За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

– А что ты смеешься-то? – обиженно продолжал Шага. – Откуда ты знаешь, что этого не будет. Или не происходит сейчас уже. Что ты смеешься? Зачем ему это надо было. Ты понимаешь? Или с чего началось? Нет, не знаешь.

– А он, кстати, может, и прав, Чий. А что?

– Да? Да ну?

– Ну, можешь, конечно, и ехидничать, – он говорил, сначала все в той же манере, шутя, вроде, несерьезно, но постепенно Чий стал понимать то, о чем он говорит, он вполне допускает, случись такое сейчас, Краюха бы не удивился, и даже намекает на то, что сам он – Чий о таком варианте развития событий думал. Мол, давай признавайся.

– …Вот ты спишь, ешь, на Амбаре бражку пьешь и не замечаешь, как процесс идет, от себя не уйдешь. Ну, а, мало ли, ведь действительно, ты в него, все говорят.

Смотрел Краюха прямо на него, не отворачиваясь, с этим тоном своим заговорщицким и с улыбкой: «Колись, знаем мы про тебя все, мне-то тереть не надо». Чия вдруг взяла злость за то, что ему не верят, что он действительно никогда не задумывался о том, что ему грозит ни с того ни сего повторить судьбу отца, и больше того, боится этой угрозы.

– Чего ты несешь? – сказал он зло.

– А почему нет, у него ведь это тоже не всегда было, и не в один день началось так, чтобы раз – и пропал, оказалось потом, что ходил на Громовую гору. Так? Да погоди, он если там и бывал, то сколько до этого прошло? Г оды. Во сколько он из Деревни ушел впервые?

– Это значения не имеет. На тот момент? Да старше, чем я сейчас. Но зато он с детства выделяться как-то должен был.

– А ты не выделяешься?

– Да уж вроде как!

– Да ты себя уже ребенком не помнишь, просто у тебя же всегда и игры были такие, и интересы, ну, я не объясню. Ты внимания не обращал, что ли, никогда? – Чий поглядел на Шагу, тот не заметил, думал. Он тоже в это верит?

– Ну вот хотя бы это твое… – Краюха поморщился, пытаясь вспомнить, – ерунда, как она… Как жизнь нашу переделать в Деревне. Сколько нам тогда было. Лет по десять. Понял?

– Чий не сразу сообразил, что Краюха пытается ему объяснить.

– А-а… Ну глупость это детская, кто такого не придумывал.

Это была фантазия: он как-то задумался, что общество, в котором они живут, если взглянуть на него со стороны, выглядит довольно нелепо, и попытался придумать, как можно было бы его улучшить. Он забавлялся с этой мыслью и подолгу мог лежать где-нибудь в тени и размышлять над деталями – как распределить еду или как стоит судить. И он всегда знал, что не относится к этому серьезно, так, игру себе выдумал.

– Я такого не выдумывал! – Краюха ткнул себя большим пальцем в грудь, потом вытянул руку в сторону Шаги. – И он тоже, и Дерево, и Рыжий, и Тольнак, и Косолап – такого никто не придумывал, незачем нам о таком думать, смысла в этом для меня нет, неинтересно мне это, а тебе интересно. И много такого, я просто вспомнить ничего конкретного не могу.

Чий посмотрел на Шагу, тот медленно шел, задумчиво сведя брови, смотрел в землю перед собой.

– А ты как думаешь, – спросил он, и Шага быстро поднял глаза.

Чий отвернулся. Он не поверил Краюхе, потому что не могло быть так и потому что слова его напугали. Он убедил себя ничему не верить, тут на улице, и подумать потом, спокойно взвесить, прикинуть все. Но, в любом случае, это не так, они ошибаются. Они все?! Вся Деревня ошибается? Он приказал себе не трогать этого сейчас. Осталось только робкое ощущение собственной неправоты.

Собираясь расходиться, они остановились у развилки, Шага жил на хуторе вдвоем с отцом, с противоположной от топи стороны Деревни. Они пожали руки, напоследок решили, что надо увидеться на днях, до того, как Краюха уйдет, обсудить что теперь делать с тканью, Краюха грозился встретиться со своим рыжим братом, не мог он так открыто дать от ворот поворот, наверное, просто какая-то заминка, что-то непредвиденное случилось.

– Ладно, давайте, – Шага толкнул Краюху в спину, протягивая руку.

– Сейчас погоди… – тот прислушался. – Идет кто-то, что ли?

Из-за изгиба дороги показались силуэты людей, послышался пьяный смех.

– Еле на ногах стоят… Рябой. А эти с ним? А что с ручья, Радат, еще кто-то. На амбаре сегодня их не было. Видать только что туда заходили. Где они наглотаться так успели?

– Их было четверо, они нарочито громко разговаривали, смеялись.

Чий никогда не знался хорошо ни с кем из Ручьевских, с Рябым особенно. Он был намного старше его, весь какой-то недоделанный: с родителями жил, не работал почти. С Рябым у них вообще особая история была, еще с детства началась, дрались постоянно, сколько Чий себя помнил, и всегда терпеть его не мог, быдло самое что ни на есть, и тупой, и мерзкий, и наглый. Правда, когда постарше Чий стал, у них конфликты детские прекратились. Изредка они пересекались на Амбаре, Чий старался его избегать, чтобы не воевать с их голотой. У них там, на ручье, почему-то все такие, наглые и безголовые, и держатся вместе, полгода назад деда безродного за ерунду какую-то запинали, и постоянно что-нибудь в подобном духе, не это, – другое значит, подобное что-то.

И по большей части избегать его получалось, кусались пару раз, но до серьезного не доходило. Шага с Краюхой одновременно изменились. Шага нахохлился как-то, ссутулился, видно было, как он пытается выглядеть безмятежно, даже чересчур, высунул руки из кармана, потом опять засунул, снова высунул, на лице проступило знакомое упрямое выражение. Краюха теребил горлышко бурдюка.

«Биться будем? – подумал он. – Или побоятся? Да нет, какое там побоятся, Рябой же, и пьяные, что им нас боятся, мы им не Изран. Вот перед ним он трясется, трясешься ведь, и выслужиться пытаешься, только он тобой брезгует».

Глядя на выражение лиц, подходивших, по телу у Чия прошел холодок, он почему-то ясно осознал, что сейчас ему придется бить и получать, что разойтись сегодня им не удастся. Улица была пустая и темная.

Трое против четверых, да и покрепче они, зато ноги кое-как переставляют.

– Здорово, пацаны, – Рябой небрежно дернул Чия за руку. – А ты чего не узнал, что ли.

Он приблизил лицо к Шаге.

– Тот молча поздоровался, кто-то из Ручьевских засмеялся специально громко.

– Что собрались тут? – Рябой оскалился, и Чий в этой мерзкой его улыбке всегдашней, различил на обращенной к себе стороне, мерзкий обломанный клык, такой был