На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

миром — явление всеобщее. Это наблюдается и в Москве, и в Киеве, и в Тбилиси, и в Ереване. С одной стороны, от пресыщенности, с другой — от неверия в красивые слова родителей, которые сами часто ведут себя постыднейшим образом, сами развлекаются шлюхами и порнографией, с третьей — от желания властителей стать на ноги твердо и пользоваться властью всласть, стать потомственными родовыми властителями, а не калифами на час.

Советская буржуазия имеет тенденцию превратиться из «выборной» в наследственную. Льготы, которые она имеет и передает детям, юридически не оформлены, всё еще зависят от переворотов наверху. А дети их либо хотят стать полноправными хозяевами, либо выступают против отцов, участвуя в уголовных преступлениях, в фашистских организациях или даже в демократическом сопротивлении (известны случаи, когда дети крупных деятелей ГБ выкрадывали у родителей запрещенные для народа книги и запускали их в самиздат).

Киевская тюрьма встретила меня сюрпризом: закуплена большая серия книжек, среди них Лермонтов, Тычина, Леся Украинка, Шиллер, Шевченко, и разрешен, наконец, Ленин.

Начал я с Шевченко. Меня заинтересовал его последний период, когда он свою основную тему, тему греха и искупления, уже разрешил в поэме «Мария». И решением этим было — плодом греха искупишь свой грех. После «Марии» резко меняется тематика, образы «Кобзаря». Религиозная тематика усиливается, но обращается Шевченко главным образом к Пророкам, раздумыв а я над будущим Украины и сближая судьбу Украини с Иудеей.

Вот-вот должен был выйти указ о раскрепощении крестьян, а он пишет о несытых царских и помещичьих очах. Он не верит царю, ожидая, что тот сплетет новые цепи людям. И все-таки ждет обновления земли, издевается над Византийским Богом, мечтает стать украинским Гомером, написать «Одиссею» Украины.

Он обратился к истокам народного фольклора, языка, стремясь через начало прийти к будущему. Образ «Перебенди», слепца-кобзаря, говорящего с Богом, с небом, с горами, плачущего с людьми и веселящего молодежь, стоял перед ним. Последние его стихотворения — обращение к древнегреческим символам прощания с землей и мечта еще пожить, чтобы создать эпопею.

Не дала судьба ему создать «Илиаду» и «Одиссею» Украины, хоть и был материал в народных преданиях, думах, былинах, сказках, летописях.

И недаром сейчас все чаще культура обращается именно к истокам человеческой жизни: к первобытному человеку, его мифам, к структуре языка, к языковым мифологемам, к подсознанию личности, народа, общества. По этому пути идет психоанализ, зоопсихология, антропология, структурализм. Где-то там корни нашего человеческого бытия, нашего национального бытия. Вот, может, почему украинские шестидесятники пошли в своей поэзии к первомифам Украины, почему такой интерес к Ветхому Завету, к структурализму, переводам мифов всех народов мира. Может, где-то там в начале мы найдем концы и выясним, кто мы есть и на что способны в добре и зле.

И путь Шевченко лежал туда, к Гомеру, греческому кобзарю-слепцу.

У какого-то народа аристократия ослепляла соловьев, чтоб они лучше пели. Наши соловьи, кобзари, теряли глаза в бою и, чтобы продолжать битву с врагом, становились певцами борьбы, смеха слез, любви к Богу, к природе, к женщине. Они стали символом украинской души, а с ними Кобзарь кобзарей — Шевченко.

В 30-х годах расстреляли не только Украину, но и символ ее души, слепых мудрецов.

В тюрьме мне попался двухтомник Тычины. Заменательно музыкальные «Солнечные кларнеты». Образ Матери, Мадонны, благословляющей погибавшую Землю Украины. Потом перед Тычиной встает вопрос: «Что нужно народу — его сонеты и октавы или хлеб?» Гений мучается и выбирает простой хлеб, срочную коллективизацию, отрекается от красоты во имя хлеба. Но коллективизация принесла не виданный еще голод — 5-10 миллионов умерших и аресты протестовавших. Страх перед происходящим заставляет бывшего гения закрыть глаза, самоослепиться и петь гимны террору.

Вот его страшный гимн «Прометею»:

Рвонув усе це к чорту, аж камiнь закричав

Бо подавив свого й чужого люду

без лiку…

Дивлюсь тепер на кров,

на коpчi тiла, на рунïи.

Заплакати? Себе убить?

Щоб знов орли? Щоб знов тирани?!

О! Hi…

Пiду життя творить нове

хоч би й по трупах —

сам!

Певец красоты и Солнца становится певцом террора, романтизируя ЧК, ГПУ, Сталина. А затем и на это не хватило таланта — стал министром, стихоплетом.

Пока я изучал падение Тычины, меня вызвали к адвокату Кржепицкому. Тот сообщил, что его наняла моя жена и что так как я направлен в психбольницу, то он будет меня защищать сам. Я заявил ему, что не был подготовлен к этой беседе. Но хочу, чтобы на суде он не признавал антисоветской направленности моих статей, доказывал, что они были конституционными, требовал новой экспертизы с участием наших психиатров.

Услышав от меня слово психушка, он сделал замечание:

— Зачем вы, культурный человек, пользуетесь жаргоном уголовников?

После столь существенного юридического совета он мне стал скучен (больше адвоката я не видел).

В день юбилея Ленина мы развлекались анекдотами о Ленине. Каждый представлял мавзолей — языческий пантеон фараону, трупу погибшей революции, где солдаты-автоматы, роботы меняют нечеловеческими ритуальными движениями караул, глядят не мигая. Культ мертвеца с мертвой, механической обрядностью, красивостью роботов, нелюдей. Какой символ омертвления идеи превращения ее в языческую религию мумий!

Роль смеха в основном сводится к борьбе со страхом, со смертью, со всем мертвящим, устарелым. Вот откуда идет этот карнавал анекдотов о партии, о вождях, идеях. Анекдот и песни Галича проделывают большую работу очищения от старого хлама, чем весь самиздат, они очищают место для новой серьезности, новой борьбы живых идеологий, покончив с умершей идеологией вождей.

Говорят, смех Рабле подготовил Французскую революцию. Октябрьская революция сопровождалась всевозможными всенародными буффонадами, сатирой.

Новый смех — анекдотов, самиздатских сатириков готовит новое очищение общества от грязи всевозможных предрассудков.

Правда, карнавализация вводилась свыше еще Грозным и Петром I. Но это была карнавализация издевательств, надругательств над живыми людьми — с кровью, изнасилованием, унижением.

Вводя опричное веселое надругательство над боярами, Иван Грозный запрещал светские песни, скоморошество, гусляров, игру в кости (и даже в шахматы). Это было веселье свыше, смех над низшими, смех унижающий и садистический. То же было у Петра I.

Так же садистически смеялись Сталин и Берия. Их смех был палаческий, не освобождающий.

Настоящий смех — смех не свыше, а снизу, народный — над тем, что давит народ, мешает его свободе.

Попалась газетка со стихами Евтушенко. Он все продолжает вести с Советами себя двойственно — то крамольный стишок в самиздат, то что-то высокопартийное сочинит.

Еще до ареста я написал