Хлопок одной ладонью - Василий Звягинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Год?
– Восемьдесят второй. Какое это имеет…
– Думаю, имеет, – перебил его Ляхов. – Подожди, Максим, с датчиками. Поговори с коллегой на общие темы, а я сейчас…
Когда он проходил подготовку у Александра Ивановича, тот во время случавшихся бесед на вольные темы упоминал и о своих прошлых трудах на ниве медицины. Вадиму интересно было послушать, как это происходило «при советской власти». Программы обучения, система здравоохранения, оклады-жалованья и тому подобное. Помянул и институт, в котором работал последние тамошние годы.
Как только Затевахин назвал свою должность, Ляхов тут же и вспомнил.
Если они знакомы, сюжет приобретает совсем новую интригу.
Хорошо, что Шульгин оказался в пределах досягаемости.
– Имею интересное сообщение, Лексанваныч. Вам фамилия «Затевахин» ничего не говорит? Леонид Андреевич.
– Постой, постой. Да, конечно. Аспирант. У Гилевича числился, у нас тоже крутился постоянно. Старательный, должен был в срок защищаться. А к чему… Все, понял! Он у тебя сейчас?
– Именно. Так не подскочите ли повидаться? Глядишь, разговор легче пойдет.
– С удовольствием бы. Только я как раз сейчас с Новиковым договорился… Ладно, бог с ним, нам тут проще. Садись в машину и гони сюда, на Столешников. Канал открывать не буду, и не проси. С ним как раз проблемы и возникли.
Не самый удобный вариант при нынешних обстоятельствах, да другие ведь не лучше. Если выйдет у Шульгина разговор с коллегой, выигрыш и в качестве и в темпе получается солидный. Машиной, если поднажать, минут за сорок успеем. На разговоры – полчаса. И можно Тарханову докладывать, и Стрельникову задание выдать. Бубнов пусть сразу переходит к технической стороне. Как программировать, как заклятье снимать.
Виктор Викторович немного посомневался, однако спорить не мог, Ляхов в данном случае выходит главнее. И сам Тарханов сказал, что вся ответственность – на нем. Пусть и выслуживается. Или, наоборот, как сумеет. Спецавтомобиль, троих офицеров сопровождения – пожалуйста. Только – расписочку попрошу, Вадим Петрович, уж не обижайтесь.
Ляхов расписку подмахнул, не думая. Семь бед – один ответ.
Как договорились, Фест с бронетранспортером встретил Секонда на полпути. И поддержка, и очередной виток игры на подменах. Пока Шульгин в присутствии первого с коллегой будет разговаривать, второй проскочит в Кремль к Тарханову, своими глазами обстановку оценит, прозондирует, как Сергей отнесется к его кратковременному визиту на КМВ. Не девушек проведать, конечно, поучаствовать в акции «Лихарев». Пора уже выдать начальнику управления очередную порцию информации.
До Столешникова доехали вместе. Секонд убедился, что за Затевахиным закрылась надежная, отсекающая все от всего дверь, велел водителю гнать в Управление. Не спеша и не переулками, а прямо по Тверской. Посмотреть, что в центре делается. И риска меньше, в узком переулке гранату из окна свободно кинуть могут, мину под колеса из подворотни сунуть.
Встреча со старым знакомым у Шульгина вышла не такая теплая, как у Новикова со своими, не тот был тогда уровень отношений. Желторотый аспирант и авторитетный научный сотрудник, о котором ходило много слухов и апокрифов. Зато и играть Сашке не пришлось. Какая игра? Само место встречи ее исключало.
Затевахин не понимал, что случилось, что он такого неудачно сказал, отчего вежливо-грозный полковник сломал схему допроса, в величайшей спешке велел усадить в тесный автомобиль, где с двух сторон в ребра ему упирались жесткие стволы, и приказал водителю мчать сломя голову.
Всю дорогу анализировал и ни к чему не пришел. Фамилия, ученое звание, место работы. Год поступления в аспирантуру. Вот и все. Какое это может иметь значение для людей другого мира? А если не другого?
Этот полковник явно отсюда, тут не ошибешься. И речь, и форма, и манеры. Благополучные люди сверхблагополучного мира. Выходил Леонид Андреевич несколько раз в город, видел. В нашей Москве кое-что и покруче, так не для всех, далеко не для всех. Спросил он как-то у приставленных к нему для помощи коллег, сколько у вас платят профессору с кафедрой такой же специальности? Как сказали, злость охватила. Приятели, что словчились в Штаты и в Германию сорваться, и там меньше получают.
Какие же к нам претензии, если другого применения «на родине» не нашлось? И от кого? Не на чеченцев работаем…
И вот тут его дернуло изнутри.
Если нас привезли сюда, то также могут забрать обратно. Но кто? И с какой статьей обвинения? Здешнего гуманизма от своих не дождешься…
Провели его вежливые офицеры в богатый подъезд красивого дома известного переулка. Здесь он (переулок) выглядел куда лучше, чем в последний раз, когда по нему проходил Затевахин. Напоминал своей забытой красотой впечатления раннего детства. Но оценивать и сравнивать некогда.
Место очередного допроса (а чего же еще ждать взятому с поличным пособнику «врага») выглядело не в пример пристойнее предыдущего. Роскошно выглядело, прямо сказать.
Ожидавший его господин слегка приподнялся из-за действительно заслуживавшего такого названия письменного стола. За таким и дулжно работать уважающему себя ученому. Успел их застать, уходящее поколение, Леонид Андреевич. Ни тебе компьютеров, ничего суетного. Книжные шкафы и полки со всех сторон, а на зеленом сукне стола только чернильный прибор и стопка бумаги. Справочники – на двух вертящихся этажерках. И плотные шторы на окнах. Запах кожи кресел и дивана, паркетной мастики, дорогого табака.
Живут же люди!
И он бы хотел так жить. Не в той России, там уже не получится, и не на Западе, а если бы здесь суметь остаться…
– Здравствуй, Леня, – сказал хозяин кабинета и чуть скривил губы знакомой всему тогдашнему институту обаятельной ухмылкой. Лаборантки и мэнээски от нее тащились, утверждая, что Александр Иванович – вылитый Марчелло Мастроянни из фильма «Развод по-итальянски». – Помнится, когда уже не было возможности воровать казенный спирт, ваша аспирантская кодла пробавлялась дешевым портвейном из «сорокового» гастронома. Здесь такого, увы, нет. Но могу предложить настоящий, португальский. Или чего покрепче?
У Затевахина в буквальном смысле отвалилась челюсть.
Будто встретил в темном коридоре института привидение умершего двадцать лет назад хорошего знакомого.
«Узнал, значит, по одной фразе, – подумал Шульгин, – и в лицо, несомненно. Дюма в своем романе допустил почти единственный психологический прокол. Не бывает так, чтобы человек за полтора или два десятка лет изменился неузнаваемо. Без капитальной пластической реконструкции. Впрочем, тезку винить не за что. Литература ХIХ века чуть не наполовину построена на этом нехитром приеме – неузнаваемости и неузнанности. А может, тогдашние люди на самом деле плохо умели распознавать индивидуальные особенности? Надел полумаску – и вытворяй, что хочешь. Надо бы на досуге заняться этим вопросом…»
– Перепугался, что ли? Неприлично, особенно тебе. Серьезными делами занимаешься. Или – как раз поэтому? Живой я, как видишь. Однако финт судьбы изящный, не поспоришь…
– Александр Иванович… На самом деле вы! Каким образом? Вас же официально признали умершим по прошествии положеного времени. Уехали в Ленинград и пропали без вести. Так и сочли, что убили вас…
– Поторопились, как видишь. Маршак, по-моему, давным-давно писал: «Покойник был такой разбойник, такой мошенник, вор и плут, что смерти вы его не верьте, покуда трупа не найдут». По другому поводу, но тематически близко. В милиции явно принцип Оккама не чтят. Что вероятнее – побег в Финляндию или безмотивное убийство?
– Да по тем временам второе, пожалуй, – ответил, постепенно приходя в себя, Затевахин.
– Это смотря касательно кого, – глубокомысленно заметил Шульгин. – Тут, наверное, супруга моя подсуетилась. Ты о ней ничего не слышал?
– Слышал, конечно. В институте о вас много лет вспоминали…
– Ишь, ты!
– Зря удивляетесь, человек вы были легендарный. И жена ваша забыть не давала, все бегала в дирекцию и профком, справки всякие выправляла, материальную помощь…
– В размере суммы на казенное погребение и памятник?
– Побольше, наверное, вышло, она женщина упорная, хваткая…
– Да, не отнимешь. И все же что с ней сейчас? Актриса, как-никак, должна на слуху быть…
– Была. А когда театр их развалился, она в группу непримиримых вошла, на митингах перестроечных мелькала с пламенными речами, вроде комиссарши оптимистической[119]. И пропала. Говорили, на Запад слиняла.
– Вполне в ее стиле. Дай бог удачи. А на вопрос мой основной так и не ответил – чем тебя угостить?
– Виски нету?
– Любое. Употребим за счастливую встречу, и начнешь ты мне, как старшему товарищу, отвечать на бестактные, в том числе и риторические вопросы. Ты даже не представляешь, как тебе повезло. Эти княжеские приспешники – страшные люди. Они б тебя досуха выжали, а что осталось – на веревочку вялиться повесили…
