Избранное - Юрий Куранов

Мать Епифаньева, вдова отца его, убитого на другой германской войне много лет назад, Елизавета Сергеевна, лежала в это время в сенях в темноте, на соломенном матрасе в деревне на берегу широкой реки Иртыш. Она не могла уснуть. Над всей рекой и над деревней уже стояла ночь. И кричали в поле ночные птицы, корова жевала в стойле жвачку, а в печи томился не тронутый с утра борщ, и жир застыл на нем густым и твердым воском.

Мать смотрела в темноту, хотела спать, смежить веки, но глаза ее не закрывались и сердце билось редко, через удар и через два, словно к ней подступала смерть. Мать долго лежала так на матрасе. Потом она встала и пошла ходить в темное поле за деревню. Ходить, наклоняться над травами и держаться руками за сердце.

Пока она ходила, в других избах люди спали. Раскинувшись, лежала на высокой пуховой постели Калина. Она спала, но от выпитого днем вина, от духоты и от одиночества спать ей было трудно. Она во сне разбрасывала руки, как бы отыскивала кого-то рядом с собой, и бормотала бессвязные слова. То она видела спину Митьки, идущего с мешком за плечами по длинной железной трубе в гору. Митька шагал легко. Он не оглядывался. Он в руке нес толстые волосяные вожжи и расплетал их на ходу.

Потом из-под спины Митькиной кто-то выглянул и пошел с горы по трубе вниз. Это был Бедняга. Он шел, и криво улыбался, и протягивал руки.

Санька спала среди избы на голом прохладном полу, как была, как зашла и рухнула — в платье, в туфлях и в платке. Она лежала, подобрав под голову локти. Она дышала глубоко и ничего не видела, а отдыхала всем телом и всем сердцем своим и только иногда еще вздрагивала губами, как бы всхлипывала.

Под раскрытым окном лежал в кровати Енька. Слышалась ему дневная песня. И песня шла с пригорка, где стоит мельница. А отец в распоясанной нижней рубахе босиком ходит под мельницей, берет ее длинными руками то за одно, то за другое крыло и раскручивает их.

Рядом сидела мать. Она смотрела на спящего Еньку и думала, думала, думала. Ночь прохладнела, звезды мглели и расплывались перед глазами.

Поднимался влажный ветер. Он раскачивал раскрытую дверь чердака и вполшепота посвистывал под крышей. Здесь у раскрытой двери спал дядя Саша, И чудился ему шелест дальних трав. Он едет в разведку с карабином и с шашкой. Он выезжает к балке. Он осаживает коня и видит, что вся балка забита казаками. Казаки с длинными бородами, блещут на каждой груди Георгиевские кресты, и держат казаки в руках зажженные фитили. На казаках фуражки с красными околышами, а из фуражек медленно поднимается дым. Дядя Саша хочет поворотить коня, но конь его не слушается. Внезапно балка вздымается дном и становится гладкой степью. По степи дует ветер, низко метет снег. И по сугробам прямо на него идут широкой стаей волки. У них блещут большие медные глаза. Дядя Саша хватает пулемет и длинными очередями косит стаю. Но волки все идут и идут. Дядя Саша бьет из пулемета и командует.

От этого крика тут же на чердаке просыпается Олег. Но сон берет свое, и Олег снова погружается в дремоту. Он идет зеленой глубиной воды, слегка касаясь дна. Мимо плывут диковинные длинные рыбы. Чешуя на рыбах блещет ярко. Рыбы плывут, не замечая Олега. Дно заросло ромашками, ромашки гнутся по теченью. Олег идет среди ромашек и отстраняет их руками. Среди ромашек появляется Инка. Она смотрит Олегу в лицо и говорит: «Стой, поворожу». Она тут же исчезает, а издали слышатся шаги бабушки.

Бабушка несколько раз уже засыпала с вечера и все просыпалась. Среди ночи она встала и по шаткой деревянной лестнице поднялась на чердак. В ясных сумерках легкого рассвета она увидела дядю Сашу. Он спал, прижимая к скулам стиснутые кулаки, будто поддерживал челюсть. Бабушка успокоилась и, поеживаясь от холода, стала спускаться вниз.

Вдоль деревни шел высокий человек в черном хорошем пиджаке, в белой косоворотке, с восковатой, туго закурчавленной бородой. Вежливыми синими глазами он деловито осматривал деревню. Собаки не лаяли на него, а только провожали глазами. Он увидел бабушку, по-дружески поклонился ей и так же спокойно пошел дальше.

Бабушка легла в постель и долго прикидывала, где бы она могла видеть этого человека. Но припомнить не могла. Она уснула, видя, как по Иртышу идет пароход, а она шагает вдоль берега с поднятыми руками. Потом река превращается в поле, а по полю идет поезд, набитый людьми с винтовками и в островерхих шлемах. И бабушка идет за этим поездом в кожаных красных сандалиях, что носила еще в раннем замужестве.

На рассвете в деревню пришла гроза. Утренний свет погас. Тяжко ударили в пыль первые капли. Гром проломил небо и с воем обрушился на деревню. Он оглушительно захохотал и покатился далеко за Иртыш. Река вспыхнула, и в ней отразились леса. На чердаке под крышей зашептались испуганно ласточки. И через озеро белой матовой чащей на деревню двинулся ливень. Мельница загремела, в ней заговорили барабаны. По воде пошел шелест, она закипела и уперлась в берега. Над озером свистнула и зашипела, сгорая на лету, короткая синяя молния. В другой стороне, за деревней, охнула и оступилась другая прямая полоса бьющегося огня, щелкнула над самой землей и разлетелась в разные стороны. На крыши, деревья, огороды легла стремительная густая толща воды. Гром ходил по деревне, как по половицам, прихрамывал и трещал каким-то тяжким костылем. При свете грозы далеко видно стало во дворах всех еще третьего дня настиранное, развешанное белье. Оно металось на веревках, и рубашки взмахивали пустыми рукавами, словно кидались бежать.

Деревня так и не проснулась под грозой. Только мать Ивана Епифаньева, Елизавета Сергеевна, очнувшись от грохота, бросилась бежать, прихрамывая на обе ноги, закрывая руками голову и глядя из-под рук, как стелются под ветром и ливнем вдоль земли огороды.

Проснулся Олег оттого, что внизу, в избе, громко говорило радио. Тревожный мужской голос рассказывал что-то важное и старался говорить как можно спокойнее.

Олег спустился в комнату и увидел возле окна на лавке Еньку. Енька сидел под репродуктором.

— Чего же не разбудил? — сказал Олег.

— Подожди, — сказал Енька.

Репродуктор говорил о войне. Енька слушал строго, внимательно и смотрел в окно. Не поворачивая головы, он сказал:

— Вон твоя цыганка пришла.

Инка стояла перед избой на лужайке и улыбалась. Она помахала Олегу рукой и пошла в избу.

— А где мама? — спросил Олег Еньку.

— Бабушка к Саньке пошла. Как бы рассудком от слез не двинулась.

Инка, громко топая босыми ногами, поднялась по крыльцу и вошла в избу. Села на лавку.

— Пошли на Иртыш, — сказала она.