Джузеппе Бальзамо (Записки врача) - Александр Дюма

— Сумасшедшая, не так ли? Это вы хотели сказать? Нет, я не сумасшедшая; впрочем, я могла бы сойти с ума, если бы вы меня оставили.

— Бесноватая… — повторила принцесса.

— Да… увы!

— Однако позвольте вам заметить, что я нахожу в вас много общего с другими созданиями, не обойденными милостями Всевышнего: вы богаты, хороши собой, вы здраво рассуждаете, на вашем лице нет следов ужасной и таинственной болезни, именуемой одержимостью.

— Ваше высочество! Вся моя жизнь, все мои приключения покрыты страшной тайной, которую мне хотелось бы скрыть даже от самой себя!

— Так объяснитесь! Неужели я первая, кому вы рассказываете о своем несчастье? А ваши родители? Друзья?

— Родители! — вскрикнула молодая женщина, до боли стиснув руки. — Бедные мои родители! Увижусь ли я с ними когда-нибудь? Друзья! — с горечью продолжала она. — Увы, ваше высочество, у меня нет друзей!

— Рассказывайте все по порядку, дитя мое, — предложила принцесса Луиза, пытаясь разобраться в словах незнакомки. — Кто ваши родители и почему вы их покинули?

— Ваше высочество! Я римлянка. Я жила в Риме с родителями. Мой отец знатного рода, но, как все римские патриции, беден. У меня есть мать и брат. Мне говорили, что, если во французской аристократической семье есть сын и дочь, приданым дочери могут пожертвовать ради того, чтобы купить сыну шпагу. У нас дочерью жертвуют, чтобы сын мог вступить в духовный орден. Вот почему я не получила никакого образования: надо было выучить брата; он учится, чтобы стать кардиналом, как наивно полагала моя мать.

— Что же дальше?

— Вот почему, ваше высочество, мои родители пошли на все жертвы, которые только были в их власти, чтобы помочь брату, а меня решили отдать в монастырь кармелиток в Субиако.

— А что вы на это им говорили?

— Ничего, ваше высочество. С ранней юности передо мной вставало это будущее, и мне было ясно, что оно для меня неизбежно. У меня не было ни власти, ни желания что-либо изменить. Меня и не спрашивали, кстати сказать; мне приказывали — я повиновалась.

— Однако…

— Ваше высочество! Юные римлянки могут иметь свои желания, но они бессильны что-либо сделать. Мы любим мир, не зная его, так же как любят рай Господень! Впрочем, я видела немало примеров, которые могли бы убедить меня, что я была бы обречена на гибель, если бы вздумала сопротивляться, но я об этом и не помышляла. Все мои подруги, имевшие, как и я, брата, заплатили собой за славу семьи. Мне, в сущности, не на что было жаловаться: от меня не требовали ничего, что выходило бы за рамки общепринятого. Лишь моя мать приласкала меня нежнее, чем обыкновенно, когда настал день нашей разлуки.

Итак, наступил тот день, когда меня должны были отдать в послушницы. К тому времени отец собрал пятьсот римских экю — взнос для поступления в монастырь, — и мы отправились в Субиако.

От Рима до Субиако около девяти льё. Но горные дороги почти непроходимы: за пять часов мы проехали едва ли треть пути. Впрочем, несмотря на дорожные тяготы, путешествие мне очень нравилось. Я улыбалась словно последней своей радости. Всю дорогу я неслышно прощалась с деревьями, кустами, камнями, даже с прошлогодней травой. Как знать, будет ли в монастыре трава, найду ли я там камни, кусты и деревья?

И вдруг мои мечтания были прерваны. Когда мы проезжали среди обрушившихся скал, поросших невысокими деревьями, карета внезапно остановилась. До меня донесся крик матери, отец схватился за пистолеты. Я спустилась с небес на землю: на нас напали разбойники!

— Бедное дитя! — воскликнула принцесса, захваченная рассказом молодой женщины.

— Не знаю, как вам объяснить, ваше высочество… Я не очень испугалась: эти люди остановили нас, чтобы отобрать деньги, а деньги предназначались для взноса при поступлении в монастырь. Если бы их не стало, мое поступление в обитель было бы отложено на то время, пока отец не собрал бы этой суммы еще раз. А я знала, какого труда и сколько времени стоило ему собрать их.

Однако, поделив добычу, разбойники нас не отпустили, они набросились на меня. Когда я увидела, как пытается защищать меня отец, когда я увидела слезы умолявшей их матери, я поняла, что мне угрожает неведомое мне несчастье. Я стала умолять о пощаде из вполне естественного чувства, охватывающего нас и заставляющего звать на помощь. Я прекрасно понимала, что зову напрасно и никто не услышит меня в этом глухом месте.

Не обращая внимания на мои вопли, слезы матери, усилия моего отца, разбойники связали мне за спиной руки. Меня жгли их отвратительные взгляды, я поняла их намерения, потому что от ужаса прозрела. Один из них вынул из кармана кости и их стали бросать на расстеленный на земле носовой платок.

Больше всего меня напугало то, что в их гнусной игре не было ставок.

Пока кости переходили из рук в руки, я поняла, что ставка в этой игре — я, и содрогнулась.

Один из них торжествующе взревел, другие стали браниться, скрежеща зубами. Тот, что выиграл, поднялся, бросился ко мне, схватил меня и прильнул губами к моим губам.

Если бы меня жгли каленым железом, я не смогла бы закричать отчаяннее, чем тогда.

«Смерть, лучше смерть, Господи, дай мне умереть!» — закричала я. Моя мать каталась по земле, отец упал без памяти.

Я надеялась только на то, что один из проигравших в приступе бешенства пронзит меня ножом: все они сжимали в руках ножи.

Я ждала удара как избавления, я надеялась и умоляла о нем.

Неожиданно на тропинке появился всадник.

Он что-то шепнул часовому, тот пропустил его, обменявшись с ним условным знаком.

Это был человек среднего роста, приятной наружности, с решительным взглядом; он невозмутимо продвигался вперед тем же неторопливым шагом.

Поравнявшись со мной, он остановился.

Разбойник схватил меня и попытался увлечь за собой, однако он обернулся по первому же сигналу этого господина: тот свистнул в рукоятку хлыста.

Разбойник меня выпустил, и я упала наземь.

«Подойди сюда», — приказал ему незнакомец.

Разбойник колебался. Незнакомец, согнув под углом руку, приставил два раздвинутых пальца к своей груди. Разбойник приблизился к незнакомцу, словно этот знак был приказом всемогущего повелителя.

Незнакомец наклонился к его уху и тихо произнес: «Мак».

Он не сказал больше ни слова, я в этом уверена, ведь я следила за ним, как следят взглядом за готовым вонзиться ножом; я слушала так, будто от этого зависели моя жизнь или смерть.

«Бенак», — ответил бандит.

Он взревел, словно укрощенный лев, подошел ко мне, развязал мне руки, потом освободил мою мать и отца.