Смерч войны - Эндрю Робертс

Утром в субботу, 31 августа 1946 года, на 216-й день Нюрнбергского процесса, Йодль держал речь перед судьями, апеллируя главным образом к потомкам. Зная, что его ждет виселица, бывший начальник штаба оперативного руководства ОКВ хотел произвести впечатление не только на председателя суда и членов Международного военного трибунала, но и на «будущих историков». Выступая от имени германского верховного командования — по его словам, «высших военных руководителей и их помощников», — Йодль представил дело таким образом, будто они оказались в безысходном положении:

«Пришлось выполнять невыполнимые задачи, а именно вести войну вопреки своему желанию и под руководством верховного главнокомандующего, который им не доверял и которому они доверяли лишь в ограниченной степени, и пользоваться методами, зачастую идущими вразрез с принципами военного руководства и традиционными, проверенными решениями».

Более того:

«Войска и полицейские силы не находились в их полном подчинении, а разведка частично работала и на врага. Все это происходило при полном и ясном понимании того, что война решает судьбу их возлюбленного отечества — погибнет оно или будет жить. Они служили не дьяволу и не преступнику, а своему народу и своему отечеству».

Насколько прав был Йодль? Действительно, лишь немногие в верховном командовании желали войны с Британией и Францией в 1939 году, хотя и были не прочь повоевать в Польше, что и привело к конфликту вследствие тех гарантий, которые британцы дали полякам в апреле 1939 года. Верно и то, что Гитлер не доверял генералам: они же, пусть и не все, хотели убить его 20 июля 1944 года. «Методы», как дипломатично назвал Йодль бесчинства, творившиеся нацистскими офицерами, особенно на Восточном фронте, нарушали все мыслимые и немыслимые каноны войны. Неубедительны и ссылки Йодля на «насилие» партизан, тем более его попытки свалить на союзников вину за гибель под бомбами «сотен тысяч женщин и детей». Любой немецкий генерал прекрасно знал, что война на востоке не обычный военный конфликт, а покорение и истребление целых народов. Об этом свидетельствуют многие как устные, так и письменные приказы, и не только концепция Lebensraum.

Безусловно, фрагментарный характер государственной власти — когда СС и другие подобные институты могли действовать совершенно отдельно от вермахта — раздражал генералов. Верно и то, что адмирал Вильгельм Канарис, шеф абвера, считал Гитлера «полоумным» и к концу войны вошел в контакт с союзниками, но его организация не оказывала «систематическую помощь врагу», что бы ни утверждал Йодль[1411]. Если бы Йодль знал истинную подоплеку превосходства разведки союзников — о системе «Ультра», расшифровывавшей коды «Энигмы, — то, конечно, использовал бы и этот аргумент в защите германского верховного командования. Все доводы Йодля сомнительны. Германские генералы действительно служили «дьяволу» и «преступнику», как, впрочем, и «народу» и «отечеству».

Наверно, есть немало причин, которые могли бы объяснить, почему кадровые офицеры столь рьяно и даже с энтузиазмом служили нацистам. Их отцы и деды расстреливали французских «франтирёров» во время Франко-прусской войны, измывались над бельгийцами и французами в годы Первой мировой войны, и, похоже, пресловутое прусское воинское благородство было всего лишь мифом. Вряд ли может быть оправданием клятва в верности Гитлеру. Ими двигали скорее иные побуждения. Это и личные амбиции, и отсутствие альтернативы, и профессиональная гордость, и определенное чувство патриотизма, и осознание причастности к совершаемым преступлениям, и желание защитить своих близких от большевистской мести, и надежды на мифическую победу, а в отдельных случаях даже вера в нацизм. Но больше всего, вероятно, они подчинялись чувству солидарности со своими солдатами и братьями-офицерами.

Кстати, с теми немецкими генералами, которые осмеливались пререкаться или не повиноваться фюреру, ничего страшного не случалось, если они, конечно, не были замешаны в организации заговора. Их увольняли, временно отправляли в отставку, понижали в должности, но не уничтожали, как это делал Сталин.

21 февраля 1945 года Альберт Шпеер написал Отто Тираку, нацистскому министру юстиции, о своей готовности выступить свидетелем по делу генерала Фридриха Фромма и подтвердить, что командующий резервной армией «занимал пассивную позицию» в отношении бомбового заговора и его единственная вина состоит в том, что он не предупредил власти[1412]. В Советской России на такое мог решиться только самоубийца. (Ходатайство Шпеера не помогло. Фромма расстреляли в марте 1945 года.) Никто не был казнен за отказ расстрелять еврея, так и немецкие генералы, вступая в конфликт с Гитлером по поводу военных принципов, рисковали должностями и званиями, а не своими жизнями. Чаше всего они возвращались обратно из немилости, как это трижды случилось с Рундштедтом. Они, возможно, и были «вынуждены исполнять приказы», но только не из-за страха лишиться жизни.

На Нюрнбергском процессе обвиняемые, естественно, пытались отмежеваться от Гитлера и нацизма. От человека, опасающегося за свою жизнь, бессмысленно ждать откровенности. Вальтер Функ настойчиво утверждал, будто он выступал против политики «выжженной земли». Риббентроп ссылался на свою деятельность во благо англо-германской дружбы, заявляя, что он убеждал Гитлера в необходимости обращаться с военнопленными «в соответствии с нормами Женевской конвенции». Геринг говорил: «Я никогда не был антисемитом. В моей жизни не было никакого антисемитизма. Я помог очень многим евреям, когда они обращались ко мне». По словам Геринга, он «не имел представления о зверствах, чинимых против евреев, и жестоком отношении к заключенным в концлагерях». Комендант концлагеря Аушвиц (Освенцим) Рудольф Хёсс заявлял: «Я думал, что поступаю правильно; я подчинялся приказам, а теперь я понимаю, что в этом не было необходимости и все это ошибка. Но… Лично я никого не убил. Я был лишь директором ликвидационной программы в Аушвице. Гитлер отдавал приказы через Гиммлера, а указания в отношении транспортов я получал от Эйхмана». Йозеф «Зепп» Дитрих договорился до того, что на Восточном фронте «мы не расстреливали русских военнопленных». Альфред Розенберг, рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий, требовал принять к сведению закон об аграрных реформах, принятый в феврале 1942 года и якобы облегчивший положение крестьян. Альберт Шпеер доказывал, что его архитекторская деятельность не носила «политического характера» (хотя он с 1942 года был и министром вооружений). Эрхард Мильх жаловался на отсутствие в нацистской Германии свободы прессы, утверждая, что он «всегда был против национал-социализма». «Я никого не убивал», — провозглашал Эрнст Кальтенбруннер и был прав: убивали его айнзатцгруппы. Вильгельм Кейтель заверял, что он «никогда не был в близких отношениях с фюрером», хотя виделся с ним почти ежедневно в продолжение шести лет. По словам Карла Дёница, он «ничего не знал о планах наступательной войны», командуя в то же время подводным флотом. Ганс Фриче, директор радиослужбы Геббельса, ничтоже сумняшеся утверждал: «Я познакомился с Муссолини и Гитлером в 1923—1925 годах и старался держаться от этих людей подальше». Пауль фон Клейст, как и Геринг, тоже записался в «друзья» евреев: «Я могу сказать лишь одно — в числе моих лучших приятелей были и евреи». Юлиус Штрейхер, со своей стороны, был совершенно убежден в правильности своего предложения переселить евреев на Мадагаскар и надеялся, что это обстоятельство поможет ему на процессе. Ялмар Шахт повествовал о том, как он «ополчился против Гитлера, узнав о его негодных намерениях», оставаясь тем не менее нацистским министром до 1943 года. Если верить Артуру Зейсс-Инкварту, обвинявшемуся в депортации населения, массовых убийствах и расстрелах заложников в Польше, то он «старался не допускать нарушения положений международного права». Он же заявлял: «Развязывание войны без ее объявления вовсе не означает, что это агрессия»[1413].

К показаниям ответчиков следовало относиться с чрезвычайной осторожностью. Чего стоило, например, утверждение Дёница о том, что «после победы Германии национал-социализм скорее всего рухнул бы»[1414]. Нет ничего необычного в том, что подсудимые обвиняли во всем Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Бормана, Гейдриха и Лея, которые были мертвы ко времени начала процесса. Без сомнения, некоторые нацисты, как, например, Юлиус Штрейхер, заявлявший, что «Иисуса Христа родила еврейская шлюха», полностью соответствовали своему назначению[1415]. В большинстве своем ответчики единодушно утверждали, будто им ничего не было известно о холокосте, и если бы они знали о том, что Гитлер планирует войну, то непременно ушли бы в отставку, а после того, как война началась, делать это было неуместно по моральным и патриотическим соображениям. Возможно, кое-кто из приближенных фюрера и был с ним не согласен — Клейст даже якобы кричал на него, — факт остается фактом: практически никто из них добровольно не подал в отставку даже тогда, когда в поражении уже не было никаких сомнений.