Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

— Тебя, сударь, послушать, так впрямь сущеглупый князь-то твой. Да не врешь ли, Платон Иванович? — когда кончил Чегорин, промолвила Марья Семеновна.

— Как вам, матушка, угодно: верьте, не верьте, — обиделся Платон Иванович и умолк.

Поговорили еще о чем-то, и наконец, взяв картуз, Чегорин собрался уезжать, отклоняя все просьбы остаться поужинать.

Анета вышла его проводить на крыльцо.

Пережидая, пока прогонит пастух стадо, высокий столб пыли поднявшее, задержался Чегорин, с томной улыбкой поглядывая на Анету. Ко та, казалось, не обращала внимания на кавалера; смотря на розовые облака, мечтала Анета о чем-то далеком.

— Не позволите узнать, какой предмет занимает ваши мысли? — откашлявшись, робко (застенчив был Платон Иванович с девицами) осмелился спросить Чегорин.

— Нет, я ни о чем. Так, вспоминаю ваши рассказы, — будто спохватившись, ответила Анета и, покраснев вдруг, прибавила. — Может быть, пройдем в сад? Так приятно погулять в этот час пред закатом.

Была в ее словах просьба и смущенье, от которых сердце сладко забилось у Платона Ивановича, и, пробормотав:

— Я, что же, я всегда готов, — неловко подал он руку и надвинул картуз на самый почти нос.

Прохаживаясь по узкой дорожке между кустами крыжовника и смородины, несколько минут молчали они.

Наконец первая заговорила Анета:

— Большая просьба у меня к вам, Платон Иванович. Не раз слышала я уверения в дружбе и преданности вашей. Вот случай испытать их.

— Приказывайте, все исполню, — ударив себя в грудь кулаком, воскликнул Чегорин.

Анета опустила глаза и смущенно промолвила:

— Вы не подумайте, Бога ради, чего. Но, видите ли, есть у меня в Петербурге подруга (кажется, говорила я вам о ней). Она очень заинтересована князем Кокориным, так вот… — голос Анеты прервался, и Платон Иванович, раскрыв рот, от изумления даже остановился, — так вот, — быстро вдруг заговорила Анета, не выпуская руки Чегорина, а сжимая ее крепко, — так вот, Платон Иванович, ради меня должны вы хитростью, притворством, угождением, лестью, чем угодно, добиться дружбы князя, чтобы ездить к нему каждый день, все выведывать, все знать, что делается у него, и потом мне сообщать. Слышите, Платон Иванович?

Анета слегка даже тряхнула Чегорина, чтобы лучше вразумить его в своем странном поручении.

— И еще, очень прошу в строжайшей тайне сохранить все это, — из повелительного в ласкательный тон перешла Анета. — Милый Платон Иванович, ведь ради меня, ради меня исполните вы это?

— Извольте, попытаюсь. Ради вас… ведь вы знаете, все готов ради вас, — бормотал Платон Иванович, намереваясь в свою очередь приступить к признанию, но ловко Анета избегла этого.

— А вот и Степка ваш едет, — сказала она и указала на кучера чегоринского, спокойно сидящего на облучке.

Пришлось Платону Ивановичу, вздохнув, лезть в тарантас.

— Так завтра же жду вас, — взбежав на крыльцо, прокричала Анета и приветственно замахала белым платочком выезжающему со двора Чегорину.

Анета сидела в своей светелке у обитого розовым ситцем туалетного столика. Внимательно разглядывала себя в зеркало. Сердило ее слишком круглое, слишком румяное, с слегка вздернутым носиком лицо. Не такой представляла она героиню ею задуманного романа, привести который к той или иной развязке дала она себе клятву.

Глаша вертелась около.

— И что это вы, барышня, все грустите? — спросила она. — Чего недостает вам, кажись? Красавица вы у нас, во всей губернии другой не сыщешь. На приданое дядюшка не поскупится. Только бы веселиться вам девической волей.

— Ах, дура ты, Глашка, — с досадой прервала ее Анета. — Много мне радости в глуши вашей медвежьей сидеть.

— Не все же медведи, барышня, — не смутившись господским гневом, лукаво усмехнулась избалованная девка, многое из тайных дум госпожи своей знавшая. — Вот погодите, наскучит князиньке одному у себя чудить, вспомнит о соседях и нас не забудет.

— Надоела ты мне с твоим князем, — уже менее досадливо ответила Анета и жженой пробкой начернила брови.

— А вот и Платон Иванович приехали, — взглянув в окно, сказала Глаша.

Анета вздрогнула и уронила заячью лапку, которой пыталась придать лицу своему томную бледность.

Почти каждый день приезжал Платон Иванович, трепетно ждала его Анета; каждый раз представлялось ей, что несет он важное известие о нем, о князе Кокорине, но, обтирая обильный пот со лба, не мог ничего интересного сообщить Чегорин. То перечислит блюда, которыми угощали его, то расскажет в подробностях, сколько навозу вывозят со: скотного княжеского двора, то опишет псарню, запущенную ныне; но приметить чего-нибудь, что рисовало бы владельца и странный образ жизни его, не умел Платон Иванович.

Чувствуя недовольство Анетино, смущался и начинал постылый разговор о чувствах, им питаемых.

Быстро сбежала Анета по скрипучей лестнице и одновременно с Платоном Ивановичем вступила в гостиную.

Тетушка Марья Семеновна сидела в креслах и ругала стоявшего с равнодушным лицом в дверях кучера Агафона. Осип Иванович лежал на диване, курил трубку, изредка вставляя от себя какое-нибудь крепкое слово.

Было это ежедневным занятием помещиков Кириковых, и строго соблюдалась очередь, кого из дворни в какой день ругать.

Недовольная тем, что прервали ее, сердито промолвила тетушка Чегорину:

— Пойди, батюшка, погуляй в саду с Аннушкой, пока мы дело кончим. Совсем людишки наши распустились.

— Да я, барыня, что, — сказал вдруг Агафон, улыбнувшись и тряхнув волосами, — только ошибиться изволили. Сегодня очередь Аграфене.

— Молчи, негодяй, не путай! — прикрикнула было Марья Семеновна, но подумала и приказала, — ну, зови Аграфену, а до тебя, голубчик, я тоже доберусь. Дай срок!

— Пойдемте, — шепнула Анета Платону Ивановичу.

— Новости вам привез, — сияя, заговорил Чегорин, лишь только вышли они за дверь.

— Воображаю, — притворно-небрежным тоном ответила Анета, презрительно скривив губы, хотя сердце так и забилось. — Только конюшни да собак умеете вы примечать.

— Нет, длинный и откровенный разговор имел я вчера вечером с князем Дмитрием Павловичем. Только тайна это огромная.

Платон Иванович даже захлебнулся и должен был несколько минут помолчать, чтобы перевести дух.

— Русалок разводить будем.

— Каких русалок? Врете вы все, Платон Иванович! Вот уж нашла кому поручение дать! — гневно воскликнула Анета.

Платон Иванович сконфуженно замолк, обтер клетчатым платком лот и сказал жалобно:

— Нельзя же сразу в дружбу войти. А то, что открыл мне князь один из тайных замыслов своих, показывает — большое доверие ко мне начинает он иметь.

— Ну, каких же таких русалок? — спросила разочарованно Анета, мечтавшая узнать, занято ли сердце князя, склонен ли он полюбить кого и прочее, а никак не эти глупые выдумки.

— Изволите ли видеть, — заторопился Платон Иванович, — книгу такую тайную князь из Неметчины вывез, где о предметах магических толкуется. И вычитал там, что можно состав такой, зелье, составить, чтобы русалок, ундин по-ихнему, в тех местах, где их не имеется, разводить. По примеру как бы телят или птицу. Но большие трудности в деле сем существуют, и надо это производить не иначе как в ночь на Ивана Купального. Так вот князь и задумал опыт произвести. Но одному ему не справиться, потому выбрал меня помощником.

— Зачем же русалки ему понадобились? — спросила Анета, выслушавшая этот рассказ не без интереса.

Платон Иванович потупился и вздохнул.

— Поведал князь мне и об этом, да не знаю, слово я ему дал…

— Вот как! — обиделась Аннета, — а мне слова не давали все выведать и рассказать?

— Да и не знаю, как выразить это… — мямлил Платон Иванович.

— Дорогой Платон Иванович, голубчик, расскажите, ну, расскажите! — уже не гневно, а жалобно просила Аннета.

— К женщинам, видите ли, князь странный страх имеет, — поступившись, заговорил наконец Платон Иванович. — Мечтает с русалкой утешиться и, наконец, он толкует, настоящую любовь познать. Непонятно мне сие.

— Так вот каков ваш князь, — засмеялась Аннета, повернулась и быстро, почти бегом, направилась к дому, оставив Платона Ивановича в полном изумлении.

Князь Дмитрий Павлович в сопровождении двух высоких, с узкими мордами, шотландских собак прохаживался по боковой, густо заросшей аллее. Держал он в руках раскрытую книгу, но не читал.

Если бы увидели его в ту минуту соседские девицы, вряд ли бы нашли они князя таким красивым, каким рисовался он их мечтательному воображению по рассказам Лукерьи.

Слишком тонкое, с длинным острым носом лицо было схоже с мордой шотландской собаки княжеской. Плохо выбритый подбородок и бледная серость щек делали лицо почти страшным.