка в упорСказала, к нему подступая:Бродяга. Наверное, вор…

Он шел. Но угрюмо и грозноБелели снега впереди!Он вышел на берег морозной,Безжизненной, страшной реки!

Он вздрогнул, очнулся и сноваЗабылся, качнулся вперед…Он умер без крика, без слова,Он знал, что в дороге умрет.

Он умер, снегами отпетый…А люди вели разговорВсе тот же, узнавши об этом:Бродяга. Наверное, вор.

Кого обидел?